«Сатирикон» и сатириконцы

Смеются, чтобы снять стресс. Альбрехт Альтдорфер. Лот и его дочери. 1537. Художественно-исторический музей, Вена

Расскажи, что тебя смешит, и я скажу, кто ты. Это утверждение великого Гете справедливо не только для отдельных людей, но и для народов, стран и исторических эпох. Бывают периоды, когда совсем не до смеха, и встречаются народы, признающие единственный и самый архаический вид смеха – осмеяние реального или мнимого противника. В отличие от природного веселья и игривости смех свойствен только людям. Он – человеческое изобретение, своего рода электрический разряд в уме, снимающий напряжение при стрессе и служащий самоутверждению. Большинство религий издревле относилось к шутникам и зубоскалам неодобрительно или с подозрением: «Чего зубы скалите?» Ведь в живой природе оскал – знак готовности к агрессивному поведению, демонстрация «оружия». И вдруг вместо нападения или бегства... последовал взрыв смеха. Наши «га-га-га!», «ха-ха-ха!», «хи-хи-хи!» или хотя бы улыбки – это как спорт вместо войны, состязание вместо драки.

Став людьми, мы научились смеяться. Поначалу – грубо насмехаясь над поскользнувшимся соплеменником или непонятным и страшным чужаком. Затем – кривляясь и сумасбродствуя на игрищах и карнавалах. Позже – сатирически иронизируя над чужой и собственной глупостью или наблюдая и анализируя изначальную странность мироздания, что в античном мире получило название юмора.

Клоун валяет дурака и веселит людей, сатирик высмеивает человеческие недостатки и пороки, а юморист смиренно считает их всего лишь продолжением или оборотной стороной наших достоинств. Хороший шутник всегда еще и немного философ. И особая статья – великие сатирики и мастера трагикомического жанра, такие как Свифт и Сервантес, Гоголь и автор «Истории одного города», зрелый Чаплин и поздний Бунюэль, Феллини.

Русский смех и смех 

«Сатирикона»

Как известно, так называлось сочинение Петрония, запечатлевшего в карикатурном виде бездны нравственного падения в императорском Риме времен Нерона и покончившего с собой по его приказу. Так что о многом говорит позаимствованное у Петрония название сатирического еженедельника, выходившего в российской столице в последнее десятилетие царствования династии Романовых и закрытого большевиками.

Популярность «Сатирикона» была в России беспрецедентной. Отмена предварительной цензуры царским манифестом подстегнула и ускорила процесс превращения прессы в современные СМИ. Хлесткий петербургский еженедельник распространялся повсеместно и расходился нарасхват во всех слоях образованного общества. Его регулярно просматривал российский император и придирчиво изучали министры, сенаторы, чиновники всех рангов и цензоры по долгу службы. Свежие номера «Сатирикона» цитировались ораторами в Государственной думе и Государственном совете и горячо обсуждались за обедом либеральной интеллигенцией. Нелицеприятные и стильные карикатуры, смелые остроты и прозрачные намеки сатириконцев вызывали возмущение у реакционеров всех мастей, а смешные рассказики и веселые шутки охотно читались непритязательными обывателями.

