Если ты не согласен с эпохой – охай...

Юрий Тынянов прожил жизнь Кюхельбекера как свою собственную. Александр Пушкин. Вильгельм Кюхельбекер. 1822

 Многие из тех, кто писал о Тынянове, пытались определить, чего было в нем больше, но такой подход сам по себе был принципиально неверен, потому что Тынянов-ученый и Тынянов-художник составляли единое целое и вряд ли Тынянов как писатель состоялся бы, не будь Тынянова-ученого.

В 1930 году «Издательство писателей в Ленинграде» выпустило сборник под названием «Как мы пишем». На вопросы анкеты отвечали известные писатели того времени: Горький, Зощенко, Пильняк, Алексей Толстой, Ольга Форш и др. 

Тынянов, в частности, писал: «Переход от науки к литературе был вовсе не так прост. Многие ученые считали романы и вообще беллетристику халтурой… Должна была произойти величайшая из всех революций, чтобы пропасть между наукой и литературой исчезла. Моя беллетристика возникла главным образом из недовольства историей литературы, которая скользила по общим местам и неясно представляла людей, течения, развитие русской литературы». 

Исходя из потребности уйти от этих набивших оскомину «общих мест», желания разобраться и в истории литературы, и в тех писателях, которые эту историю делали, Тынянов и обратился к исторической прозе. Он продолжал: «Я и теперь думаю, что художественная литература отличается от истории не выдумкой, а большим, более близким и кровным пониманием людей и событий, большим волнением о них. Никогда писатель не выдумывает ничего более прекрасного и сильного, чем правда. «Выдумка» – случайность, которая не от существа дела, а от художника. И вот, когда нет случайности, а есть необходимость – начинается роман. Но взгляд должен быть много глубже, догадка и решимость много больше, и тогда приходит последнее в искусстве – ощущение подлинной правды: да, так могло быть, так, может быть, было...»

* * *

Он снимал со своих героев хрестоматийный глянец, и они у него получались живыми людьми со своими страстями, противоречиями и ошибками на пути постижения истины, а не картонными плоскими персонажами, лишенными крови и плоти. Ученый-историк работает с документами и опирается на них, исторический романист, опираясь на документы, идет дальше, повинуясь воображению, – у писателя воздуха больше. Тынянов подчеркивал: «Там, где кончается документ, там я начинаю» – в этих емких словах сформулировав свое кредо исторического романиста. Ученого от художника отделял всего лишь один шаг. Он этот шаг сделал благодаря Чуковскому.

В 1912 году молодой провинциал, серебряный медалист псковской гимназии приехал покорять Северную столицу и покорил ее дважды – в 1921 году как ученый и в 1924-м как писатель. После выхода в свет первой работы «Достоевский и Гоголь (к теории пародии)» – гонорар недавнему выпускнику славяно-русского отделения историко-филологического факультета Петербургского университета выплатили возом дров (у издательства «ОПОЯЗ» не оказалось денег) – ученика профессора Семена Венгерова признали в профессиональном научном сообществе. После выхода в свет повести «Кюхля» его признала вся читающая Россия.

В институте он слушал лекции таких выдающихся ученых, как Шахматов, Бодуэн де Куртенэ, Лосский, после его окончания вместе со Шкловским, Эйхенбаумом, Якобсоном организовал «ОПОЯЗ» (Общество по изучению поэтического языка) и создал так называемый формальный метод. Метод предлагал изучать художественное произведение как «сумму приемов». Со временем он изжил себя, потому что ни одно художественное произведение не укладывается в эти рамки, но в то время казался новым, революционным словом в науке о литературе – и вполне соответствовал духу времени.

* * *

Он размышлял о выдающихся русских поэтах XIX–XX веков. Предлагая свое решение многих научных литературоведческих проблем, не боялся выходить за обычные рамки и разрушать сложившиеся стереотипы. В статье «Литературный факт» (1924) дал свой (весьма спорный) ответ на извечный вопрос, что такое литература: «Литература есть динамическая речевая конструкция». Одновременно читал лекции в Институте истории искусств и служил переводчиком в Коминтерне. Но, как писал поэт, «нас всех подстерегает случай».

Молодого ученого случай подстерег, когда ему не было еще и 30, в лице Корнея Чуковского. Вместе с ним он возвращался после лекции в клубе при ленинградском Госиздате, где выступал с лекцией о поэтике Кюхельбекера. Рассказывал, как всегда, ярко и вдохновенно, но кого в 24-м году мог интересовать стиль этого напрочь забытого стихотворца пушкинской эпохи? Слушатели, озабоченные своими проблемами, остались равнодушны и к рассказчику, и к тому, о чем он рассказывал. По дороге Тынянов заговорил о жизни вольнолюбивого, нескладного Кюхли, поэта и дуэлянта, над странными выходками которого часто потешались соученики в Царкосельском лицее, друга Пушкина и Грибоедова, служившего сначала в Коллегии иностранных дел, а затем чиновником особых поручений при Ермолове; в Германии встречавшегося с Гете, в Париже читавшего лекции о русской словесности; ставшего членом Северного общества и вышедшего в роковой день 25 декабря 1825 года на Сенатскую площадь; мятежника и революционера, закончившего свою жизнь в Тобольске.

