Великий Фрэнси

Женщина и алкоголь могут сгубить писателя. Кадр из фильма «Великий Гэтсби». 2013

90 лет назад, 10 апреля 1925 года, вышел в свет один из самых знаменитых романов XX века – «Великий Гэтсби».

Но дьявол тоже не спит

В книге «Праздник, который всегда с тобой» в главе о Фицджеральде Хемингуэй написал:

«Его талант был таким же естественным, как узор из пыльцы на крыльях бабочки. Одно время он понимал это не больше, чем бабочка, и не заметил, как узор стерся и поблек. Позднее он понял, что крылья его повреждены, и понял, как они устроены, и научился думать, но летать больше не мог, потому что любовь к полетам исчезла, а в памяти осталось только, как легко ему леталось когда-то...»

А затем пояснил:

«…он рассказал мне, как писал рассказы, которые считал хорошими – и которые действительно были хорошими, – для Saturday Evening Post, а потом перед отсылкой в редакцию переделывал их, точно зная, с помощью каких приемов их можно превратить в ходкие журнальные рассказики. Меня это возмутило, и я сказал, что, по-моему, это проституирование. Он согласился, что это проституирование, но сказал, что вынужден так поступать, чтобы писать настоящие книги. Я сказал, что, по-моему, человек губит свой талант, если пишет хуже, чем он может писать. Скотт сказал, что сначала он пишет настоящий рассказ, и то, как он потом его изменяет и портит, не может ему повредить. Я не верил этому…»

Цинизм в литературе – вещь повсеместная; на сделки с совестью или самим собой – ради денег, ради семьи – приходится идти постоянно. Позволить себе послать все к черту и стать затворником могут единицы. И конечно, Фицджеральд, которому необходимо было находиться в центре внимания, к ним не относился. А как человек, мыслящий трезво, то есть выгодой, он не мог не понимать, что долго стрелять по-македонски нельзя – устанут обе руки; и чем больше он спасает свои «настоящие книги» – романы, тем больше их губит, ибо литература – это не род спасения, а, используя высокопарную метафору, род служения. Себе. И тут уж без дураков – надо отдавать отчет: специально написанный плохо текст не сделает следующий лучше, только хуже; надеяться, что дьявол проспит и ничего не заметит, – глупо.

Однако довольно пафоса. Отвлечемся и предположим на минуту, что клишированные типажи и сюжетные схемы в романах Фицджеральда – один в один как в бульварной литературе – не дрянная привычка, что выработалась, когда он писал рассказы для глянца, а тонкая литературная игра, стилизация – почему нет? Мог же он просто, как говорится, опередить время и стать постмодернистом, чей текст дает все, что надо и читателю ширпотреба, и высокой литературы – одновременно; одному – изящный стиль, подтекст, глубина мысли, корешки; другому – то, что на поверхности: взятая из массовой литературы фабула – детективная, триллерная, мелодрамная. Или, как Джойс в «Улиссе», в 13-й главе (а Джойсу Фицджеральд обязан многим, начиная с первого романа «По эту сторону рая», написанного с сильной оглядкой на «Портрет художника в юности»), поиздеваться над читателем лавбургеров и дамских журналов, упаковав сюжет в то, от чего тот приходит в восторг, и тем самым свести с ним счеты за испорченные рассказы.

Но нет, похоже, это не случай Фицджеральда: и Джойс, и постмодернисты насквозь, тотально ироничны, для них нет ничего запретного; Фицджеральд тоже умеет быть остроумным, но все шутки заканчиваются в двух шагах от главного героя: его образ, его судьба для них табу. И достаточно сравнить «Тетушку Хулию и писаку» Варгаса Льосы или «Если однажды зимней ночью путник» Кальвино с «Великим Гэтсби» и «Ночь нежна», чтобы увидеть разницу между игрой в мелодраму и мелодрамой всерьез.

Стало быть, здесь и нужно искать ответ – в главном герое.

Травма денег

Джей Гэтсби из «Великого Гэтсби», Дик Дайвер из «Ночь нежна», Монро Стар из «Последнего магната» – по сути, один и тот же человек: из семьи очень скромного достатка, реализовавший американскую мечту и теперь богатый, успешный, знаменитый – и готовый все это обменять на любовь и счастье, но конвертации роковым образом не происходит: у единственной нужной для счастья женщины своя жизнь.