Писатель Куприн как-то посетовал: «Что и говорить, у нас было много талантливейших писателей, составляющих нашу национальную гордость, но юмор нам не давался. От ямщика до первого поэта мы все поем уныло». Доля правды в этом есть – чересчур уж серьезная штука жизнь в России. Тем не менее нельзя забывать о тысячелетней традиции существования «потешного» фольклора и скоморошества (нашей «рыжей» клоунады), столетиях существования феномена юродства («сакрального» шутовства), популярности в послепетровскую эпоху лубочных картинок (позаимствованных у немцев). В XVIII веке возникла и утвердилась полноценная комическая традиция в русской поэзии и драматургии. Фонвизин, Крылов, Грибоедов, Пушкин блестяще осуществили пересадку на русскую почву французского остроумия. Особняком высится Гоголь со своим чудаковатым малороссийским «гумором», перекликающимся... с английским юмором Стерна и Диккенса. Десятилетия уныния – и прощальный всплеск искрометного дворянского юмора (под маской Козьмы Пруткова) и убийственной аристократической сатиры (в лице Салтыкова-Щедрина). В годы великих реформ им на смену пришла разночинская политизированная сатира («Свисток», «Искра»), но ненадолго – а затем надолго, если не навечно, обывательский беззубый юмор со жвачкой о супружеской неверности, вредной теще, подвыпившем муже и дачных неприятностях (журналы «Будильник», «Осколки», «Стрекоза», где под псевдонимом Чехонте начинал свою литературную карьеру Чехов). Именно из кокона «окуклившейся» и давно растерявшей своих подписчиков «Стрекозы» выпорхнул бабочкой 1 апреля 1908 года журнал «Сатирикон».

Дела с сатирой и юмористикой в Российской империи после революции 1905 года обстояли из рук вон плохо. Журналы прошлого века окончательно одряхлели и выглядели анахронизмом. Размножившиеся радикальные издания – «Пулемет», «Молот», «Жало», «Сигнал» и т.п. – были последовательно придушены якобы отмененной цензурой (современники иронизировали: «С одной стороны, как будто и все дозволено, а с другой, как будто все и запрещено»). Зато остались разнузданные «Жгут», «Кнут», «Вече» и «Жало» черносотенцев. Да в выходной день для большинства газет и журналов шла нарасхват так называемая понедельничная пресса: бульварные еженедельники «Понедельник», «Вести понедельника», газета «Копейка», где пропагандировался сытый утробный смех и тихие радости похмелья после революционного опьянения предыдущих лет. «Сатирикон» появился, чтобы вернуть в журналистику и литературу «смех – волшебный алкоголь» (по выражению самого талантливого поэта-сатириконца Саши Черного). Дело было так.

«Художественно-юмористический» еженедельник «Стрекоза» находился на грани закрытия после смерти прежнего владельца. Ни его нечаянный наследник, ни редакционные «зубры», ни ведущие молодые карикатуристы Радаков и Ре-Ми (Ремизов) не знали, как быть, когда на пороге редакции возник приехавший с юга провинциал в цилиндре и авантюрист Аркадий Аверченко. Он отрекомендовался конторщиком горного завода и бывшим главным редактором харьковских юмористических журналов «Штык» и «Меч», закрытых по приказу властей. Он предложил редакции свои рассказы и, как это назвали бы сегодня, бизнес-план спасения одного из старейших в России юмористических изданий. Аверченко не было и 27 лет, но он был талантлив, энергичен и у него имелся ПЛАН. Суть его была проста. При отсутствии серьезных конкурентов можно было попытаться монополизировать расчищенное пространство – сделаться главным сатирическим изданием страны, журналом нового типа, русским аналогом «Симплициссимуса», имевшего бешенную популярность в немецкоязычных странах.

Дух времени оказался на стороне Аверченко со товарищи. Название «Сатирикон» предложил не он, но именно он, проявив незаурядные творческие и организаторские способности, сумел придумать, создать и с лета 1908 года возглавить новый журнал. Лучшие перья России станут писать для «Сатирикона», сам Аверченко будет провозглашен «королем смеха», и с ним придет свежее и покуда не битое поколение, затеявшее переделать все по-своему.

Известный литератор Амфитеатров писал, что поэты-сатириконцы порождены «петербургской улицей» и их творчество есть «попытка создать новую полуинтеллигентную музу, усвоив и облагородив ходовые и любимые массою манеры стиха». Сатириконовские карикатуристы, впечатленные западноевропейской эстетикой гротеска, осваивали опыт лучших зарубежных рисовальщиков. А сам главный редактор «Сатирикона», которого Тэффи назовет в некрологе «единственным русским чистокровным юмористом, без надрывов и смеха сквозь слезы», проповедовал смехотерапию.

