Шут = дурак?

Гамлет все время глумится над окружающими, а они этого не понимают. Кадр из фильма «Гамлет». 1964

Один из ключевых вопросов фабулы «Гамлета»: сходит ли с ума принц или всего лишь притворяется, играет сумасшедшего, чтобы отвлечь внимание врагов, пока он реализует свой план мести? Шекспироведение, как правило, придерживается версии о симуляции Гамлетом безумия, ведь в ином случае его поведение, его мысли и терзания – это бред и лишенные логики действия сумасшедшего, и весь вкладываемый в этот «вечный образ» гуманистический пафос просто теряет смысл, выхолащивается само понятие гамлетизма. Промежуточные полуверсии – о том, что у Гамлета вследствие сильной меланхолии, то есть депрессии, временные помутнения сознания или что он заигрывается в умалишенного и маска прирастает к лицу (например: «С одной стороны, он действительно решил притвориться безумным, чтобы вуалировать свои действия. С другой стороны, он постепенно вовлекается в свое безумие... Можно предположить, что в психопатической натуре Гамлета имелась изначальная эндогенная склонность к психотическому восприятию мира, которая актуализировалась благодаря галлюцинации...» – Вадим Руднев. Словарь безумия), – вопроса не решают, не отвечают на него, так как, по сути, вопрос о сумасшествии Гамлета – это вопрос о том, контролирует ли он себя, придерживается в своих действиях плана, стратегии или подчинен сиюминутным иррациональным импульсам, и, следовательно, поведение его бессмысленно и хаотично.

В то же время в шекспироведении – и не только в нем, но и в мировой литературе – время от времени проскальзывает версия о Гамлете-шуте, которая при достаточной разработке и если подвести под нее методологию мифокритики, способна многое объяснить, вернее, переобъяснить в сюжете и по-своему ответить на ключевой вопрос.

Так, в «Эликсирах Сатаны (1816) Гофмана парикмахер-актер Петер Шенфельд (Пьетро Белькампо) говорит главному герою брату Медарду: «Шутовство – это щит от безумия, и смею вас заверить, ваше преподобие, что я даже при норд-норд-весте прекрасно отличаю церковную колокольню от фонарного столба…» Вторая часть драматургической тетралогии Перси Маккея «Тайна Гамлета, короля Дании» (1949) называется «Шут в Райском саду». В романе «Замок скрещенных судеб» (1969) Итало Кальвино говорится: «Напротив, для юноши, сидящего перед ним, Шут лишь роль, которую он решил сыграть, удобная для созревания мести и сокрытия болезни духа, обезумевшего от преступных деяний его матери, Гертруды, и его дяди. И если это невроз, то в нем существует своя система, как в каждой системе – невроз». Владимир Рецептер в «Предлагаемых обстоятельствах» пишет: «Гамлет многолик. Он «выходит на сцену» то сумасшедшим, то «меланхоликом», то «героем», то «шутом».

А лучший Гамлет, разумеется, женщина. Аста Нильсен в роли Гамлета в экранизации 1921 года

Шут – вообще очень важная фигура в художественном мире Шекспира, в каждом из его произведений есть или собственно шут, или персонаж, функционально его замещающий, выступающий в роли шута. В иных случаях его поведение, слова, ситуация, в которую он попадает, напоминает ситуацию Гамлета, его положение, его слова, что может говорить об общей идее или комплексе идей, разрабатывавшихся драматургом на различном сюжетном материале. Это хорошо видно и в пьесах, созданных за год-два до «Гамлета», и несколько лет спустя, и даже в ранний период творчества, до смерти сына Гамнета. В «Как вам это понравится» (1599) Жак – меланхолик, любящий «меланхолию больше, чем смех», решает, будучи дворянином, стать шутом: «Оденьте в пестрый плащ меня! Позвольте/ Всю правду говорить – и постепенно/ Прочищу я желудок грязный мира,/ Пусть лишь мое лекарство он глотает». И это при том, что в пьесе уже есть шут – Оселок. В «Короле Лире» (1605) тоже есть шут, но становится шутом и сходящий с ума Лир. Притворяется шутом, причем с целью отомстить, Юний Брут в поэме «Лукреция» (1594): «Он блажь былую в ране схоронил./ Ведь Рим его невысоко ценил:/ Так короли шутов не уважают/ За то, что часто вздор они болтают./ Он шутовской наряд отбросил прочь/ (Была здесь хитрость – вот и вся причина!),/ И ум блеснул…»

Что же в пьесе «Гамлет» свидетельствует о том, что на герое шутовской наряд, а не рубище сумасшедшего? Когда он после встречи с Призраком предупреждает друзей, Горацио и Марцелла, что вскоре до неузнаваемости изменится и его поведение станет странным и причудливым, то не объясняет, не раскрывает плана, какого рода причуды это будут. В следующем акте пьесы, спустя два месяца, Гамлет уже изменившийся, окружающие думают, что он обезумел от горя, – и мы идем у них на поводу, считая, что да, он прикидывается сумасшедшим.

