Сергей Макин
Простые люди, вырванные из привычной для них жизни... Фото 1917 года
В наше время на всех углах стоят щиты с рекламой – биллборды (от английского billboard – доска объявлений). Их предшественниками были плакаты – рекламные и пропагандистские. Но подобно тому как с помощью рекламы нередко распространяют товары сомнительного качества, так и плакаты времен Первой мировой войны, даже самые красивые и яркие, часто содержали весьма сомнительную мораль. В поисках истины одни деятели культуры поставили эксперимент на себе, записавшись добровольцами в армию, других война сама сделала поборниками правды...
Все в шоколаде
Едва ли не на следующий день после начала Великой войны на стенах домов, заборах и афишных тумбах всех воюющих стран были расклеены агитационные плакаты. Быстрота их появления объяснялась отлаженностью рекламного дела. По этой же причине многие постеры и баннеры Первой мировой делались в стиле рекламы шоколада российской фабрики «Эйнемъ» (впоследствии «Красный Октябрь») или существовавшей уже тогда английской фирмы «Кэдбери». Да и подписи на плакатах были соответствующие: ярко-шоколадные картинки нередко сопровождались стишками конфетных поэтов. Смакуя очередной пропагандистский шедевр, можно было испытать такое же удовольствие, как при дегустации нового кондитерского изделия. Приглашаю вас, милостивые государи и государыни, откушать один из российских плакатов 1914 года. Почему он называется «Согласие»? И что за сладкие девицы на нем изображены? Маленькая подсказка: это три сестры – но не по Чехову, а по Евангелию. Да-да, это Вера, Надежда и Любовь. Они же Россия, Англия и Франция, сиречь Антанта, от французского entente – «согласие». Под тремя сестрами строки, способные выжать слезу и вызвать патриотические чувства-с. Итак, слева направо.
 |
| Один из классиков
окопной прозы Анри Барбюс пошел в армию добровольцем. Гравюра 1928 г. |
ФРАНЦИЯ
ЛЮБОВЬ в ней чистая горит
К земле родимой и к народу,
Объята ею, отразит
Она тяжелую невзгоду…
РОССИЯ
В ней ВЕРА глубока, тревогой
Не поколеблена ничуть,
Святая Русь во имя Бога
Свершает свой победный
путь…
АНГЛИЯ
НАДЕЖДА в ней всегда
живет
На мощь, величие России.
С ЛЮБОВЬЮ, ВЕРОЮ идет
Она на бой и их зовет
Сломить надменные
стихии…
МОРАЛЬ
(заголовок от автора. – С.М.)
Перед грозой враждебных сил
В дни тяжкой скорби,
испытаний –
Святой союз их в поле брани
Сам Бог с небес благословил.
А где же матерь трех сестер – София? Она есть на этой интересной картинке. Вы, конечно, с детства помните задание: найти искусно спрятанную на рисунке фигуру. Однако не ищите здесь матушку – она присутствует незримо, символически. Дело в том, что шестиконечный золотой крест в руке Веры предназначен для Святой Софии, православного храма в Константинополе, ставшего мусульманской мечетью в Стамбуле.
Но неужели только такие непритязательные вирши появлялись в те годы? Разумеется, нет, рождалась и настоящая поэзия – гениальная, трогающая до глубины души:
Звонок.
Что вы,
мама?
Белая, белая, как на гробе
глазет.
«Оставьте!
О нем это,
об убитом, телеграмма.
Ах, закройте,
закройте глаза газет!»
Хотя кто тогда читал скандального поэта Владимира Маяковского?
Под взором Большого
брата
Конечно, плакат – произведение не самого высокого живописного жанра. И его создателями двигали не самые возвышенные чувства. Вот и Маяковский, который начал писать плакаты задолго до «Окон РОСТА», сопровождал свои лубочные афиши «перлами» такого типа: «Австрияки у Карпат поднимают благой мат. Гнали всю Галицию шайку глуполицую». И ведь не скажешь, что бездарно. Но обидно, что поэт высокого класса опускался до такого уровня.