Послевоенный и послереволюционный синдромы очень похожи. После пережитых потрясений обычно у большинства уцелевших возникает острое желание веселиться, радоваться, смеяться. Как писал в те годы Аверченко в своих «Рассказах для выздоравливающих»: людям хотелось «много есть, много пить, слушать много музыки и много смеяться», чтобы было «много шуму, веселья, беззаботности, бодрости и молодой дерзновенной силы». Современники с благодарностью откликнулись на предложение сатириконцев если не повеселиться, то хотя бы посмеяться. Один из них писал, что власти веками удушали в России смех, отчего наши сатирики отравлялись собственным ядом, и соответственно: «Была сатира, но не было смеха. Появление «Сатирикона» означало рождение смеха».

Вопреки жестокой борьбе с общественными язвами и драконовской цензурой сатириконцам какое-то время все же удавалось не растерять природное веселье. Все сотрудники редакции «Сатирикона» являлись завсегдатаями петербургского ресторана «Вена», куда обычно являлись шумной ватагой во главе с «батькой» Аверченко. Одни описывали эти застолья восторженно: «Шум вокруг столика стоит невообразимый... Художники между тем в балагурстве и празднословии обсуждают темы и рисунки для следующего номера, поэты и прозаики выслушивают «проказы» батьки... Совершенно незаметно, шутя составляется номер. Каждый знает, что ему нужно приготовить к четвергу». Зоркая и язвительная Тэффи в своих эмигрантских воспоминаниях то же самое видела иначе: «В свите Аверченко были друзья, резавшие правду-матку и бравшие взаймы деньги, были шуты, как при средневековом дворе, были и просто идиоты. И вся эта компания, как стая обезьян, говорила его тоном, с его жестами и не переставая острила...»

В 1911 году «Сатирикон» покидает Саша Черный, заявив, что журнал приобретает «танцклассное направление». В 1913 году произошел раскол в редакции из-за того, что владелец журнала вопреки договору с пайщиками повысил розничную цену, что привело к падению тиража, и попытался единолично вести финансовые дела. Теперь сам Аверченко хлопнул дверью и увел с собой главные силы журнала. Он создает литературное товарищество и приступает к изданию «Нового Сатирикона» с прежней рубрикацией: «Волчьи ягоды» (публикации на злобу дня), «Перья из хвоста» (азартная журналистская перепалка) и «Почтовый ящик» (самый читаемый отдел). Старый «Сатирикон» просуществовал без «батьки» и его команды ровно год.

«Новый Сатирикон» жаждал обновления и привлек к сотрудничеству скандально известного футуриста Маяковского, к обоюдной выгоде. Дореволюционная поэзия Маяковского и лубочные агитки «Окон РОСТА» многим обязаны «Сатирикону» и сатириконцам, чьи удачные находки поэт приватизировал по праву гения. Февральскую революцию «Новый Сатирикон» приветствовал, а вот Октябрьскую большая часть редакции во главе с Аверченко приняла в штыки, и летом 1918 года журнал был закрыт по настоянию Ленина.

Любопытно, что бывший владелец «Стрекозы» и «Сатирикона» попытался в 1931 году в Париже возродить прославленный журнал, привлек для этого лучшие силы русской эмиграции, но затея провалилась. Если читатели и покупали французский «Сатирикон», то только ради печатавшегося в его номерах шедевра советского юмора – авантюрного романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок». Какая ирония истории!