В средневековой Англии, как правило, не делалось различий между шутом и сумасшедшим, и тех и других пишет («Трагедия Шекспира «Гамлет». Литературный комментарий»), например, Александр Аникст: «Считали умственно ненормальными. Недаром английское слово «шут» равнозначно слову «дурак» (fool). Именно этим словом обозначает своих шутов Шекспир… Речи шутов, то есть дураков, приравнивались к речам безумцев. Им дозволялось говорить что угодно». (И, к слову, Аникст вплотную подходит к версии Гамлета как шута, но при этом все-таки не отказывается от общераспространенной трактовки Гамлета как симулирующего безумие: «Во времена Шекспира еще сохранялось унаследованное от Средних веков отношение к сумасшедшим. Их причудливое поведение служило поводом для смеха. Прикидываясь безумным, Гамлет одновременно как бы надевает на себя личину шута. Это дает ему право говорить людям в лицо то, что он о них думает. Гамлет широко пользуется этой возможностью». Однако до этого Аникст говорит: «Обычно у Шекспира носителями комического являются персонажи низкого звания и шуты. В «Гамлете» нет такого шута. Правда, есть третьестепенные комические фигуры…»)

Принц датский – не только наследник своего отца, но и преемник Йорика. Кадр из фильма «Гамлет». 1948

Однако ж сам Шекспир эти различия делает, для него шут и сумасшедший далеко не одно и то же. Основная функция шута в мире Шекспира – это игра, пересмеивание, шут только номинально дурак, а на самом деле должен быть умнее остальных, глубже проникать и шире охватывать суть вещей. Так, в написанной Шекспиром непосредственно перед «Гамлетом» «Двенадцатой ночи» (1600) Виола говорит о шуте Фесте: «Он хорошо играет дурака./ Такую роль мудрец не одолеет:/ Ведь тех, над кем смеешься, надо знать,/ И разбираться в нравах и привычках,/ И на лету хватать, как дикий сокол,/ Свою добычу. Нужно много сметки,/ Чтобы искусством этим овладеть./ Такой дурак и с мудрецом поспорит,/ А глупый умник лишь себя позорит».

Шут внимателен, наблюдателен, аналитичен – это качества, которых в силу самой болезни лишен страдающий расстройством психики. Их поведение, речь для Шекспира – разные дискурсивные практики. Сумасшедший погружен в собственный внутренний мир, это отражается на его поступках и речи – внешне бессвязной, отрывистой, нелогичной, хаотизированной. Достаточно сравнить то, как изъясняется притворяющийся сумасшедшим Эдгар в «Короле Лире», с монологами и репликами Гамлета. Эдгар говорит о себе в третьем лице, короткими рублеными фразами, его речь как бы постоянно дергается и сбивается с ритма, и, самое главное, он выдерживает серьезный тон, ни грана лукавства: «Храни бог ваш ум в целости. Брр, Тому холодно! Чур вас от вихря, от порчи, от звездного сглаза. Подайте Тому на пропитание. Бес мучит его. Вот он, поганый! Ну, погоди! Вот я его! Вот я его!» Такими же по построению и тональности фразами – прямо один в один – будет выражаться и полоумный Сальватор в «Имени розы» (1980) Умберто Эко.

Речи ж Гамлета хоть и непонятны, абсурдны для окружающих, но все ощущают, что в них есть какая-то своя, внутренняя логика и тайный, герметичный смысл: «Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность», – говорит Полоний. «И речь его, хоть в ней и мало строя,/ Была не бредом», – вторит ему Клавдий. И что важнее – но этого окружающие не понимают, вернее, отказываются понимать, ибо тогда им придется увидеть себя такими как есть – Гамлет постоянно ерничает, глумится над ними, пародирует их. Даже Офелия, когда язвительные слова Гамлета переходят рамки приличия, перерастают в оскорбительную грубость, ведет себя более чем сдержанно, ведь сумасшедшему все простимо.

Гамлета до поры до времени – пока он вынашивает план мести и терзаем сомнениями, готов отказаться от него – не задевает, что его, играющего в шута, принимают за умалишенного, он не протестует, даже соглашается: «Я безумен только при норд-норд-весте…» и т.д. Но после первой пролитой им крови, когда назад пути отрезаны и необходимо переходить к решительным действиям, не просто возражает, он возмущенно отвечает матери на ее слова о его умоисступленье: «Умоисступленье»?/ Мой пульс, как ваш, размеренно звучит/ Такой же здравой музыкой; не бред/ То, что сказал я; испытайте тут же,/ И я вам все дословно повторю, –/ А бред отпрянул бы».