Впрочем, другие талантливые поэты тоже «опускались» до окопного уровня. Из французских «окопников» наиболее известен Гийом Аполлинер, из русских – Николай Гумилев, из английских – Ричард Олдингтон. Последнего, однако, скоро потянуло на прозу – армейская обстановка обязывала. 22-летнему искателю образов и созвучий приходилось, в частности, ходить в учебную штыковую атаку на мешок с опилками и слышать, как унтер при этом смачно командовал: «Под брюхо коли!»:
«Полковник, чудаковатый, но безобидный болван, которого с благодарностью возвратили из Франции в начале первого же похода, заговорил:
– Унтер-офицеры и солдаты восьмого Апширского полка! Вы… э-э… отправляетесь в действующую армию. Э-э… м-м… верю, что вы исполните свой… э-э… долг. Мы не тратили… м-м… не жалели сил, чтобы подготовить из вас умелых воинов. Будьте всегда подтянутыми и опрятными и не забывайте… э-э… не теряйте солдатской выправки. Вы должны… э-э… высоко держать знамя вашего полка, который… э-э… м-м… всегда был на отличном счету в британской армии. Я…
Чуть внятное «дубина», «дерьмо паршивое», «старый индюк» прошелестело в рядах так тихо, что офицеры не услыхали, но чуткое ухо батальонного старшины, не различив слов, все же уловило непорядок и, прерывая разглагольствования полковника, раздался его трубный глас:
– Тихо вы там! Порядок в строю! Сержант Хикс, записать фамилии!» (отрывок из романа «Смерть героя»).
Легче попасть в строй, чем из него выйти. Раз уж попал в паутину приказов и уставов, теперь надо было делать все по команде. Эту систему установил не чудак-полковник, она сложилась в крепкую сеть за долгие века. А с плакатов глядел военный министр, фельдмаршал, сперва барон, потом виконт, ныне граф Горацио Герберт Китченер. Он вперял в человека не знающий сомнений взгляд и вонзал подобный штыку указующий перст: «Британцы, нужны вы. Вступайте в армию вашей страны! Боже, храни короля». В 1916 году Китченер погиб на крейсере «Хэмпшир», направляясь с визитом в Россию. Умер фельдмаршал, но не его образ. Он трансформировался и в яростного красноармейца («Ты записался добровольцем?»), и в лишенного привычного благодушия дядю Сэма, указывающего прямо на зрителя: «Мне нужен ты для армии США» (дословно «Я хочу тебя» – I want you). Считается, что Китченер, наряду со Сталиным, послужил одним из прообразов всевидящего Старшего (Большого) брата из романа Джорджа Оруэлла «1984»: «На каждой площадке со стены глядело все то же лицо. Портрет был выполнен так, что, куда бы ты ни стал, глаза тебя не отпускали. СТАРШИЙ БРАТ СМОТРИТ НА ТЕБЯ – гласила подпись».
Этот плакатный образ появился не на пустом месте. Более полутора тысячелетий с икон взирал всеведающий Бог с характерным жестом правой руки. Только рука благословляла, а надпись на образе гласила: «Любите друг друга». И глаза у Бога были добрые-добрые… Невольно возникали ассоциации, опасные мысли. У писателей «потерянного поколения» вы не встретите упования на Бога. Первая мировая война – время массового отказа от «опиума для народа». Другое дело, что часто переходили на «героин для народа»…
Превращение в опасных зверей
В 1914 году британская армия была строго добровольческой. И хотя добровольцев хватало, в январе 1916 года Китченер добился введения в стране всеобщей воинской повинности. Во Франции же, Германии и России она существовала задолго до Первой мировой. Гимназисты всей Европы учили наизусть оду Горация «К римскому юношеству»: «Почетно и радостно умереть за отечество». Первая мировая заставила их, и добровольцев, и призванных, изменить отношение к войне, к отечеству, да и к классическому образованию. Английский «окопный поэт» Уилфред Оуэн закончил описание военных ужасов резкими словами отрицания:
Мой друг, тебя бы
не прельстила честь
Учить детей в воинственном
задоре
Лжи старой: Dulce et decorum
est
Pro patria mori.
…Окончив школу, Эрих Ремарк поступил в католическую учительскую семинарию. Но родине не были нужны его педагогические таланты, ей срочно потребовалась его кровь. В 1916 году Ремарк продолжил «учебу» в армии до того момента, как получил три ранения – в ногу, руку и шею. Плоды своего военного образования и воспитания он выложил на страницы романа «На Западном фронте без перемен»: «Один молодой француз отстал. Наши настигают его, он поднимает руки, в одной из них он держит револьвер. Непонятно, что он хочет делать – стрелять или сдаваться. Ударом лопаты ему рассекают лицо. Увидев это, другой француз пытается уйти от погони, но в его спину с хрустом вонзается штык. Он высоко подпрыгивает и, расставив руки, широко раскрыв кричащий рот, шатаясь из стороны в сторону, бежит дальше; штык, покачиваясь, торчит из его спины. …Хайе вонзает свою лопату в шею какого-то великана-француза и бросает первую гранату. …Мы превратились в опасных зверей».
