Защита от противного

Валентин Толстых. Россия эпохи перемен.
– М.: РОССПЭН, 2012. – 367 с.

Доктор философских наук, специалист в области социальной философии, этики и эстетики Валентин Иванович Толстых написал очень искреннюю, эмоциональную, намеренно полемическую книгу… полемизировать с которой не хочется. В ней все – чистая правда, но это – не вся правда и далеко не научная истина.

Начинается книга с подробной экспозиции, долгого-долгого плана. «Написать эту книгу меня подвигло желание оспорить и разоблачить идею фикс, упорно и не без успеха внедряемую в общественное и индивидуальное сознание моих сограждан. Вот уже двадцать лет принято нещадно ругать и поносить Советский Союз как социум и цивилизацию, по существу, взяв на вооружение формулу Рейгана об империи зла… Хочу и попробую показать и доказать, что такое отношение к нашему прошлому является несправедливым, предвзятым и просто нечестным». Мотив понятен, но сразу настораживает чрезмерная пафосность текста этого доказательства.

Фактически все доводы и эмоции автора книги обращены на самого себя. Именно поэтому рискну предположить, что «Россия эпохи перемен» будет востребована нескоро и совсем в другом контексте, нежели предполагает автор. У меня вообще такое ощущение, что вся эта книга – попытка (само)оправдания автора. Так получилось, что «Россия эпохи перемен» – это как бы вторая книга дилогии Валентина Толстых. А первая недаром называлась «Мы были. Советский человек как он есть» (М., 2008).

Мотив самоуговаривания, самоубеждения постоянно, я бы даже сказал – назойливо, возникает и в «России эпохи перемен»: «В восприятии событий исхожу из личного опыта, ибо был активным, отнюдь не «безгласным» свидетелем и участником всего перестроечного процесса. Важная деталь: уже в первой статье, посвященной перестройке, – «Суть дела, или Чего не надо упрощать» («Советская культура», октябрь, 1986) – назвал ее драмой хорошей идеи и часто потом пользовался этой метафорой в своих публичных высказываниях и суждениях».

Ведь все, что у любого человека остается от прожитой жизни, – память. Эта книга – оправдание индивидуальной памяти. Сверхиндивидуальной! Но никто и не спорит: все мы когда-то были. Прошедшее время. Набоков сформулировал это гораздо компактнее: тройная формула человеческого бытия – невозвратимость, несбыточность, неизбежность.

Цель своей работы Валентин Иванович Толстых заявляет прямо и недвусмысленно: «…Сейчас страна как бы застыла в некоем недоуменном состоянии, в который раз доказывая самой себе пользу инновационного развития, уговаривая провести модернизацию (ради чего и какую именно – непонятно!). Так что поначалу надо бы, как говорится, привести в чувство сам общественный разум, общее состояние которого явно неудовлетворительное, нуждается в серьезных коррективах, а потом уж браться за дело…»

Итак, «…надо бы, как говорится, привести в чувство сам общественный разум». И что дальше? Россия и так живет на одних животных инстинктах, неформализуемых, но хорошо ощущаемых, с рефлексами стайки аквариумных скалярий: куда бросят корм, туда и рванем. А тут еще и последние остатки «общественного разума» (кстати, в социологии нет такого понятия; есть – «общественное мнение», «общественное сознание». «Общественного разума» – нет) призывают переплавить в чувство. Мы и так уже почти не страна, а одно огромное чувствилище, на которое уже и потенциальные враги побаиваются нажимать – ответ будет неадекватным, непредсказуемым. Пожалуй, даже Северная Корея более предсказуема.

Вряд ли можно принять как аналитический аргумент, например, такое объяснение краха советского государства: «Идея социализма оказалась для России совсем не чужеродной, хотя и не прижившейся настолько, чтобы ее нельзя было «отодрать от кожи». Все это – публицистика. Которая и без книги Валентина Толстых обрушила полки книжных магазинов. Уже хочется не публицистики, а «скучного», теоретического, академического занудства. А так – получились слегка беллетризированные воспоминания (или, точнее, слегка теоретизированная беллетристика). Непонятно – как ее воспринимать. Перед нами «эстетика, стремящаяся быть политикой» - если воспользоваться определением, данным Сьюзен Сонтаг. Эта междужанровость и смущает больше всего в книге. В искренней книге, подчеркну. Но искренность – это не самое главное достоинство монографического исследования (а книга Толстых так и заявлена: «Монография посвящена двадцатилетию распада СССР…»).

