По закону джунглей

Правда не на стороне того, у кого когти и клыки. Кадр из мультфильма «Маугли», 1973

В 1907-м Джозеф Редьярд Киплинг (1865–1936) первым из английских писателей получил Нобелевскую премию. До этого ею уже были оделены Франция, Германия, Норвегия, Испания, Италия. Даже польская, даже провансальская литература к 1907 году имела своих нобелевских лауреатов. Давно было пора дать Англии, но давать было некому. Старая викторианская гвардия – Теккерей, Диккенс, Джордж Элиот, Теннисон, чьи имена говорили о мощи и величии английской литературы XIX века – давно покоилась в Вестминстерском аббатстве, последние ее представители, Мередит и Харди, тихо доживали свое – так тихо, что беспокоить их никому не хотелось. Пришедшие им на смену Стивенсон и Уайльд стали поколением рано ушедших из жизни. Появились, разумеется, и совсем новые, молодые – Моэм, Шоу, Конрад, – громко заявившие о себе в предыдущее десятилетие, но кто тогда знал, есть ли у них за душой что-либо еще.

Свидетель эпохи Александр Куприн в написанной в 1908 году статье «Редиард Киплинг» обрисовывает ситуацию так: «Трое английских писателей – Киплинг, Уэльс и Конан-Дойль – завоевали в настоящее время всемирное внимание. В их труде с особенной яркостью сказывается та добросовестная техника, та терпеливая, выработанная веками культуры выдумка, об отсутствии которой у русских писателей меланхолически вздыхал Тургенев. Но бесконечно увлекательный, умный, изобретательный Уэльс все-таки имел предшественников в лице многих авторов фантастически научных путешествий и приключений. Но Конан-Дойль, заполонивший весь земной шар детективными рассказами, все-таки умещается вместе со своим Шерлоком Холмсом, как в футляр, в небольшое гениальное произведение Э.  По – «Преступление в улице Морг». Киплинг же совершенно самостоятелен. Он оригинален, как никто другой в современной литературе. Могущество средств, которыми он обладает в своем творчестве, прямо неисчерпаемо. Волшебная увлекательность фабулы, необычайная правдоподобность рассказа, поразительная наблюдательность, остроумие, блеск диалога, сцены гордого и простого героизма, точный стиль или, вернее, десятки точных стилей, экзотичность тем, бездна знаний и опыта и многое, многое другое составляют художественные данные Киплинга, которыми он властвует с неслыханной силой над умом и воображением читателя».

В этих словах Куприна отчетливо проступает формулировка Нобелевского комитета – «за наблюдательность, яркую фантазию, зрелость идей и выдающийся талант повествователя». Куприн пытается ответить себе на вопрос, почему следует считать самым значительным из английских писателей современной эпохи именно Киплинга, в чем тайна тайн его мастерства? Итог наблюдений Куприна таков: «Киплингу невольно веришь во всем, что он рассказывает. Эта правдоподобность, достоверность рассказа и составляет ту тайну очарования, которая приковывает к книгам Киплинга несокрушимыми волнующими узами. Для этого у Киплинга, при всей необычности, исключительности фабулы, есть много приемов, из которых многие вряд ли поддаются учету. У него, например, есть особая, своеобразная манера вводить читателя в среду и интересы своих героев. Для этого он начинает повествование так просто, так небрежно и даже иногда сухо, как будто вы давным-давно знаете и этих людей, и эти причудливые условия жизни, как будто сегодня Киплинг продолжает вам рассказывать о том, что вы сами видели и слышали вчера. Благодаря такому «вводу» вы долго испытываете какое-то недоумение, почти непонимание, заставляющее вас беспокойно напрягать память и часто возвращаться назад, к уже прочитанным строчкам. Но маленькими, беглыми, точно случайными штрихами автор, незаметно для вас самих, все яснее и яснее очерчивает местность, среду, взаимные отношения людей и фигуры самих людей, и когда вы, наконец, против воли совершенно ориентировались, то вы уже целиком захвачены рассказом, вы свой всем его героям, вы его не читаете, а живете в нем».

