Гашек и Швейк на войне с войной

«Первобытное» мышление Швейка, ничуть не глупее, чем у англосаксонских судей. Кадр из фильма «Бравый солдат Швейк». 1957

Чехи

Чехом быть нелегко. Еще труднее быть великим чешским писателем и дожить до 50, что не удалось даже благополучнейшему Чапеку. Хотя бы потому, что уже много столетий отношения чехов с большим миром преимущественно страдательные – они не творят больше Историю, а ее претерпевают. Потерпи и ты, читатель, полезные сведения и историческая эрудиция лишними не бывают.

В междуречье Эльбы и Дуная западная ветвь славян обосновалась в VI веке н.э., вытеснив отсюда или впитав кельтское племя бойев (память о которых хранит название Богемия, данное этому краю римлянами). Чешская Богемия то входила в состав Великой Моравии, с которой просветители Кирилл и Мефодий начали свою миссию, то сама ее поглощала. В драматическом круговороте средневековой истории этими территориями правили попеременно могучие династии Пржемысловичей, Ягеллонов, Люксембургов, Габсбургов. Когда последние утвердились здесь окончательно, самостоятельная чешская история закончилась на несколько столетий. Дело в том, что по этому краю проходил фронтир, где сходились в своем вращении гигантские цивилизационные жернова славянского и германского миров, перемалывая судьбы людей и народов.

Будучи народом немногочисленным и простодушным, чехи за 100 лет до Реформации оказались вовлечены в религиозные войны с католическим Римом и германскими императорами – так называемые гуситские войны. После создания национальной и не вполне ортодоксальной чешской церкви и вероломного сожжения на костре Яна Гуса по приговору собора в Констанце чехи восстали. Они выбросили из окна пражской ратуши немецкого бургомистра – и в ответ получили крестовый поход. Рыцарей-крестоносцев били раз за разом, покуда умеренная часть чехов (чашники) не одолела повстанцев – таборитов и не договорилась с католическим Римом и германской Священной Римской империей о заключении мира на приемлемых условиях.

200 лет спустя за очередной наезд на свою протестантскую веру и национальные права чехам вновь пришлось выбрасывать немецких марионеток из окна (такая казнь звалась «дефенестрацией», от немецкого Fenster – «окно»). В пражском замке Градчаны габсбургских наместников сбросили на кучу навоза, что выглядело более гуманно – или осторожно, это как посмотреть. Трагикомическое событие послужило поводом к началу в 1618 году общеевропейской Тридцатилетней войны, в которой германские государства потеряли треть населения, а чехи – всю свою аристократию, превратившись, по существу, в обезглавленный и самый «онемеченный» из славянских народов. Как пишет историк Норман Дэвис в своей 1000-страничной «Истории Европы»: «Ко времени Моцарта чехи преимущественно были низведены на уровень крестьянской нации, не имевшей лидеров».

Безраздельно завладевшие Чехией Габсбурги оказались не худшими и довольно просвещенными господами. Под девизом «Пусть сильные развязывают войны. Ты, удачливая Австрия, женись» этой династии удалось создать уникальную славяно-германскую, многонациональную, веротерпимую и какое-то время процветавшую империю. Ее называли еще «славянской империей с немецким фасадом», а Меттерних говорил в шутку, что Азия начинается сразу за оградой его венского сада. К концу XIX века государственый гимн в Австро-Венгрии исполнялся уже на 17 языках, включая идиш. Три привилегированные нации – австрийские немцы, венгры и поляки – осуществляли власть над остальными, законопослушными и более или менее обездоленными народами. Один из тогдашних премьер-министров признавался: «Моя политика состоит в том, чтобы держать все национальности монархии в состоянии регулируемой неудовлетворенности». Покуда к концу  Первой мировой войны не накопилось столько взаимных претензий и пресловутой неудовлетворенности, что осатаневшие нации разорвали в клочья лоскутную шкуру одряхлевшего габсбургского медведя. В результате на политической карте Европы возникли Чехословакия, Польша и ряд других государств.

