Гениальность как помешательство

Безумству гениев рисуем мы картины.
Ван Гог. Автопортрет с перевязанным ухом. Лондон, 1889. Институт Курто

Пять лет, с 1925 года по 1930-й, по четыре номера в год, доктор медицины Григорий Владимирович Сегалин (1878–1960), заведующий психотехнической лабораторией и преподаватель Уральского университета (так он представляет себя сам в первом выпуске), издавал в Свердловске «Клинический архив гениальности и одаренности (эвропатологии)», посвященный вопросам патологии гениально одаренной личности, а также вопросам одаренного творчества, так или иначе связанного с психопатологическими уклонами.

Хотя, несомненно, эвропатология как наука возникла именно благодаря инициативе и воле Сегалина, полагать «Клинический архив» частным бредовым проектом провинциального доктора не стоит. Сегалину удалось зажечь своими идеями чуть ли не всех самых именитых советских психиатров того времени: ленинградцев Виктора Осипова (лечившего Ленина) и Михаила Аствацатурова, москвичей Григория Россолимо (основавшего еще в 1911 году Институт детской психологии и неврологии), Всеволода Кащенко (брата того самого Петра Кащенко, чье имя долгое время носила московская психиатрическая клиника, и тоже известного психиатра), Василия Гиляровского, Якова Минца… Именно Сегалин придумал для науки о психопатологии гениальности название «эвропатология», приспособив для первой части слова восклицание Архимеда «эврика!» («я нашел!»); и именно Сегалин изобрел оригинальную теорию, вдохновившую полтора десятка профессиональных психиатров на публикацию статей в его «Клиническом архиве».

Собственно, с идеей создания науки эвропатологии Сегалин носился уже довольно давно: еще в 1920 году, в не самое удобное для основания новых наук время военного коммунизма, уральский доктор взбаламутил психиатрическое общество Москвы проектом создания международного института по изучению гениального творчества. Вот названия некоторых отделов этого так и не созданного института: «отдел, регулирующий творчество душевнобольных, находящихся в закрытых психиатрических заведениях», «отдел, регулирующий творчество резковыраженного антисоциального элемента (гениальных безумцев, графоманов, безумных утопистов, психопатов, дегенератов высшего порядка)», «отдел, регулирующий вопросы творчества «бесплодных» гениев и талантов («непризнанные гении»)», «отдел, регулирующий вопросы резковыраженного антисоциального творчества (сюда относятся вопросы порнографии и проституции в творчестве, а также симуляция, кликушество и проч.», «отдел, регулирующий вопросы вундеркиндизма и творчества дефективных детей», наконец, «отдел, регулирующий вопросы правильной оценки произведений творчества и правильного распределения по музеям, выставкам и другим культурно-общественным учреждениям».

Тогда, хотя активность Сегалина и оценили, к нему не прислушались. Однако пять лет – с 1920 года по 1924-й – не прошли для Сегалина даром, и в 1925-м ведущие психопатологи Страны Советов поддержали как новую и небывалую науку, так и издание «Клинического архива».

В программной статье к первому номеру журнала, называвшейся «О задачах эвропатологии как отдельной отрасли психопатологии, изучающей патологию гениально одаренной личности и патологию творчества», Сегалин кратко формулирует основные положения новоизобретенной науки. Коренная ошибка психопатологов, по Сегалину, заключается в том, что патология гения до сих пор изучается теми же методами, что и психические отклонения «дурака обыкновенного». Более того, анализ гениального художественного творчества должен проводить только медицинский гений, непременно обладающий талантами писателя, художника или композитора (в зависимости от того, в каком роде искусства проявил себя исследуемый врачом экземпляр). Одновременно Сегалин изгоняет из стана эвропатологии всяких «философов, психологов, техников, инженеров, литераторов, химиков», если они не профессиональные психиатры: им тоже нельзя изучать гениальность как помешательство, потому что они не имеют специального медицинского образования и напускают в серьезные исследования теоретический псевдофилософский туман. Мы же, говорит уральский доктор, эвропатологи, у нас есть исчерпывающая методология, позволяющая единственно правильно отличить гения от симулянта, не желающего работать по-настоящему и прикрывающегося разными непонятными бредовыми стишками и абстрактными рисунками. Мы, говорит Сегалин, можем стать государственной эвропатологической экспертизой. Ни больше и ни меньше.