Почти то же отмечает в Киплинге и Конан Дойл. В написанной еще за год до присуждения Киплингу Нобелевской премии и вышедшей как раз осенью 1907-го книге «За волшебной дверью», где собраны его размышления о литературе, Дойл говорит: «Если не будет дерзостью назвать произведение современника, то я, конечно, выбрал бы из Киплинга. Сила, сжатость, драматизм, умение придать повествованию яркость, когда оно разгорается, точно вспыхнувший факел, – все это отмечает его как большого мастера… Есть рассказы, которые располагают к критике и в то же время представляют для нее непреодолимые трудности. Самый искусный игрок в крикет – тот, кто играет не так, как принято, всякий раз позволяя вольности, в чем отказано игрокам более низкого класса, и все же добиваясь блестящей победы, несмотря на пренебрежение правилами. Так обстоит дело и в данном случае. Думаю, что для молодых писателей Киплинг – наиболее опасный пример для подражания. Его рассказам присуще отклонение от темы – самый большой недостаток короткого повествования, а также и непоследовательность. Им не хватает соразмерности, когда действие в рассказе на протяжении нескольких страниц буквально застывает на одном месте, а потом в немногих фразах точно несется вскачь. Но гений преодолевает все это, как и величайший игрок в крикет, который берет неимоверно трудный мяч. В рассказах Киплинга есть стремительный порыв, буйство красок, полнокровное, уверенное мастерство, которое берет все препятствия на своем пути».

Когда Киплингу присудили Нобелевскую премию, ему был 41 год – никто из писателей в столь юном для признания заслуг перед литературой возрасте ею не был отмечен.

***

Среди придуманных Киплингом речевых формул, шагнувших со страниц его книг в повседневный язык, таких как «бремя белого человека», «кошка, гуляющая сама по себе», «мы одной крови, ты и я», «Запад есть Запад, Восток есть Восток», первое место принадлежит «Закону джунглей». «Закон джунглей» – говорят, когда хотят сказать о праве сильного издеваться над слабым, забирать у него лучший кусок. Это закон хищника, освобождающий его от угрызений совести и гарантирующий ему выживание среди себе подобных. Одним словом, если не фашизм, то уж точно социал-дарвинизм.

Однако ничего этого нет ни в первой, ни во второй «Книге джунглей», ни в других книгах Киплинга, где правда везде не на стороне того, у кого большие когти и клыки, а у кого большое сердце – точнее, тот, кто силен, должен обладать добрым и справедливым сердцем.

После выхода в 1894 году «Книги джунглей» – сборника сказок или полусказок (ибо по способу повествования, ритмике, очерковой манере, бытовому, а не фантастическому антуражу, стремлению автора побыстрее покончить с интригой, чтобы заняться своим любимым делом – бытописанием; это «просто истории», ну может, немного наряженные в облачения легенд; сам Киплинг называет их в предисловии – рассказы), чередующихся со стихами, – где закон джунглей то так, то этак фигурирует в трех историях о Маугли, Киплинг счел нужным подробнее его изложить и посвятил ему отдельное произведение в опубликованной на следующий год «Второй книге джунглей».

В стихотворении «Закон джунглей» закон сформулирован в виде кодекса чести волка – норм и правил, которые ему необходимо соблюдать, чтобы выжить в джунглях среди сородичей и других животных: «Вот вам Джунглей Закон – и Он незыблем, как небосвод.// Волк живет, покуда Его блюдет; Волк, нарушив Закон, умрет».

Основные понятия этого закона – «вожак» и «стая»: «Как лиана сплетен, вьется Закон, в обе стороны вырастая:// Сила Стаи в том, что живет Волком, сила Волка – родная Стая», «Ежели Стае твоей с чужой не разойтись никак,// Не горячись, в драку не рвись – жди, как решит Вожак», «Добыча Стаи во власти Стаи. Там ешь ее, где лежит.// Насыться вволю, но стащишь долю – будешь за то убит», «Вожак должен быть разумен, опытен и силен.// Там, где Закон не оговорен, приказ Вожака – Закон».