Ключевое понятие в характеристике такого героя – богатство. Это не значит, что он постоянно думает о своих деньгах или везде в разговорах подчеркивает, что обладает огромным состоянием; нет, Фицджеральд позаботился, чтобы герой в наших глазах выглядел сам по себе – простым честным парнем, даже идеалистом, а о роскоши, в которой он купается, говорили другие – как правило, второстепенные и не слишком приятные персонажи, «общество». Светское общество – разумеется, буржуазное – необходимый козел отпущения, чтобы было кого винить за трагическую гибель или жизненный крах героя-идеалиста. В «Общем плане» к «Ночь нежна» Фицджеральд так и сказал: «Роман должен… показать идеалиста по природе, несостоявшегося праведника, который в разных обстоятельствах уступает нормам и представлениям буржуазной верхушки, и, по мере того как поднимается на верхние ступени социальной иерархии, растрачивает свой идеализм и свой талант, впадает в праздность и начинает спиваться… Его крушение будет предопределено не бесхарактерностью, а подлинно трагическими факторами, внутренними противоречиями идеалиста и компромиссами, которые навязывают герою обстоятельства».

Этот социальный подход очень импонировал советской критике, она в нем видела подход классовый. Однако герои Фицджеральда, хоть, по воле автора, и в тысячу раз лучше своего окружения («– Ничтожество на ничтожестве, вот они кто, – крикнул я, оглянувшись. – Вы один стоите их всех, вместе взятых»), нигде не видно, что они ему противостоят. Не общество портит им жизнь и становится на пути к личному счастью, оно тут вообще ни при чем. Если б Фицджеральд показал, чем пришлось поступаться герою и на какие сделки с совестью идти ради того, чтобы инициироваться в кругу избранных, это бы отвечало и замыслу романа, и представлениям советской критики, возлагающей вину на общество. Но Фицджеральду что-то помешало это сделать, и все получилось с точностью до наоборот: не окружение формирует характер героя, а он сам комплектует себе окружение – чтобы было кому восхищаться его богатством и роскошью.

И если хороводит главный герой, то и винить ему некого, кроме себя и злого рока. Фатум – важный и часто решающий фактор в системе взаимоотношений человека и мира у Фицджеральда. Вроде все хорошо и все должно получиться, но как-то роковым образом не складывается – не везет. А тут еще и не вовремя выбежавшая на дорогу женщина – и прямо под автомобиль. Против таких аргументов судьбы герой бессилен, и ему остается только принять ее вызов. Но когда их накапливается слишком много, это его ломает. Это – а не «нормы и представления буржуазной верхушки». На которые ему по большому счету наплевать, и все, что связывает его с ними, – общий кумир: власть денег, заставляющая преклоняться перед богатством.

По логике сюжета линия конфликта должна проходить как раз между главным героем и его богатством – больше ей проходить не по чему, но она проходит гораздо левее, вне зоны истории, о которой рассказывается в книге: между героем и его злосчастной судьбой, постоянно подбрасывающей ему разного рода пакости. Автор, как правило, спохватывается уже где-то ближе к концу романа, что герой у него лишен судьбы, но борется именно с ней, и тогда нам рассказывается о детских и юношеских годах будущего «великого» «магната».

Ночь нежна, но утро 

не наступит

В рассказе «Снега Килиманджаро», напечатанном в 1936 году, при жизни Фицджеральда, его друг Хемингуэй написал:

«Богатые – скучный народ, все они слишком много пьют или слишком много играют в триктрак. Скучные и все на один лад. Он вспомнил беднягу Скотта Фицджеральда, и его восторженное благоговение перед ними, и как он написал однажды рассказ, который начинался так: «Богатые не похожи на нас с вами». И кто-то сказал Фицджеральду: «Правильно, у них денег больше». Но Фицджеральд не понял шутки. Он считал их особой расой, окутанной дымкой таинственности, и когда он убедился, что они совсем не такие, это согнуло его не меньше, чем что-либо другое».