Перешерстив сотни биографий самых отборных гениев всех времен и народов, Сегалин обнаружил интересную закономерность, на основании которой сформулировал свой великий биогенетический закон гениальности. Согласно закону Сегалина, гений рождается на пересечении двух родовых линий, по одной из которых им наследуется психопатология (в любой форме: от агрессивного или замкнутого характера, маниакального коллекционирования календариков и зацикленности на чистоте своих ногтей до полноценной шизофрении или истерии), а по другой – одаренность (опять же, неважно какая именно: от выпиливания лобзиком и треньканья на балалайке по субботам до сочинения «Гамлета» или «Анны Карениной»). Родовую линию, по которой поколениями накапливалась одаренность, Сегалин назвал кумулятивной, а другую, которая, проникнув в гения, как бы изнутри взрывает потенциальную (не проявившую себя ярко у предков) одаренность, – диссоциативной.

В подтверждении того, что его закон работает, Сегалин тут же, в первом номере «Клинического архива», обнародовал результаты своих наблюдений, поделив гениев на тех, у кого отец – нормальный и хоть какой-нибудь способностью одаренный, а мать – ненормальная, и наоборот. Первую группу уральский доктор проиллюстрировал Гоголем (отец написал две комедии, мать, человек впечатлительный и подозрительный, отличалась бредовыми идеями, например приписывала сыну изобретение телеграфа, железной дороги и чуть ли не весь технический прогресс), Чернышевским (отец был человеком большого ума, мать – неврастеничкой), Шуманом (отец перевел Байрона и Вальтера Скотта на немецкий, мать постоянно впадала в состояние экзальтации и ничем не обоснованной восторженности), Грибоедовым (отец ничем плохим себя не проявил, мать запомнили женщиной властной, вспыльчивой, сварливой и заносчивой), Гофманом (отец – «адвокат с поэтическим дарованием», мать – ушедшая в себя меланхоличка), Александром Македонским (отец – знаменитый полководец, к тому же отличался невероятным красноречием; мать – «женщина пылкого энтузиазма, страстная и необузданная в своих страстях, интриганка с тяжелым психопатическим характером»), Монтескье (отец – «человек способный и просвещенный»; мать – «особа с психопатическими чертами характера») и другими злосчастными гениями.

Во вторую группу вошли Достоевский (отец – запойный пьяница, имевший чрезвычайно свирепый и угрюмый характер, был патологически скуп и подозрителен; мать привила сыну литературный вкус), Лев Толстой («что касается характера отца Толстого, то можно также отметить следующие патологические черты: задорный, бойкий, насмешливый, задиристый, беспечно-веселый, в то же время слабохарактерный и ограниченный», мать – мастерица рассказывать сказки), Лермонтов (отец – «человек вспыльчивый и горячий до такой степени, что мог доходить до суровости, до грубых, диких поступков, несовместимых даже с элементарными условиями порядочности», мать – «необыкновенно чуткая и склонная к поэзии натура»), Наполеон (отец – алкоголик; мать – нет), Некрасов (отец – «внешне блестящий, но душевно ненормальный и пустой человек, выросший «красивым дикарем», как его звали, едва умевшим подписать свое имя, больше всего интересовавшийся картежной игрой, женщинами, кутежами и охотой»; мать – «полька, обнаружившая пытливый ум и любовь к поэзии»), Жан-Жак Руссо (отец имел буйный и сварливый характер и постоянно ссорился с согражданами-женевцами, мать «рисовала, пела, аккомпанировала себе на лютне, была начитанна и писала стихи») и другие.