При этом власть Вожака не монархия, она конституционно ограничена, и последнее слово всегда за Советом Стаи: «В своем логове ты владыка – права ворваться нет// У Чужака, даже у Вожака, – не смеет и сам Совет.// В своем логове ты владыка – если надежно оно.// Если же нет, шлет известье Совет: жить в нем запрещено!», «Право женатого Волка – добычу искать одному.// Подвластен Совету, он помнит про это, но больше уже – никому».

Предусмотрена в Законе защита прав и волчиц-кормилиц («Право кормящей Волчицы – у одногодков своих// Брать, ни разу не встретив отказа, долю добычи их»), и маленьких волчат («Есть обычай, согласно которому годовалых Волчат// Каждый, кто сыт, подкормить спешит – пусть вдосталь они едят»), и даже иноплеменников («Тигр, Пантера, Медведь – князья; с ними – мир на века!// Не тревожь Слона, не дразни Кабана в зарослях тростника!») – все, что нужно для мирного сосуществования разных «народов» под сенью джунглей.

Это что касается юридических пределов – регулируя жизнь индивида, все они обеспечивают неприкосновенность его права собственности на главное – пищу («Добыча Волка во власти Волка. Пускай, если хочешь, сгниет –// Ведь без разрешенья из угощенья ни крохи никто не возьмет») и жилище. Все остальное или подразумевается, не требуя отдельных разъяснений, или является производным от главного. Отметим также еще один важный момент: Закон джунглей четко различает понятия коллективной («Добыча Стаи во власти Стаи. Там ешь ее, где лежит») и личной («Добыча Волка во власти Волка. Пускай, если хочешь, сгниет») собственности, но никак не оговаривает права Вожака при дележе добычи – их у него не больше, чем у рядового Волка.

А вот и моральные нормы, напоминающие куда больше Тору («Мойся от носа и до хвоста, пей с глуби, но не со дна.// Помни, что ночь для охоты дана, не забывай: день для сна», «Оставь подбирать за Тигром шакалу и иже с ним.// Волк чужого не ищет, Волк довольствуется своим!», «Если убьешь до полуночи, на всю чащу об этом не вой.// Другой олень прошмыгнет, как тень, – чем насытится Волк другой?»), учение Иисуса («Убивай для себя и семьи своей: если голоден, то – убей!// Но не смей убивать, чтобы злобу унять, и – НЕ СМЕЙ УБИВАТЬ ЛЮДЕЙ!» и особенно «Если из лап у того, кто слаб, вырвешь законный кусок –// Право блюдя – малых щадя – оставь и ему чуток»), а в принципе любую религию и укладывающиеся в одну простую заповедь: всегда, что бы ни случилось, будь самим собой, тем, кем ты рожден, и уважай права собрата, ибо вместе вы одно целое, больше, чем поодиночке. Или предельно лаконично: «Мы одной крови, ты и я».

Эти «Великие Слова Джунглей» – тайный пароль, связывающий не племенными, а более крепкими узами представителей разных «народов» джунглей в единое братство («<…> с жаром ответил бурый медведь. – Теперь я учу его Великим Словам Джунглей, которые послужат для него защитой среди населения – птиц, змей и всех существ, охотящихся на четырех ногах, помимо его собственной стаи. Если только детеныш запомнит слова, он получит возможность требовать покровительства от всех созданий, живущих в джунглях»), – доступны далеко не каждому жителю леса. Так, в сионийской стае их знает только наставник молодых волков медведь Балу, и даже лучший друг Балу пантера Багира в них не посвящена («Но что это за Великие Слова? Конечно, гораздо вероятнее, что я окажу кому-то помощь, нежели попрошу ее, – сказала Багира, вытянув одну из своих передних лап и любуясь как бы изваянными резцом когтями синевато-стального цвета, которые украшали ее пальцы. – А все же мне хотелось бы узнать эти слова»), не говоря уже о его учениках-волках, которые «<…> стараются узнать только ту часть Закона Джунглей, которая касается их собственной стаи и их племени, и убегают, едва заучив одну строфу из Стихотворения Охотников: «Ноги, ступающие бесшумно; глаза, видящие в темноте; уши, слышащие ветры в их приютах, и острые белые зубы – вот отличительные черты наших братьев; исключаются только шакал Табаки и гиены, которых мы ненавидим». Маугли же был детенышем человека, и потому ему приходилось узнавать больше».