Не то чтобы аргументы автора были неправильны. Отнюдь. Вот, например, перечисление «преимуществ социализма»: «…ежегодное снижение цен на продукты питания и товары массового спроса, переселение из «коммуналок» в отдельные квартиры хрущевских пятиэтажек, низкие цены на жилье и жилищно-коммунальные услуги, бесплатное здравоохранение и образование (среднее и высшее), широкий доступ к культурным ценностям (дешевые учебники, книги, билеты в театр, кино, музеи), льготы в пользовании домами отдыха, а в 60-е годы – открывшаяся возможность туристических поездок за рубеж и т.д.». Но они именно вырваны из теоретического контекста. Хотя автор и пытается убеждать нас, что «В духовной сфере шла полемика, научная по уровню и острая по идейному накалу, посвященная общественно значимым темам и актуальным проблемам философии, социальной науки, искусства и общественного воспитания».

Главное – понять логику вождей. Художник К.Н. Редько, Портрет И.В. Сталина. 1940. Иллюстрация из альбома «Авангард, остановленный на бегу»

Но если «научная полемика» становится острой по «идейному накалу», она тут же перестает быть «научной». Да и сам автор это понимает: «…идея, не опирающаяся на научную теорию общества, всего лишь идеология, как бы она себя ни превозносила. Это дитя утопии и путь к мифологии, к созданию превратной («превращенной») картины жизни и деятельности социума, что, собственно, и произошло в застойные годы с тем, что еще недавно именовалось «социалистической идеологией».

Капитализму в этом смысле повезло больше: он, как раз, вдоль и поперек отрефлексирован наукой, – насколько вообще можно говорить о доказательствах в общественных науках, - взгляните хотя бы на список нобелевских лауреатов по экономике и названия работ, за которые они были удостоены этой научной награды.

Так что, мне кажется, вряд ли эта книга может претендовать на теоретический вклад в позднесоветскую и раннюю постсоветскую историю. Но как источник и документ свидетеля и очевидца (а иногда – участника и инициатора) событий этого периода, этот труд еще предстоит оценить. И его наверняка оценят будущие историки, социологи, политологи.

Тут каждый для себя сам выбирает подходящую идеологию. Или идеология выбирает себе мозг-носитель. Чтобы продемонстрировать это, просто приведу целиком оглавление: «Вместо введения. Ключевые слова»; «Глава первая. Накануне. Застой или расцвет?»; «Глава вторая. «Реальный социализм». Правда или вымысел»; «Глава третья. Советское сознание: между идеологией и реальностью»; «Глава четвертая. Перестройка. Что это было?»; «Глава пятая. В мире ценностей, или Как меняли шило на мыло?», «Глава шестая. Почему распался Советский Союз?»; «Глава седьмая. Миф о свободе, или Двадцать лет спустя»; «Глава восьмая. Нужна ли Россия русским?»; «Глава девятая. Какая модернизация России нужна, какая возможна?», «Глава десятая. Будущее России как проблема»; «Послесловие. Накануне новых перемен».

Ровно половина названий глав заканчиваются знаком вопроса. Но никакой «научный» спор не поможет разрешить эти коллизии. Потому что это – идеологические споры, а не научные. Так что, повторяю, именно поэтому и не хочется полемизировать с автором.

Как честный бытописатель социализма, Валентин Толстых не мог обойти вопрос об отношении к Сталину. Прежде всего своего личного отношения к вождю. «Мы заметно перебираем то в славословии, то в ругани Сталина, не разобравшись по существу в его делах и позиции как политического руководителя страны, простите, «вождя и учителя» народов, притом на протяжении почти трех десятилетий… Между тем все не так просто, как кажется на первый взгляд даже маститым ученым».

Ей-богу, как-то не тянет разбираться, вникать в тонкости «теории», какой социализм был построен в СССР – «механический», «казарменный», «номенклатурный», «реальный», «развитой» или «мутантный» – после «Колымских рассказов» Варлама Шаламова или «Хлеборезки» Георгия Жженова. Да, даже после первых «Утомленных солнцем» Никиты Михалкова. Но Валентин Толстых посвящает этому разбору целую главу, которую он заканчивает так: «Уйдут в прошлое все проявления отчуждения человека труда от собственности, власти, культуры, собственной личности. Время и будущее социализма – впереди!» С этим не поспоришь: будущее всегда – это нечто, что впереди. Беда в том, что нас там не будет.

Размашистыми мазками автор проводит сопоставление советской перестройки с китайскими реформами, с Великой Октябрьской социалистической революцией; постсоветских реформ – с реформами Ивана Грозного и Петра Великого. Свободный ассоциативный полет мысли. И это – достоинство книги. И как такая картина маслом, круговая панорама жизни интеллигенции при советской власти и сразу после нее, книга, конечно, удалась.