* * *

Чуковского было трудно чем-либо удивить, особенно литературными историями, но Тынянов повествовал о трагической жизни Кюхли столь художественно и вдохновенно, с таким знанием эпохи и характеров людей, его современников – Пушкина, Грибоедова, Дельвига, Пущина, Ермолова, с таким обилием живописных подробностей и деталей, что заставил удивиться своего спутника, в недоумении спросившего, почему же он не рассказал обо всем этом там, в аудитории, ведь именно это бы и расшевелило слушателей. Вопрос остался без ответа. Но так совпало, что через несколько дней небольшое издательство «Кубуч», надумавшее издавать биографическую серию для детей среднего и старшего возраста, обратилось за помощью к Чуковскому. Не спросив Тынянова, он включил в план его книжку о Кюхле. Тот долго отнекивался, но все же согласился, будучи стесненным материальными обстоятельствами. Издательство заказало книгу в пять листов, Тынянов написал 19. Вместо 80 страниц – более 300. Вместо научно-популярной брошюры – повесть. 

Написал быстро, почти набело, не прибегая к архивам и справочным материалам. Потому что «своим  творческим воображением, – как заметил Чуковский, – он задолго  до написания книжки пережил всю жизнь Кюхельбекера как свою  собственную, органически вжился в  ту эпоху, усвоил себе ее стиль, ее язык, ее нравы, и ему не стоило ни малейших усилий заносить на бумагу те картины и образы, которые с  юности стали  как бы  частью  его  бытия».   Тынянов волновался в ожидании книги. 1 декабря 1925 года перед выходом в свет своего первого художественного произведения он оставил в рукописном альманахе «Чуккокала» такую запись:

Сижу, бледнея, 

над экспромтом,

И даже рифм не подыскать.

Перед потомками потом там

За все придется отвечать.

(Накануне рождения 

«Кюхли» –

поэтому так плохо)

Его тревога оказалась напрасной: повесть, написанная чистым, прозрачным языком, стала любимой книгой для многих поколений читателей – не только детей, но и взрослых, выдержав испытание временем. После того как повесть вышла в «Кубуче», Маяковский при встрече с Тыняновым сказал: «Ну,  Тынянов,  поговорим,  как   держава   с   державой».  В этих словах было и одобрение, и похвала, но самое главное – признание, и стоило оно дорого: Маяковский мало кого из современников ставил вровень себе.

Роман «Смерть Вазир-Мухтара» вышел в свет в 1927 году. Грибоедов был одним из любимых героев Тынянова. О нем существовал небольшой свод воспоминаний современников и огромный пласт научной литературы. Одни исследователи безоговорочно, игнорируя известные факты, зачисляли автора «Горя от ума» в декабристы. Другие полемизировали, вспоминая его фразу: «Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный быт России!» Все, кто оставил воспоминания об этом человеке, вслед за Пушкиным отмечали, что он был одним из самых умных людей в России. Но автор единственной комедии «Горе от ума», запрещенной цензурой и к печати, и к постановке на сцене, блестящий дипломат, друг многих декабристов и одновременно Фаддея Булгарина, после подавления декабристского восстания вновь вернувшийся на государственную службу и принявший пост полномочного министра русского правительства в Тегеране – Вазир-Мухтар, как его почтительно называли персы,  проводивший последовательную и твердую политику, противостоящую влиянию англичан на Востоке, и растерзанный озверевшей толпой фанатиков, подстрекаемой теми же англичанами во время штурма русского посольства, оставался личностью загадочной и непроясненной, окутанной мифами и легендами.

«Я стал изучать Грибоедова – и испугался, как его не понимают и как не похоже все, что написано Грибоедовым, на все, что написано о нем историками литературы», – замечал Тынянов в «Автобиографии» 1939 года. И именно это обстоятельство заставило взяться автора «Кюхли» за роман. Он написал своего Грибоедова, изобразив его как жертву «переломившегося» после 14 декабря 1825 года «времени», но его Грибоедов был столь же художественно убедителен, сколь исторически недостоверен. На это сразу же обратил такой искушенный читатель, как Горький, который внимательно следил за всем, что происходило в советской литературе. Прочитав роман, он немедленно откликнулся из Сорренто: «Удивляет ваше знание эпохи. Четко написаны фигуры Булгарина, Сенковского. Вообще характеры вы рисуете как настоящий, искусный художник слова... Грибоедов замечателен, хотя я и не ожидал встретить его таким. Но вы показали его так убедительно, что, должно быть, он таков и был. А если и не был – теперь будет». 