«От чьего имени, брат?» – спрашивает у Маугли коршун Ранн, когда тот, обращаясь к нему за помощью, произносит Великие Слова. И точно так же Маленьким Братом называет Маугли даже сам ужасный питон Каа, услышав «Мы одной крови, ты и я». Для Багиры же, выросшей среди людей и заступившейся за Маугли на Совете стаи, он изначально «Маленький Брат», как и для волчат, в семье которых он вырос.

Тайное, невидимое стороннему взгляду братство животных независимо от их племенной принадлежности; Закон Джунглей, впитавший этические установки всех религий и на их базе создавший новое, универсальное учение, открытое для всех, кто его принимает, система тщательно разработанных ритуалов, приводимых Киплингом, начиная с первого рассказа о Маугли (представление молодняка Совету, поручительство, выкуп), специальная терминология (Свободный Народ, Совет стаи, Скала Совета, Вожак стаи) и символика (Сионийские горы, Красный Цветок) напрямую не прочитываются через индийский фольклор. Поэтому исследователи Киплинга и говорят, что его истории о Маугли не имеют четко атрибутируемой фольклорной основы, хоть действие их и происходит в Индии. Сам же автор в предисловии к первой «Книге джунглей» выражается очень туманно, никак не раскрывая тайны первоисточников, а, наоборот, еще больше нагнетая ее: «Сведения для приключений Маугли собирались мало-помалу в различные периоды времени, в различных местах и из уст многих лиц, большая часть которых пожелала сохранить полную анонимность», и с иронией говорит, что обязан сюжетами своих рассказов не людям, а животным: «Сахи, ученый, неутомимый ревностный исследователь, входивший в состав сионийской стаи, и артист, прославившийся на большинстве местных сельских ярмарках Южной Индии, где его танцы в наморднике привлекают к нему всю иную прекрасную и культурную часть населения, доставил ценные данные о многих племенах, их нравах и обычаях». Сведения эти вошли в рассказы: «Тигр! Тигр!», «Охота питона Каа» и «Братья Маугли». Зато легко прочитываются через идеологию, терминологию и обрядовость масонства.

***

Началось все с того, что Джозеф Редьярд Киплинг родился в Индии 30 декабря 1865 года, в Бомбее, куда переселились из Англии его молодожены-родители. Отец – художник, скульптор, декоратор (и иллюстратор – первые публикации «Книг джунглей» выйдут с его рисунками) – согласился на место преподавателя в бомбейской художественной школе и переезд в колонию, ибо на родине ничего лучшего не предвиделось. В память о ней, об одном из самых дорогих сердцу Киплингов местечек их первенец получил имя Редьярд – так называлось озеро, возле которого они познакомились. Так говорят биографы писателя. А он с ними спорил: нет, но других объяснений своему имени не давал.

Радди рос счастливым ребенком. Индийская прислуга едва не молилась на маленького хозяина и всячески его баловала, предупреждая любое его желание. Когда трехлетний Редьярд впервые оказался в Англии, он ходил по улицам, вспоминала его тетя, громко крича: «Все прочь с дороги, сердитый Радди идет!» – и вскоре был увезен обратно.

Однако родина его ждала: туземное воспитание портило не только характер юного англичанина, делая его капризным и непослушным, – первым языком, которым он овладел, стал урду, а на английском он говорил с заметным акцентом. По объявлению был найден частный пансион в Саутси, маленьком курортном городке на юге Англии, куда и определили шестилетнего Редьярда и его трехлетнюю сестру Трикс.