Он ушел, но обещал вернуться. Фото Владимира Захарина

Будучи крупным специалистом по этике, у Толстых и рефлексия этическая. Но этика – это вещь конкретно-историческая. Именно поэтому аргументы и «фактура» (чаще всего публицистическая; за исключением последних глав – там автор для описания нынешнего положения России и в России вовсю применяет строгую социально-экономическую статистику), как я подозреваю, не подействуют на современного читателя этой книги. Публицистика – недолговечный, по большей части, жанр, увы. Скромная газетная заметка в 20 строк в разделе «Происшествия» больше может сказать для будущего исследователя-историка. Как, например, заметка-некролог в московской городской газете о смерти Владимира Высоцкого в августе 1980 года.

Толстых призывает нас понять логику Сталина: «Не надо заикаться и возмущаться, когда кто-то без ругани и обличительных тирад пытается понять смысл и логику применения Сталиным метода репрессий и расправ в борьбе со своими политическими оппонентами и противниками…». Повезло Валентину Ивановичу: он может с высоты прожитых при развитом социализме лет всерьез обсуждать «правоту <Сталина> в защите революции и социализма…» Увы, не повезло нескольким десяткам миллионов «политических оппонентов и противников…» Сталина. Но тут ничего не поделаешь – у вождя народов, оказывается, такой метод был. Только и всего.

Тут почему-то этическая оптика отказывает Толстых. Или просто дает аберрацию: «Знаю и убежден в том, что прожил долгую жизнь свободным человеком, всегда думал, говорил, писал и делал только то, что было по душе самому и, надеюсь, полезно другим, что сам считал истиной, добром красотой».

Впрочем, защита преимуществ достижений советского социализма у Толстых бывает построена, что называется, от противного. Вот, например. «…За те же двадцать лет жесткой и жестокой советской действительности – 1917–1937 годов ее представляли (состоявшиеся несмотря ни на что!) такие разные люди и таланты, как: писатели – Горький, Булгаков, Шолохов, Платонов, Бабель, Ильф и Петров; поэты – Ахматова, Есенин, Маяковский, Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Твардовский; композиторы – Мясковский, Шостакович, Прокофьев, Дунаевский, Таривердиев; кинематографисты Эйзенштейн, Довженко, Пудовкин, Кулешов, братья Васильевы и т.д.». В этот ряд остается добавить только Гумилевых (отца и сына), Николая Олейникова, Хармса, Александра Введенского, Шпета, Бориса Гессена, Николая Вавилова, Лузина, Петра Пальчинского, Ленинградское отделение издательства «Детгиз» и т.д. После такого дополнения фраза - «состоявшиеся несмотря ни на что!» воспринимается несколько по-другому.

Еще один интересный вопрос – с кем полемизирует Толстых? С «записными» противниками социализма, понятное дело, – Николаем Сванидзе и Александром Ципко. Ну, еще иногда – Карл Поппер. То есть у Толстых – стрельба из пушек по воробьям. В качестве орудий главного калибра тоже интересный набор персоналий. Сергей Кургинян и его тезка Сергей Кара-Мурза или евразиец Александр Дугин и академик Сергей Глазьев – на их афоризмах строит свою линию защиты социализма Толстых. Тут – без комментариев.

Ближе к финалу книги, защитив таким образом свое право «быть» советским, Валентин Иванович Толстых вступает в геополитическую битву. Уже не просто за мировой социализм, но в битву цивилизационную. Он так и пишет: «Не умаляя веса, значения и роли западной цивилизации и культуры, надо признать явно архаичными проповедь и ожидание «сплошной вестернизации» мира, еще недавно выдаваемые за пик прогресса. Сегодня подобные ожидания выглядят архаикой, запоздалой тривиальностью… Зато заметно повысился градус актуальности нужды и потребности всех народов, наций и стран в сохранении собственной идентичности, национальной самобытности, культурного потенциала». Один из последних примеров повышения этого «градуса актуальности нужды» – сожжение самобытными племенами туарегов и исламистами, всего лишь жаждавшими доказать свою идентичность, уникальной библиотеки древних манускриптов в Тимбукту (Мали).

Не случайно, у Толстых «инновационная экономика» и «технологический прорыв» – это «модные поветрия». Наверное, поэтому так понравилось Валентину Ивановичу высказывание академика Никиты Моисеева о том, что путь из варяг в греки «тысячелетие назад превратил Киевскую Русь в классное европейское государство». Только вот почему-то книгопечатание на Руси завелось на столетие позже, чем в Европе; а первопечатник Иван Федоров вынужден был просить политического убежища, как сказали бы сейчас, именно на Западе, в Литве. Опять же, вся промышленность – от пушек и пороха до шпалер и бумаги – в Россию завезена из Голландии Петром Великим в начале XVIII века. Еще и в начале XVII века даже на географических картах западный мир обозначался только до р. Дон (Танаис); дальше – неведомая Татария, Азиатская Сарматия. Это – «классное европейское государство»?

Я обещал в начале этой статьи не втягиваться в полемику. Не получилось. Значит – Валентин Иванович Толстых оказался более изощренным «инженером человеческих душ». Значит – его книга достигла своей цели.