В 1914 году появилась английская сатирическая карта Великой войны. За исключением России (царь Николай сидит за рулем сминающего все на пути парового катка, его сопровождает белый медведь), остальные участницы – Германия, Австро-Венгрия, Франция – представлены в виде собак. Даже свою страну автор выставил Джоном Булем, который одной рукой держит на поводке бульдога, а другой травит европейское побережье «сворой» линкоров.
В то время как Владимир Дуров учил зверей проделывать всевозможные фокусы, а Иван Павлов прививал собакам условные рефлексы, людей на фронте низвели до положения псов, выполняющих команды «рядом», «лежать», «ползти», «вперед», «фас». И в силу большей развитости – «надеть противогаз». Человек оказался более развитым и в другом плане. Побежденный в драке волк подставляет сопернику горло – и тот отводит зубастую пасть, а на фронте хомо сапиенс может и не пощадить себе подобного, когда тот сдается на милость победителя.
Французский поэт и прозаик Анри Барбюс пошел в армию добровольцем. И, возможно, потому, что к началу войны 41-летний писатель обладал солидным литературным опытом, его роман «Огонь», изданный уже в 1916 году, стал первым антивоенным бестселлером Великой войны. Вот, к примеру, французские пехотинцы обсуждают боевые качества сенегальских стрелков, считавшихся лучшими солдатами в их армии. «Зрители пускаются в рассказы о свойствах этих «арапов»: об их неистовстве в атаках, их страсти к штыковым боям, их беспощадности. Повторяют истории, которые африканцы охотно рассказывают сами, и все почти в тех же выражениях и с одинаковыми жестами: «Немец поднимает руки: «Камрад! Камрад!» – «Нет, не камрад»!» И мимически изображают штыковой удар: как штык всаживают в живот сверху и вытаскивают снизу, подпирая ногой».
Совесть, грызущая душу
Но в душах многих людей, даже отравленных милитаристской и шовинистической пропагандой, поселилось другое жестокое существо с очень острыми зубами: не зря говорят об угрызениях совести. На немецком плакате германский орел с крестами на крыльях легко, как утку, когтит вражеский самолет. В жизни все оказывалось не столь плакатно – как у героя романа Ремарка «Три товарища»: «Кестер все еще смотрел на меня.
– Робби, – медленно заговорил он, – не помню, скольких я убил. Но помню, как я сбил молодого английского лётчика. У него заело патрон, задержка в подаче, и он ничего не мог сделать. Я был со своим пулеметом в нескольких метрах от него и ясно видел испуганное детское лицо с глазами, полными страха; потом выяснилось, что это был его первый боевой вылет и ему едва исполнилось восемнадцать лет. И в это испуганное, беспомощное и красивое лицо ребенка я всадил почти в упор пулеметную очередь. Его череп лопнул, как куриное яйцо. Я не знал этого паренька, и он мне ничего плохого не сделал. Я долго не мог успокоиться, гораздо дольше, чем в других случаях. С трудом заглушил совесть, сказав себе: «Война есть война!»
Сыны человеческие
Одна из главных отличительных особенностей Первой мировой войны – огромные армии, куда рекрутировали все слои населения. В общей сложности страны Антанты мобилизовали 48 млн человек, страны Четверного союза – 25 млн. Можно сказать, сражались народы. Это были не наемники, не профессиональные воины, что особенно хорошо видно у Барбюса: «– А мы не солдаты, мы люди, – говорит толстяк Ламюз.
Это люди, заурядные, ничем не примечательные люди, внезапно вырванные из привычной для них жизни. В массе своей они невежественны, равнодушны, близоруки, полны здравого смысла, который иногда им изменяет; они склонны идти, куда велят, делать, что прикажут... Это простые люди, которых еще больше упростили; здесь поневоле усиливаются их главные инстинкты: инстинкт самосохранения, себялюбие, стойкая надежда выжить... Но иногда из мрака и тишины их великих человеческих душ вырываются глубокие вздохи, крики страдания…»
Задачей «окопных писателей» стало донести эти вздохи до всех, и каждый предлагал свои рецепты спасения. Самые радикальные советы дал Барбюс – представитель страны, где идеи социализма были наиболее сильны: «Народы должны столковаться через головы тех, кто так или иначе их угнетает...