Очень занимательное литературоведение. Фото с сайта pathographia.narod.ru/

Это две основные группы, не исчерпывающие, однако, всех генетических вариаций для получения гения. Чтобы учесть всевозможные комбинации, Сегалин добавил к первым двум еще несколько категорий. В третьей, где и психопатологическое отягощение, и одаренность наблюдаются по обеим линиям: как отцовской, так и материнской, – оказались: Пушкин (мать вспыльчивая, аффективная, с необузданными страстями; отец был скуп, мелочен, раздражителен, агрессивен, писал стихи), Белинский (отзывавшийся об отце: «меня терпеть не мог, ругал, унижал, придирался, бил нещадно», – и о матери: «чтоб я не беспокоил своими криками, она меня душила и била»), Мартин Лютер (которого, как и Белинского, били и отец, и мать), Август Стриндберг (дед по отцу «имел художественные наклонности и особенные склонности к сценическому искусству»; отец – «патологический чистюля, не позволявший слуге даже сапоги чистить без перчаток»; мать – «особа бледная, нервная, легочная»), Гете (дед по отцу – «от природы интеллигентный и способный человек, был музыкален»; отец – «эмоционально тупой человек», суровый, замкнутый, мрачный; дед по матери – алкоголик; мать – «склонная к юмору», «вечный праздник на душе», «поэтическая наклонность к фантазированию, мечтательности и вымыслу»), Блок (дед по отцу закончил жизнь в психбольнице; отец – талантливый пианист, заикался, «отличался тяжелым взглядом»; бабушка по матери – «выдающаяся женщина, своеобразная, жизненная, остроумная, веселая», «знала языки, писала стихи»; мать – «веселая проказница, смешила сестер до упаду, с 14 лет страдала припадками»), Байрон (дед по отцу – «знаменитый мореплаватель»; «бабушка мучила всех окружающих»; отец покончил жизнь самоубийством, а до этого убил на дуэли самого близкого друга; дед по матери повесился; мать умерла во время припадка бешенства), Шопенгауэр (бабушка по отцу «под старость впала в безумие и была отдана под опеку»; отец – человек большого ума – во время припадка необъяснимого страха «выбросился с верхнего этажа хлебного амбара в канал, где и потонул»; дед по матери «имел прирожденный талант пользоваться житейским опытом», но отличался приступами дикой ярости; мать написала 24 тома литературных сочинений и была «бессердечной и легкомысленной особой»), Леонид Андреев, Бальзак, Батюшков, Гаршин, Мольер, Флобер, Чайковский…

Список из четвертой группы приводить незачем: она исключительно служебная и выражает попытку Сегалина выглядеть максимально добросовестным и объективным: в ней приведены случаи недообследованных уральским доктором гениев, когда в роду известны только помешанные, а об одаренных предках сведений не обнаружено.

Так есть ли на свете нормальные гении? Увы, доктор Сегалин не оставляет нам ни малейшего шанса: психическое здоровье, говорит он, является тормозом для проявления скрытой одаренности.

И еще один вопрос: если оба родителя гении, станет ли гением их ребенок? Снова нет. Гениальность есть высшее проявление веками копившейся в роду одаренности, и если родитель растратил всю сэкономленную предками гениальность на себя, то детям почти ничего не осталось. По Сегалину, на детях гениев природа не просто отдыхает, а отдыхает по полной: дети Аксакова, Берлиоза, Гюго, Кольриджа, Мендельсона, Петра Первого, Тацита, Марка Твена, Льва Толстого, Юлия Цезаря, Шумана и многих других были как минимум посредственностями, а то и истериками и эпилептиками именно потому, что их отцы исчерпали до дна всю родовую энергию гениальности.