А «Праздник, который всегда с тобой» – через 18 лет после смерти Фицджеральда – дает еще подробностей: «Скотт Фицджеральд пригласил нас пообедать с ним, его женой Зельдой и маленькой дочкой в меблированной квартире, которую они снимали на улице Тильзит, 14. Я почти забыл эту квартиру и помню только, что она была темная и душная, и в ней, казалось, не было ничего, что принадлежало бы им, кроме первых книг Скотта в светло-голубых кожаных переплетах с золотым тиснением. Кроме того, Скотт показал нам гроссбух, куда он аккуратно заносил названия всех своих опубликованных произведений и суммы полученных за них гонораров, а также суммы, полученные за право их экранизации, и проценты от продажей его книг. Все было записано так тщательно, словно это был судовой журнал, и Скотт показывал его нам с безличной гордостью хранителя музея. Скотт нервничал, старался быть гостеприимным и показывал записи своих заработков так, словно это было главное, на что стоит смотреть».

Фицджеральд в «Празднике» – жутко заносчивое, высокомерное и грубое по отношению ко всем, кто классом ниже, существо, капризный тип, рафинированный мальчик. Его поведение сильно отдает позерством, и складывается впечатление, что Фицджеральд знает: Хемингуэй когда-нибудь где-то о нем напишет, – и спешит выглядеть в наших глазах только таким – эксцентричным и изнеженным, снобом и ксенофобом – одним словом, «особой расой». Ни в коем случае не обычным человеком.

Что ж, самое время – по законам, установленным Фицджеральдом, – рассказать о детстве и юности героя. Он родился 24 сентября 1896 года в небольшом городе Сент-Пол – столице северного штата Миннесота – в ирландской католической семье. К моменту его появления на свет кровь Америки давно текла по жилам Фицджеральдов и Ки – предков по отцовской линии. Один из них, двоюродный прадед Фрэнсис Скотт Ки, адвокат, сочинявший стихи, написал героическую поэму «Оборона Форта Макгенри», отрывок из которой – «Знамя, усыпанное звездами» – стал государственным гимном США. В честь знаменитого прадеда ребенка и назвали Фрэнсисом Скоттом Ки – чтобы и он когда-нибудь тоже прославил свою страну.

Ну а деньги текли по жилам Макквилланов – родственников со стороны матери. Писатель с детства уяснил: дочери Америки слишком богаты, сыны ее слишком бедны – но им все равно предстоит на них жениться. Пути и способы, которыми они этого достигнут, могут быть предметом литературы.

Путь отца вдохновлял, но не устраивал писателя: искать-терять удачу повсюду, осесть в провинциальном городишке, открыть завод по производству плетеной мебели, жениться, разориться, уйти в коммивояжеры, переезжая из одного маленького городка в другой; потерять и эту работу, вернуться ни с чем в Сент-Пол и воспитывать сына на деньги родственников жены. Скотт окончил частную школу, поступил в Принстонский университет – счета оплачивал не отец.

Писать стихи, прозу, пьесы – о том, что увидел, почувствовал, – Фицджеральд начал еще в школе, их публиковал школьный журнал; в Принстоне все уже знали: это писатель, у него большое будущее; его рассказы побеждали на университетских литературных конкурсах.

Фицджеральд оттачивал стиль, слов, что вертелись в голове, всегда было мало, это были не те слова, он искал новые – или их сочетания. Главное, что он понял тогда, – все решает интонация, если ее не поломать, она сама донесет идею, смысл, сюжет. Он бы и дальше писал рассказы, оставаясь чистым лириком; собственно, он себя уже нашел. Мешало многое, например, шла война. Но больше войны мешали правила грамматики и знаки препинания: вот что ломало интонацию по-настоящему. От них фразы просто съеживались и переставали быть собой. Однокашник Эдмунд Уилсон, позже один из крупнейших американских литературоведов, как мог боролся с ним за нормы чистописания, но так, похоже, ничего и не добился – и 10 лет спустя, уже известный писатель, Фицджеральд оставался верным тому, что звучало в голове, а не на бумаге. Хемингуэй в «Празднике» пишет: «Скотт был очень хорошим рассказчиком. Здесь ему не приходилось следить за орфографией или расставлять знаки препинания, и эти рассказы в отличие от его невыправленных писем не вызывали ощущения безграмотности. Мы были знакомы уже два года, когда он наконец научился писать мою фамилию правильно…»

Одно к одному: нелады с грамматикой, военная тема – а писать о том, чего не пережил, было нечестным; славное военно-патриотическое прошлое семьи – все вместе сложилось, и незадолго до выпускных экзаменов (кто-то из биографов ехидно скажет: видимо, потому что чувствовал, что этих экзаменов ему не сдать), в 1917 году Фицджеральд ушел добровольцем в армию. «На фронт Фицджеральд, однако, так и не попал. Пока рота писателя усиленно тренировалась, день за днем ожидая отправки во Францию, война закончилась».