Итак, основное отличие шута от сумасшедшего в том, что шут – пересмешник и пародист, а сумасшедший – нет. В пьесе Гамлет пародирует или передразнивает всех своих противников: Клавдия, Полония, мать, Розенкранца и Гильденстерна, Офелию, Лаэрта, Озрика, даже появляющегося в пьесе один раз как посланец короля не названного по имени лорда. Гамлет – самый главный шут в пьесе, но есть в ней и шуты помельче – не осознающие себя шутами, но ведущие себя, как шуты, – в глазах Гамлета. И прежде всего это Полоний, о котором Гамлет говорит (Офелии): «Пусть за ним запирают двери, чтобы он разыгрывал дурака только у себя» (в оригинале may play the fool), – а убив его, обращается к трупу со словами: «Ты, жалкий, суетливый шут, прощай!» (в оригинале опять же fool). Полоний вообще, а не только с точки зрения Гамлета, ведет себя как шут. Рецептер замечает: «Безусловно, шутовская маска как бы пристала к лицу этого человека, и роль, которую он играет при Клавдии, выглядит шутовской». Но и сам Клавдий для Гамлета – «шут на троне» и «король из пестрых тряпок». Как шуты ведут себя также Розенкранц, и Гильденстерн, и Озрик. Они в глазах Гамлета – профанаторы самой идеи и всей системы королевской власти и одновременно узурпаторы роли и функции шута, фиктивные, ложные шуты, разрушающие этим структуру мироздания, государственный порядок.

Но, перед тем как перейти к мифопоэтической подоплеке сюжета, следует вспомнить и о том, кого Гамлет в детстве любил так же, как отца, кто с ним в детстве постоянно играл: «Он тысячу раз носил меня на спине», и чьи губы, по его собственным словам, Гамлет «целовал сам не знаю сколько раз», то есть о настоящем, так сказать, полноправном шуте Йорике, умершем 23 года назад от времени действия пьесы.

Король и шут – «Всё, что надо. Голова и хвост…» – говорит шут в «Короле Лире». В средневековой мифопоэтической картине мира шут был символическим близнецом короля, недаром у шута была своя корона – колпак с бубенцами, и свой скипетр – погремушка в руке. И вместе король и шут как бы составляли единое целое, комплект, один правил сакральной сферой, другой – профанной; и эти сферы не смешивались, если каждый из них выполнял свой долг как следует: король поддерживал порядок в государстве, шут насмешкой и пародией испытывал этот порядок на прочность, и если где-то образовывалась брешь, если шутка попадала в цель, значит, там порядок, справедливость были нарушены. Шут был необходим королю: по сути дела, он, находящийся в самом низу социума («Шуты занимали самое низкое положение в сословном обществе…» – Аникст), один не боялся и имел право говорить королю правду, какой бы она ни была, – пусть и в ернической, комической форме. И необходим всему мироустройству – выполняя очистительную и санитарно-профилактическую функцию.

Идя глубже, в мифологическую эпоху, мы находим короля и шута в образе близнецов демиурга и трикстера – двух полюсов и двух самых необходимых компонентов мироздания, от которых зависят или производны остальные компоненты; а еще глубже, в безбинарной, безоппозиционной картине мира, видим их, демиурга и трикстера, как одно демиургическое существо.

В мифологическом подтексте пьесы мироздание и государственный порядок разрушены не столько потому, что везде ложь, лицемерие и предательство (всеобщий упадок так или иначе ощущают все, а не один лишь Гамлет; фраза «Подгнило что-то в Датском государстве» принадлежит Марцеллу), это всё последствия, причина в том, что на троне фальшивый король («О, мерзость!../ Такой достойнейший король! Сравнить их –/ Феб и сатир», «…дядей, который на отца похож не боле,/ Чем я на Геркулеса», – говорит о прошлом и нынешнем королях Гамлет) и рядом с ним фальшивый шут Полоний – льстивый и лебезящий. Гамлет же, кроме того, что наследник своего отца, еще и – символически, не зря же в тексте говорится о поцелуях, знаках посвящения, передачи полномочий – преемник шута Йорика. (Противоречивость мыслей Гамлета, смены тона и настроения, двойственность его поступков также могут быть объяснены различными нормами поведения, серьезного, королевского, и шутовского.) Для восстановления порядка Гамлету необходимо очистить место короля и место шута от самозванцев и сделать это самому («Век расшатался – и скверней всего,/ Что я рожден восстановить его!»; а в другом переводе мифопоэтически чуть точнее: «…пала связь времен!/ Зачем же я связать ее рожден!») потому что других полноправных претендентов нет. Первым погибает от его руки подложный шут – в фабуле пьесы смерть Полония выглядит ошибочной, случайной, но мифологический план делает ее объяснимой и закономерной.

Проблема в том, что, и очистив трон и место шута, Гамлет не сможет занимать их одновременно, поэтому он изначально обречен, чувствует свою смерть, все время думает о ней, говорит о ней – и принимает ее как должное.