Индия была раем, Англия стала адом. «Миссис Холлоуэй (хозяйка пансиона. – А.К.)… считала себя обязанной исправить этого избалованного ребенка… Свой долг по отношению к Радди она исполняла с тем большим усердием, что она его ненавидела. Она избивала его, запирала в темной комнате, всячески унижала… у мальчика началось нервное истощение. У него появились галлюцинации. Тревога поднялась, когда одна из его теток заметила, что он быстро теряет зрение. Алиса (мать. – А.К.) примчалась в Англию. Остановилась она в доме Холлоуэев, и когда зашла в комнату сына и наклонилась к нему, чтобы поцеловать на ночь, он инстинктивно загородился от удара», – пишет Юрий Кагарлицкий в книге «Редьярд Киплинг».

После шести лет, проведенных в пансионе, у Киплинга на всю жизнь осталась одна мечта: когда-нибудь вернуться туда и сжечь его дотла, а место, где он стоял, посыпать солью – так, впрочем, никогда и не реализованная.

Киплинга отдали в другую школу – Юнайтед Сервис Колледж, основанный британскими офицерами индийской службы и англо-индийскими чиновниками для английских детей из колоний, и это немного примирило Редьярда с родиной: его, болезненного и близорукого, освободили от занятий спортом, и, заметив его склонность к литературе, привлекли к редактированию школьного журнала. Это и определило его будущее: военная карьера из-за слабого зрения была закрыта, на университет у родителей денег не было, Киплингу предстояло стать журналистом.

В 16 лет окончив колледж, он вернулся в Индию. Его родители к тому времени уже жили в Лахоре (ныне втором по величине городе Пакистана), и благодаря их хлопотам Редьярда взяли помощником редактора в местную «Гражданскую и военную газету». Теперь путь был свободен.

Что хорошо для газетного очерка, понял Киплинг, хорошо и для рассказа и даже стихотворения, и постепенно жанр рассказа-репортажа, стихотворения-очерка – до Киплинга невиданный и, казалось, невозможный – вытеснил в его творчестве обычную газетную форму. И привлек к нему внимание широкого читателя. Но Индия дала ему не только тему, жанр, читателя и славу. В этой стране Киплинг наконец обретет то, чего в годы учебы был лишен в Англии: чувство коллективизма и братских взаимоотношений своего среди своих, о чем так сказочно говорится в «Книгах джунглей». В 1885-м, когда ему было 20, за полгода до обычного возраста кандидата, его примет масонская ложа Лахора «Надежда и Настойчивость». О том, что нашел в ней, Киплинг спустя много лет напишет в лондонской «Таймс»: «Несколько лет я был секретарем ложи, в которую входили братья по крайней мере четырех вероисповеданий. Я был введен [в ученики] Брахмо Сомай, индусом, повышен [до подмастерья] мусульманином и возведен [в степень мастера] англичанином. А наш привратник [офицерская должность внешнего или внутреннего охранника масонской ложи. – А.К.] был индийским евреем» – и в вошедшем в сборник «Казарменные баллады. Часть 2» (1896) стихотворении «Мать – Ложа»: «Бола Натх, бухгалтер был с нами,/ Саул, аденский юный еврей,/ Дин Мохаммед, звался топограф/ (Ну, разведчик, коли прямей)./ Тут и Бабу Чакербатти,/ Бородатый сикх Амир,/ И католик римский Кастро,/ Тот, снабженческий кассир!.. В месяц раз, свершив Работу,/ Собирались покурить/ (Мы пиров не задавали,/ Не порвать бы Братства нить)… Как бы снова был я рад им,/ Братьям черным, белым, цветным… Снаружи – «Сэр! Сержант! Салям! Привет!»/ Внутри же каждый – «Брат», порядку не во вред;/ На Уровне собравшись, другим на Встречу шли,/ Был там я Младший Дьякон… как жаль, те дни прошли!»

Это ностальгия. В 1889-м Киплинг на время, но получилось навсегда, оставил Индию и «братство». В Англии его ждали громкий литературный успех и полное литературное одиночество: коллеги долго не признавали его прозаическую поэзию и содержащую «нелитературный материал» прозу. От масонства он тоже отошел: в Англии это был просто закрытый аристократический клуб. Но это была Англия, родина, империя, и Киплинг ее завоевал.