Всемирная история 

как предмет осмеяния

Одной из придумок сатириконцев и их коньком были тематические номера «Сатирикона». Из года в год повторялись номера «рождественский», «пасхальный» и «купальный». Изредка выходили едкие персональные номера – к юбилею одиозного газетного магната Суворина или великого писателя и проповедника «опрощения» Льва Толстого. Выходили номера, посвященные неискоренимым порокам человечества («О глупости», «О пошлости») и общим темам (номера «бюрократический», «провинциальный», «театральный», «экзаменационный»). Но основная масса тем диктовалась злобой дня: спецвыпуски «восточный», «военный», «полицейский», «еврейский», «черносотенный», «пьяный», «о русской прессе», «о цензуре». В недолгий советский период появились «траурный», «марксистский», «пролеткультовский», «исторический» и опять «купальный» – тут-то терпение большевиков и лопнуло. Осуществлялись также издательские проекты «Сатирикона». Например, альбом «Сокровища искусств», где на разворотах соседствовали репродукции шедевров мировой живописи с их карикатурным перевиранием, к чему российская публика оказалась совершенно не готова.

Другим проектом стала вышедшая в 1909 году иллюстрированным приложением, а в 1912 году отдельным изданием «Всеобщая история, обработанная «Сатириконом». С ней самой приключилась пренеприятная история. Последняя, четвертая, часть «Русская история, обработанная «Сатириконом» оказалась арестована по требованию цензуры, и потому современникам пришлось читать ее в урезанном виде, без заключительной части. Царская цензура не потерпела насмешек над отечественной историей.

Столетия проходят, а не теряют актуальности слова Пушкина о духовной свободе и том, как «чуткая цензура в журнальных замыслах стесняет балагура», написанные в далеком 1836 году, когда Чаадаев был официально объявлен сумасшедшим за вольную трактовку русской истории. Философ Спиноза в подобных случаях предлагал не смеяться, не плакать, а стараться понять, что на самом деле происходит и какой в этом всем смысл. Любопытно, что почти два столетия спустя повторяется в России похожая история – ведется борьба за единственно правильную трактовку событий отечественной истории в учебниках: Сталин герой или злодей? Октябрьская революция благо или катастрофа?

Именно с учетом этой дурной бесконечности следует подходить к затее сатириконцев «надсмеяться» над всеобщей историей. Объект насмешки здесь не столько человеческие пороки, грехи и недостатки, выдаваемые задним числом за достоинства, сколько ЛОЖЬ ОФИЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ, цель которой очевидна: чтобы сильные по-прежнему могли без помех «эксплоатировать» (как тогда писалось) и посылать слабых на бойню. До Первой мировой войны, в возможность которой мало кто верил, оставалось всего три года! Либеральная интеллигенция и сатириконцы ополчились на официозный учебник всеобщей истории академика Иловайского, по которому должны были учиться в тогдашних средних школах (гимназиях и реальных училищах). Историком он был вполне профессиональным, но ретроградным, трактующим все события мировой истории с позиций замшелой доктрины «самодержавия-православия-народности». Конечно, это было для «прогрессивно мыслящей интеллигенции», что красная тряпка для быка, которую надо растерзать. Но и обыватели желали, чтобы все потрясения закончились наконец и чтобы им «чай пить», по выражению Достоевского.

Еще раз: все это происходило за год до гибели «Титаника» и за три года до неслыханной всеобщей бойни в самой цивилизованной части света. Не говоря о таких «мелочах жизни», как расстрел толп «бунтовщиков», столыпинские «галстуки»-виселицы в России и возвращение правосудия во Франции в начале ХХ века к гильотине!

В итоге вышучивать древнюю историю подрядилась Тэффи (Надежда Лохвицкая, по мужу Бучинская), Средние века – Осип Дымов (Иосиф Перельман), Новое время – сам Аркадий Аверченко, русскую историю – О.Л. д`Ор (Иосиф Оршер). Кто они такие и что у них получилось?