Чехи обязаны были этим в первую очередь своей выращенной в австрийских университетах интеллигенции, возглавившей национальное возрождение, – общественным деятелям, историкам, литераторам, композиторам. Чешские ученые порой готовы были идти на подлог и мистификацию с благой целью, что в эпоху романтизма не порицалось и даже приветствовалось. Так, национальную гордость в душах чехов пробудила вдруг взявшаяся ниоткуда «Краледворская рукопись» о великих деяниях, подвигах и славе их далеких предков – аналог шотландских «Песен Оссиана» или нашего «Слова о полку Игореве», в подлинности которого тоже кое-кто сомневался. Но то, что у нас только предлагалось одиозным адмиралом Шишковым – заменить все иноязычные слова самодельными: «калоши» «мокроступами» и т.п., – чехам почти удалось. С тех пор даже «театр» у них зовется на собственный лад – «дивадло». Внес свою лепту в осуществление чешской мечты и Ярослав Гашек. Его книга «Похождения бравого солдата Швейка» говорит о нежелании чехов защищать империю, где они оказались низведены до положения прислуги и людей второго сорта. Уберите из нее войну, и останется лишь шедевр фельетонистики. Но нагрянула большая беда – и книга о похождениях Швейка превратилась в самый антивоенный роман в мировой литературе, написанный чехом, не желавшим воевать.

Читатели Гашека обожали,  как у нас Веничку Ерофеева. Фото первой половины XX века

Гашек

Ярослав Гашек (1883–1923) родился в Праге в семье чешского школьного учителя и уже в 13 лет осиротел. Чтобы помочь матери, он оставил учебу и устроился на работу учеником аптекаря, но быстро заскучал и отправился с друзьями бродяжничать по стране, затем по соседним странам и так пробродяжничал полжизни – не сиделось ему на месте. Выучил кучу языков, поучился в чешской гимназии, где научился родину любить и с немцами и полицейскими драться на улицах Праги. Успешно окончил коммерческое училище, но в банке не прослужил и полугода (у Кафки получилось много дольше). Зарабатывал фельетонистикой (вроде рассказиков Чехонте); писал очерки городских нравов (типа Гиляровского или О`Генри); редактировал журнал «Мир животных» и со скандалом был уволен за издевательство над подписчиками (как и Марк Твен в автобиографическом рассказе «Как я редактировал сельскохозяйственную газету»); не выходя из пивной, учредил Партию умеренного прогресса в рамках закона, с треском провалившуюся на выборах; торговал с жуликоватым компаньоном дворнягами, сочиняя им родословную. Веселился, короче, и других потешал, за что читатели и завсегдатаи пражских пивных его обожали (примерно как у нас Веничку Ерофеева, только под другие напитки и без закуски). Будучи в 1915 году призван в армию и отправлен в арестантском вагоне на Восточный фронт, продолжал прикалываться, симулировать, саботировать, пока не дезертировал и не сдался в Галиции в плен, где словно переродился.

Посидев в российских лагерях для военнопленных, бывший анархист вступил в РКП(б) и РККА и принялся воевать пером (как то делал в Конармии в той же Галиции чуть позднее Бабель). В 1917 году в Киеве Гашек издал книгу о похождениях бравого солдата Швейка в плену (живя, между прочим, в гостинице «Прага» на Владимирской, от которой было рукой подать до дома на Андреевском спуске, увековеченного Булгаковым, для которого та война отнюдь не была чужой). Затем участвовал на стороне красных в Гражданской войне на Волге и в Сибири, агитировал легионеров Чехословацкого корпуса (кстати, отменно воевавших) переходить на сторону трудового народа. Дошел с Красной армией до Иркутска, где собрался было поселиться навсегда со своей русской женой, которую звал Шулинькой. Купил там дом.

Но в 1920 году на пороге революции и гражданской войны оказалась сама родина Гашека. Его с женой и другими перековавшимися чешскими легионерами отправили глашатаями мировой революции в Прагу. Тем временем революционная ситуация в Чехии рассосалась, реакция победила. Скандально известному писателю и прежнему любимцу публики устроили обструкцию и травлю в печати. Собирались даже судить его хотя бы за двоеженство, да раздумали, поскольку это означало бы юридическое признание советской власти.