Против вас не только вояки, размахивающие саблей, дельцы и торгаши.
Против вас не только чудовищные хищники, финансисты, крупные и мелкие дельцы, которые заперлись в своих банках и домах, живут войной и мирно благоденствуют в годы войны, упёршись лбом в тупую доктрину, замкнув свою душу, как свой несгораемый шкаф.
Против вас и те, кто восхищается сверкающими взмахами сабель, кто любуется, как женщины, ярким мундиром. Те, кто упивается военной музыкой или песенками, которыми угощают народ, как стаканчиками вина; все ослепленные, слабоумные, фетишисты, дикари.
<...> Все эти люди – ваши враги! Они вам враги больше, чем немецкие солдаты, что лежат среди нас: ведь это только несчастные, гнусно одураченные бедные люди…»
Олдингтон, как представитель наиболее буржуазной и индивидуалистичной из всех воюющих стран – Британии, менее категоричен. Он прежде всего жалеет того же «болвана» полковника, который провожает своих солдат на фронт, стараясь совладать с искренним волнением. «Он был не так уж плох, этот маленький человечек; он горячо верил в свою армию». Или взводный командир из «Смерти героя» – лейтенант Эванс, великовозрастный бойскаут, каких пачками выпускают английские частные школы. Он верит, что Англия всегда права и презирает «всяких там иностранцев». Причем представляет их такими, что не знаешь, смеяться или плакать. «В Париже, полагал он, люди только тем и живут, что содержат публичные дома <...>. Все китайцы курят опиум, потом напиваются пьяные и насилуют белых рабынь, похищенных из Англии». И все же Эванс симпатичен Олдингтону: «Он был невыносимо глуп, но честен, отзывчив и совестлив, умел повиноваться приказу и добиваться повиновения от других, и по-настоящему заботился о солдатах. Можно было не сомневаться, что он пойдет первым в самую безнадежную атаку, а в обороне будет стоять насмерть. Таких... были тысячи и десятки тысяч».
Хористы и солисты
Ремарк дает свои рекомендации. Главное – сохранить обретенный на войне дух товарищества, но использовать его в справедливых целях. В «Трех товарищах» один из друзей героя застрелил убийцу-фашиста. В «Черном обелиске» поднимающим голову нацистам дает отпор четырехголосый мужской хор. Правда, в нем царит политическая разноголосица: среди первых теноров один консерватор, другой сочувствует коммунистам.
И пока немецкие социал-демократы ссорились с коммунистами, а те и другие – с католиками-центристами, в Германии победили противники Ремарка. После прихода Гитлера к власти студенты-нацисты сжигали его книги. Одним из главных руководителей Третьего рейха стал Герман Геринг – бывший летчик Первой мировой, который не терзался, как Кестер, угрызениями совести.
Но могло ли победить фронтовое товарищество, если не стали товарищами даже классики «окопной прозы» Барбюс, Ремарк, Олдингтон, Хемингуэй? Анри Барбюс вступил во французскую компартию и написал биографию Сталина (его афоризм: «Сталин – это Ленин сегодня»). Ремарк после 1933-го удалился в Швейцарию и стал модным писателем. Его афоризм: «Смерть одного человека – это смерть, а смерть двух миллионов – только статистика».
Олдингтон, который сделался «персоной нон грата» на родине (особенно после того как написал нелицеприятную биографию Лоуренса Аравийского – британского разведчика, бывшего в Англии культовым героем), некоторое время жил в Америке. Но с Хемингуэем даже не переписывался. Советский литературовед Михаил Урнов, встречавшийся с писателем во время его визита в СССР, вспоминал: «Раздраженно реагировал Олдингтон на казавшиеся нам столь естественными попытки сопоставить его как представителя «потерянного поколения» с Хемингуэем. Не ревность к легендарной славе своего современника говорила в нем. Его коробило от рекламы и саморекламы, которой так или иначе был окружен Хемингуэй. «Я все-таки джентльмен», – усмехался на этот счет Олдингтон».
Автор «Смерти героя» тоже оставил афоризм: «Джентльмены всегда остаются в меньшинстве. Это их привилегия».