Тэффи. Псевдоним позаимствован у Киплинга. Дочь знаменитого петербургского юриста, младшая сестра декадентской поэтессы и будущего белого генерала. После развода, оказавшись с тремя детьми на руках, сама взялась за перо. В фельетонном жанре конкурировать с ней мог только Аверченко. Будучи плотью от плоти эмансипированной женщины, она не имела творческих затруднений, поскольку писала от собственного лица для всех. Являлась колумнисткой биржевой газеты и постоянным автором «Сатирикона». Начав с модных в те годы стишков, вскоре перешла к фельетонам, пьескам и юмористическим рассказам в духе Чехонте. В эмиграции посерьезнела, но плодовитости не утратила, а ее воспоминания и сегодня читаются с интересом. А вот ее «сатириконский» пересказ истории Древнего мира (с шуточками вроде «вляпаться в историю», «мертворожденые языки» или «трояне не прочь были поиграть деревянной лошадкой»), на ура воспринятый тогдашней публикой, прочно и заслуженно забыт.

Осип Дымов – русско-американо (с 1913 года)-еврейский (писал также на идиш) автор. Он тоже начинал как эпигон Чехова (даже псевдоним взял из его рассказа «Попрыгунья») и модный драматург. Хотя над сатириконовской «Историей» потрудился добросовестнее всех. Изложение им истории Средних веков – от падения Рима до падения Константинополя – по уровню компетенции и художественному вкусу приближается к зощенковской квазиисторической, пародийно-философской «Голубой книге», при очевидной несопоставимости таланта обоих писателей. У него более всего злободневных намеков и отсылок к современности. Где бился Роланд – там выросли дачи приват-доцентов. Где стрелял без промаха в цель Вильгельм Телль, построили отель. Ян Гус положил начало студенческим беспорядкам в Европе. У Тамерлана была такая же неестественная седина, как у режиссера Станиславского. Крестоносцев мучает проклятый вопрос: «Откуда на Луне взяться евреям?» Горький вдруг возникает, чтобы «плюнуть в лицо» интеллигенции, а Вильяма Шекспира бранят посмертно и почем зря Лев Толстой с Бернардом Шоу. Дурдом, короче.

Аверченко взял себе самый выигрышный период – от Ренессанса до Наполеона, но не сумел удержаться от шуток вроде «На-поле-он». Он единственный из всех усматривает хоть что-то положительное в мировой истории, восхищаясь фигурами первооткрыватей и изобретателей и тут же задавая себе и читателям проверочный вопрос: «Умер ли он в нищете?» Лютер у Аверченки – «постепеновец» и «октябрист» из фракции очередной Госдумы, пресловутый Наполеон – всего лишь «бывший артиллерийский офицерик», а Александр Дюма оттого так много писал, что «всякому есть хочется». Дальше – больше: «Человеку нашего времени решительно непонятно: как можно воевать из-за религиозных убеждений?.. И жалко их всех, и смешно».

О, знал бы «король смеха», как жестоко история вскоре посмеется над ним самим! Его похоронят в Праге в 1925 году в возрасте 44 лет.

О.Л. д`Ору досталась самая неблагодарная задача, но он успешно с ней справился, «надсмеявшись» над русской историей в духе «Истории от Гостомысла до наших дней» Алексея Константиновича Толстого и  «Истории одного города» Щедрина. Настолько успешно, что на его сочинение оказался наложен арест, как уже говорилось. Он единственный из четырех «пересмешников», кто не окажется в вынужденной эмиграции, останется на родине и будет работать в самых что ни на есть официозных советских изданиях – газетах «Правда» и «Известия». Осмеяние всеобщей и отечественной истории было в цене в первые десятилетия после победы «исторического материализма».

В старину говорили: выстрелишь в прошлое из рогатки, оно ответит тебе из пушки.

Жестче всего о сатириконцах написал их современник, друг Маяковского и один из самых блестящих советских интеллектуалов, писатель и ученый Виктор Шкловский: «Видеть и не увидать, слышать и не услыхать – обычная судьба людей, стоящих в конце своих эпох. Тут не помогут глаза и слух, потому что все закрыто запретностью, неприятием хода истории». Не смешно, и похожая история приключилась в конце ХХ века с ним самим.