Гашек вернулся на круги своя, засел в пивных, где утром писал главы «Похождений Швейка», а после полудня пропивал гонорар за них с собутыльниками, воодушевленными своим участием в процессе творчества.

Однажды с похмелья и за компанию поехал в местечко Липнице (чешский аналог ерофеевских Петушков), где и был спустя полтора года похоронен. Жизнь в Липнице стала для Гашека его «болдинской осенью». Именно здесь он смог написать и сам же издать в Праге отдельными выпусками с тремя-четырьмя допечатками свой знаменитый неоконченный роман о похождениях Швейка. Слава сразу же вернулась к нему в невиданном прежде объеме. Местные жители его обожали, появились и деньги. Он выписал из Праги свою верную Шулиньку, за месяц до смерти успел купить дом.

В Праге никто не верил, что Гашек способен всерьез умереть, поэтому на похороны никто не приехал. Кроме сына от первого брака и того художника, с которым он когда-то за компанию сел в поезд до Липнице…

Круглая физиономия напоминает кнедлик. Памятник Швейку в Гуменне (Словакия). Фото Яноша Корома

Швейк

Как выглядел герой самого известного антивоенного и самого чешского романа, всем хорошо известно благодаря иллюстрациям к нему Йозефа Лады, лубочной помеси югендстиля с кубизмом. Они, что называется, конгениальны тексту, притом что у Гашека почти ничего не говорится о внешности Швейка. Разве что о такой же круглой, как у самого писателя, физиономии, похожей больше на кнедлик, ну, или по-нашему, на вареник. Лада, художник-самоучка из крестьян и давний приятель Гашека, вспоминает, как был разочарован при личном знакомстве с корифеем чешского юмора и сатиры: «...круглое полудетское лицо…» Но именно такая обманчивая и победоносная простота делает прозу Гашека неотразимой: король-то голый; эрцгерцога, конечно, турки убили, а портрет Франца-Иосифа мухи засрали. Поэтому объяснимо, но прискорбно в русских переводах советского периода стыдливое смягчение смачного простонародного чешского говора. В послесловии к первой части романа Гашек словно предчувствовал, что так и будет, и предостерегал от этого. Не помогло.

Карел Чапек при жизни имел такую славу и все сопутствующие блага, какие Гашеку с Кафкой и не снились. Но произошла посмертная рокировка трех великих писателей, и Чапек сильно уменьшился в размере. Тем не менее он был очень талантливым, прозорливым и умным писателем. Его статья о своеобразии народного чешского юмора писалась с оглядкой на феномен Гашека и Швейка, в чем читатель и сам может убедиться далее.

Позже всего Гашеку и Швейку стали ставить памятники, как ни странно, на их родине. Образованным чехам все-таки обидно, что во всем мире о чехах судят с оглядкой на роман Гашека, и совершенно зря. Ведь недалекий саботажник Швейк вот уже добрую сотню лет сражается с войной и даже побеждает иногда. Его нерасчлененное «первобытное» мышление ничуть не глупее, чем у англосаксонских судей, всегда подыскивающих прецедент, а его философские умозаключения порой обезоруживают скрывающего свое чешское происхождение поручика Лукаша (многие герои Гашека перенесены в роман из реальной жизни со всеми потрохами и даже сохранили собственные фамилии – то есть помимо воли и на халяву получили «жизнь вечную», чем кто-то гордился, а кто-то из-за того лез в драку). Разве не восхитителен швейковский парадокс, что «если бы все были умными, то на свете было бы столько ума, что от этого каждый второй человек стал бы совершеннейшим идиотом»?

Талантливейшие люди попадали под обаяние этого, с позволения сказать, идиота. На родине – основоположник чешской мультипликации Иржи Трнка, снявший кукольный мультфильм по роману Гашека, в Германии – художник Гросс и реформатор театра Брехт, в Америке – Хеллер со своей «Уловкой 22», в Польше – карикатурист Чечот, ну а в России у Швейка даже появился русский племянник – солдат Чонкин. Имелся и у британцев свой дальний родственник Швейка, старшее поколение помнит забытую кинокомедию «Мистер Питкин в тылу врага» – вот кто точно был совершеннейшим идиотом из идиотов, которого стоит стыдиться.