Возможно, идя в армию, он и хотел совсем другого, но именно здесь произошли два самых важных в его жизни события: он написал свой первый роман и познакомился с Зельдой Сейр. Часть, где служил Фицджеральд, была расквартирована недалеко от Монтгомери, столицы Алабамы. 18-летняя Зельда Сейр, дочь монтгомерского судьи и одна из самых богатых невест штата, имевшая большой круг поклонников, «…пользовалась огромным успехом в местном обществе. Вскоре Фицджералд был уже без памяти влюблен, да и Зельда отвечала на его чувства. Молодые люди обручились, но бракосочетание пришлось отложить, так как у будущего писателя не было средств на содержание семьи». О том, как все могло сложиться, мы знаем из «Великого Гэтсби»; о том, как сложилось, – из «Ночь нежна».

Да, семья Зельды была сильно против этого брака, и Фицджеральду как минимум нужно было доказать, что он способен зарабатывать деньги и когда-нибудь, может, заработает их много. А все, что Фицджеральд умел делать и что у него хорошо получалось, – это писать. Кое-кто из биографов говорит, что тогда-то он и решил связать деньги с литературой и стать профессиональным писателем. Но если это и так, то что такое профессиональный писатель, он понял чуть позже – когда разосланная по издательствам рукопись романа стала возвращаться с пометками «переписать» и «переделать», причем дело касалось уже не отдельных запятых, а довольно существенных пластов текста: образов героев, сюжетных линий. Издателям надо было, чтобы роман раскупался; Фицджеральд еще был на стороне текста и сопротивлялся. «Так прошло около года. Зельда не желала ждать дольше и расторгла помолвку».

Если честно, то каким был первый вариант романа, вышедшего в 1920-м под названием «По эту сторону рая» (изначально он назывался «Романтический эгоист» – это название, уже в наши дни, пригодилось Бегбедеру), неизвестно – не исключено, что и хуже: ведь вышедшую книгу, мгновенно ставшую бестселлером сезона, принял не только широкий круг читателей, но и серьезные критики, более того, она открыла новую тему в литературе – «потерянное поколение»: Хемингуэй, Ремарк, Олдингтон пришли к ней потом, Фицджеральд был первым, – но для самого писателя то, что он сделал со своим романом, означало не просто разовую сделку с совестью – ради денег, вернее, тогда еще ради любви, – а точку невозврата. Отныне, он осознавал, интонацию и все, что с ней связано, ему будет диктовать издатель, а не текст.

Где кто

Роль и фигура Зельды в жизни Фицджеральда сильно демонизирована его биографами: до нее он Пьеро, после знакомства с ней – Арлекин. Да и сам писатель, заводя речь о своем загубленном таланте, всегда называл одного виновника – ее. Из письма дочери: «В твоем возрасте я жил великой мечтой. Она росла, и я научился говорить о ней и заставлять людей слушать меня. Потом моя мечта разбилась, в один прекрасный день, когда я все-таки решил жениться на твоей матери, хотя и знал, что она была избалована и не подходила для меня. Я сразу же раскаялся, что женился на ней, но в те дни я был терпелив и не сдался, научившись любить ее по-новому. Родилась ты, и долгое время в нашей жизни было довольно много счастья. Но мне приходилось разрываться надвое – она хотела, чтобы я работал для нее, а не для моей мечты».

Зельда дала согласие на брак сразу после выхода романа, и месяц спустя они со Скоттом были уже женаты. В Нью-Йорке Зельде хочется жить так же широко и шумно, как раньше, Скотту платят огромные гонорары за рассказы для популярных журналов, и он ничего не имеет против того, чтобы жить с размахом. Зельда тоже пишет статьи и рассказы в журналы, теперь они оба литературные знаменитости и постоянные персонажи светской хроники, называющей их принцем и принцессой своего поколения. Им нравится слава и успех, нравится, что о них везде говорят и пишут, а если вдруг замолкают, это их беспокоит, и они всегда готовы подлить масла в огонь чем-то сверхэксцентричным и дозволенным только «особой расе»: прокатиться по Манхэттену на крыше такси, искупаться в фонтане, прийти голыми в театр. Ну и конечно, много вечеринок, виски и громких скандалов на почве ревности – все, что нужно газетам.