Предвидя возражение насчет отца и сына Дюма, а также Баха и его сыновей-композиторов, Сегалин оговаривает, что даже если одаренность в какой-то степени и наследуется потомками гения, то идет по угасающей: по отношению к отцу-гению сын всегда будет посредственным талантом. То же относится и к братьям и сестрам гения, хотя они, казалось бы, поровну с ним наследуют как психопатологию, так и одаренность родителей. Но гений забирает всю творческую энергию рода себе, его братья и сестры довольствуются просто шизофренией и паранойей – как братья и сестры Бальмонта, Батюшкова, Врубеля, Гончарова, Дидро, Достоевского, Пушкина, Ришелье, Чаадаева, Эмерсона и многих других.

Как и хотел Сегалин, «Клинический архив» состоял из двух частей: в одной публиковались теоретические разработки эвропатологов, в другой – прикладной – патографии великих безумцев.

Патография – жанр, соединивший историю болезни с очерком творчества (чаще – в отношении писателей – принимавший вид литературоведческой статьи). Образец патографии Сегалин дал уже в первом номере «Клинического архива», разобрав на психопатологические составные жизнь и творчество Льва Николаевича Толстого. Начиная со второго номера зараженные эвропатологическими идеями профессиональные психиатры – немецкие, швейцарские, московские, ленинградские, провинциальные – принялись за психопатологический демонтаж культуры и цивилизации. Вторым после Толстого, как и следовало ожидать, диагностировали Пушкина: операция была проведена московским психиатром Яковом Минцем – в следующих номерах он проделает то же самое с Блоком и Иисусом Христом (названия глав его статьи «Иисус Христос как тип душевнобольного»: «Наследственность Иисуса», «Конституция Иисуса», «Галлюцинации Иисуса» и т.д.). Со второго номера поток патографий стал регулярным: в течение нескольких лет в журнале были психопатодеконструированы Бетховен, Скрябин, Лермонтов, Достоевский, Тургенев и Врубель. Всего, если не ошибаюсь, за пять лет в качестве авторов в «Клиническом архиве» поучаствовали 16 как советских, так и зарубежных психиатров, руководствовавшихся в своих работах методологией Сегалина и, следовательно, составивших школу эвропатологической науки.

Но самым плодовитым и активным эвропатологом (разумеется, после Сегалина) был московский доктор Иван Борисович Галант (1893–1986), опубликовавший в «Архиве» начиная со второго номера 17 патографий и теоретических работ. Член редакционного совета с того же второго выпуска, Галант изучил эвропатологию Есенина, Лермонтова, Пушкина, Гоголя, Леонида Андреева, Достоевского, Некрасова, Крылова, но специализировался на Максиме Горьком. Здесь нужно сказать, что эвропатологи, как правило, брались за уже умерших гениев – возможно, договорившись между собою не трогать живых, а возможно, давая живым писателям, художникам, музыкантам возможность максимально проявить свою гениальность. Если так, Галант был единственным эвропатологом, нарушившим пакт: то ли решив, что Горький как гений уже полностью состоялся и ждать от него больше нечего, то ли будучи уверен, что пролетарский писатель эмигрировал навсегда из страны пролетарской диктатуры и никогда уже не вернется, Галант не оставил от психологической личности Горького ни одного живого места. Вот лишь названия галантовских статей, говорящие сами за себя: «Делирий Максима Горького (о душевной болезни, которой страдал М.Горький в 1889–1890 годах)», «К психологии сновидной жизни Максима Горького», «Пориомания (мания бродяжничества) Максима Горького», «Pseudologia Phantastica Максима Горького» и т.д.

Но Галант просчитался. Горького выманили в Союз в 1928 году. Когда Горький вернулся, Галант как раз опубликовал огромную заключительную монографию, где все психопатологические компоненты в личности и творчестве классика были сведены в единую обескураживающую картину. Это была последняя работа Галанта о Горьком. Галанту зачлись и «пориомания», и «пиромания», и «острый галлюциноз пьяниц»: в начале 1930-х доктора отправили из Москвы ставить психопатологический диагноз народам Дальнего Востока в Хабаровск, где бывший второй по значению эвропатолог и проработал около 40 лет завкафедрой психиатрии Хабаровского мединститута.