В словах Горького «а если и не был – теперь будет», в сущности, заключался смысл того, во имя чего трудится исторический романист: Тынянов писал не научную биографию, а художественное произведение.

* * *

Как личность Тынянов сформировался до Октября 1917 года, как человек творящий – историк литературы, ученый и писатель – после. Он вобрал в  себя  желание новой эпохи разобраться  в  прошлом через  настоящее, в  настоящем  через прошлое. Историзм  был  воздухом 20-х годов. За шумом своего времени, которое преобразило Россию, он всегда явственно различал гул времени, которое безвозвратно растворилось в прошлом, и в меру сил и способностей пытался в своих произведениях восстановить связь времен, воссоздать ушедшую эпоху в лицах и положениях.

Он знал о своих героях все – историю и предысторию их отношений, полемику личную и литературную, дружбу и вражду, надежды и разочарования, честолюбие и зависть. Среди его героев были не только Пушкин, Грибоедов и Кюхельбекер, но и Тютчев, Ермолов, Булгарин. То, чего он не знал, он угадывал, благодаря своей художественной интуиции.

«Если ты не согласен с эпохой – охай» – такую запись Тынянов оставил в «Чукоккале», как пишет ее создатель, в ответ на плаксивые жалобы одного литератора на «непризнание современностью» его мнимых заслуг. Официально эпоха признала его в 1934 году: «Когда был организован Союз писателей и мы получили подписанные Горьким билеты, Тынянову был вручен билет № 1 – факт незначительный, но характерный», – вспоминал Вениамин Каверин, ближайший друг и родственник Тынянова, всю жизнь считавший себя его учеником. Уточним: факт не столько незначительный, сколько случайный, но действительно характерный. В состав СП вошли 2500 писателей, среди них были такие разные писатели по масштабу личности и уровню дарования, как Пастернак и Платонов, Есенин и Катаев, Тихонов и Олеша и др. Тем не менее билет за первым номером был вручен именно Юрию Тынянову.

В 30-е годы с увлечением и полной отдачей сил он работал над уникальным советским проектом – созданием серии «Библиотека поэта», к которой, ценя его познания, эрудицию и интеллектуальную смелость, привлек Горький. Продолжал заниматься научной работой, успешно работал в кинематографе – написал сценарии фильмов «Шинель», совместно с Оксманом – «СВД» («Союз великого дела») и целый ряд статей по теории кино. Ученый-литературовед, теоретик и историк литературы, эссеист и исторический романист, переводчик Гейне – он писал не только серьезные научные труды и исторические произведения, но и эпиграммы, был склонен к словесной игре – каламбурам, гротескам.

Казалось, все было хорошо. Но автор «Подпоручика Киже» (1928), «Восковой персоны» (1930) и «Малолетнего Витушишникова» (1933) хорошо понимал, в какую эпоху ему выпало жить. Время было «волчье», как писал Каверин в своем «Эпилоге», и в 1939 году (как рассказывает тот же Каверин) НКВД пыталось спровоцировать его, подбросив письмо от мифической антисоветской организации, будто бы располагавшейся в Финляндии. Спасла вспышка гнева в беседе со следователем и болезнь – Юрий Николаевич уже тогда передвигался с большим трудом. И при всей неистощимости на граничащие с абсурдом выдумки карательных органов записать его в контрреволюционеры все же было трудно.

Он тяжело заболел еще в молодые годы. Болезнь называлась «рассеянный склероз», она поражала отдельные нервные центры, у разных людей протекала по-разному и была неизлечима. Диагноз означал приговор, приговор был вынесен во второй половине 20-х годов, но с отсрочкой – отсрочка длилась 17 лет. Он лечился за границей, лечился дома, но врачи только разводили руками. Тяжелобольного, почти лишенного возможности двигаться, его с семьей эвакуировали на Урал, через два года привезли в Москву и госпитализировали в Сокольническую больницу Лечсанупра Кремля. Он продолжал писать «Пушкина» – роман остался недописанным. Он знал, что умирает, и в сцене прощания его героя с юностью он говорил о своем прощании с жизнью: «Выше голову, ровней дыханье. Жизнь идет, как стих». «Стих» прервался 20 декабря 1943 года.

У Иосифа Бродского есть такие строки: «От всего человека вам остается часть/ Речи. Часть речи вообще. Часть речи». «Часть речи», которая осталась нам от Юрия Тынянова, удачно соединившего в себе художественный опыт с научным, – уникальное явление не только русской, но и мировой культуры.