Хемингуэй в «Празднике» называет двух врагов Фицджеральда: Зельду и алкоголь. Вернее, для него это был один и тот же враг: «У Зельды были ястребиные глаза и тонкие губы, а выговор и манеры выдавали в ней уроженку Юга. По ее лицу было видно, как она время от времени мысленно переносилась на вчерашнюю вечеринку, а возвращалась она оттуда со взглядом пустым, как у кошки, потом в глазах ее появлялось удовлетворение, удовлетворение пробегало по тонким губам и исчезало. Скотт разыгрывал заботливого, веселого хозяина, а Зельда смотрела на него, и глаза ее и рот трогала счастливая улыбка, потому что он пил вино. Впоследствии я хорошо изучил эту улыбку. Она означала, что Зельда знает, что Скотт опять не сможет писать. Зельда ревновала Скотта к его работе, и по мере того, как мы узнавали их ближе, все вставало на свои места. Скотт твердо решал не ходить на ночные попойки, ежедневно заниматься гимнастикой и регулярно работать. Он начинал работать и едва втягивался, как Зельда принималась жаловаться, что ей скучно, и тащила его на очередную пьянку. Они ссорились, потом мирились, и он ходил со мной в дальние прогулки, чтобы оправиться от алкогольного отравления, и принимал твердое решение начать работать. И работа у него шла. А потом все повторялось снова».

Ошибался или нет Хемингуэй – пусть остается спорным вопросом. В 1930 году Зельде поставили диагноз «шизофрения» (а что с ней не все в порядке, начали подозревать давно – после того, как она в 1925-м, приревновав Скотта к Айседоре Дункан, бросилась в ресторане с лестницы; потом было еще несколько случаев помрачения рассудка и ненормальное, до полной потери сил, изнеможение себя балетными танцами), и с тех пор в ее жизни менялись только названия психиатрических клиник. В одной из них – Хайлендской, в штате Северная Каролина, – Зельда погибла во время пожара, на восемь лет пережив мужа, умершего от сердечного приступа в 1940 году.

К тому, что выйдет под названием «Ночь нежна» (а сначала называлось «Один из наших», затем «Всемирная ярмарка», «Парень, который убил свою мать», «Праздник пьяницы»), Фицджеральд приступил в 1925-м. Он так хотел, чтоб «Ночь нежна» стала лучшим романом американской литературы, и писал ее только для себя. Но после четырех лет работы и полутора тысяч страниц убил эту книгу («…сократил рукопись примерно на три четверти, убрав при этом и ряд очень удачных, но теперь, по его мнению, ненужных сцен»), а то, что выжило, сделал совсем другим. В той, первой книге, были сын и мать, в этой, новой, – муж и жена; а вместо сына и матери – мать и дочь, которая будет любовницей главного героя.

Но и этот вариант не стал последним: в 1932 году выходит написанный Зельдой в психиатрической больнице полуавтобиографический роман «Спаси меня, вальс», и Фицджеральд, в бешенстве от того, что она всем рассказала об их с ней жизни – и он там выглядит совсем не таким, как в своих романах, – делает ответный шаг и еще раз кардинально переписывает уже готовую книгу, изображая главную героиню – Николь – взбалмошной и сумасшедшей, а героя – Дика Дайвера – сильным, чувственным, нежным и жертвенным – и как один похожим на всех остальных своих героев.

Роман «Ночь нежна» вышел в 1934-м, но Фицджеральду все казалось, что он чего-то не договорил или – в отличие от Зельды – был недостаточно убедителен и ему не удалось склонить читателя на свою сторону. Фицджеральд вновь садится переписывать книгу и делает историю душевной болезни Николь главной в романе, с нее теперь он и начинается, это отправная точка всех бед и несчастий, жизненного краха героя.

Новую редакцию своего с Зельдой романа Фицджеральд закончить так и не успел, только первые главы, но на титульном листе черновика осталась надпись «Это окончательный вариант книги, какой я желал бы ее видеть».