Ах, если б все это сжечь...

Прокладка метро в 1986 году едва не погубила Пашков дом.
Фото автора

С каменной террасы Пашкова дома, «одного из самых красивых зданий в Москве», заслоненные балюстрадой с гипсовыми вазами, присматривали за Москвой Воланд и Азазелло. Обозревая город «почти до самых краев», Воланд счел Москву весьма интересной, Азазелло же сравнил ее с Римом. Булгаков, устами своих героев вспомнивший о Вечном городе, одел их в черные сутаны.

Задолго до Булгакова другой великий писатель сравнивал отсюда Москву с Римом. И был это не кто иной, как Гоголь. В 1851 году, наблюдая с бельведера Пашкова дома за праздничной иллюминацией в честь 25-летия царствования Николая I, Гоголь признался: «Как это зрелище напоминает мне Вечный город!» И он тоже был одет в черное: «Между собравшимися звездоносцами выделялся одетый в черный сюртук, худой, длинноносый, невзрачный человечек».

Какая связь времен всего лишь на одном балконе! Гоголь и Булгаков, так умолявший своего собрата по таланту: «Учитель, укрой меня своей чугунной шинелью!» Бывал ли сам Булгаков здесь? Вероятно. А как же иначе, ведь Воланд явился к нам не фокусы показывать, а разбирать «подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, десятого века», что обнаружились в государственной библиотеке. По крайней мере так «единственный в мире специалист» ответил Берлиозу. И, между прочим, сказал правду. Ведь в конце романа Воланд оказался именно в Пашковом доме, где и находилась государственная библиотека, хранившая бесценные рукописи.

А Герберт Аврилакский – не просто чернокнижник, а папа Сильвестр II, реальное лицо, о котором вот уже десять веков живет легенда, что папский престол он выиграл в кости у самого дьявола, то есть у сатаны. Так кому же еще разбирать его рукописи, как не Воланду, так и не сыгравшему в кости с буфетчиком из варьете. Насколько же логичным выглядит появление Пашкова дома именно в конце романа: Воланд оказывается на его террасе, разобравшись не только в рукописях, но и во многом другом.

Пашков дом оказался в булгаковском романе в ту пору, когда Москва стала «необъятным сборищем дворцов, гигантских домов и маленьких, обреченных на слом лачуг». Когда смотришь на эскиз семидесятилетней давности, изображающий перспективу Дворца Советов с ведущей к нему Аллеей Ильича, то единственным маяком, позволяющим узнать Волхонку со Знаменкой, является именно Пашков дом. Маленький, аккуратный, будто чудом занесло его в сталинскую Москву (как и Воланда со свитой).

Но было в его жизни и другое время, когда дом этот называли «Акрополем, сияющим на поросшем кустами холме»: бросалась в глаза гармоничность его архитектурных форм, скрывавших то, что здание в себе хранило и духовно излучало. Излучения исходили от Румянцевского музея и Публичной библиотеки.

Изюминкой дома и по сей день является круглая белая башня с зеленой шляпкой – Пашкова вышка, из стены которой непонятно как вылез Левий Матвей. Те же, кто не обладал способностью проникать сквозь стены, поднимались сюда по лестнице, как, например, прусский король Фридрих Вильгельм III. Породнившись с Россией (его дочь Шарлотта вышла замуж за будущего императора Николая I), монарх в 1818 году навестил Москву, пожелав осмотреть ее с самого высокого здания. Таковым и оказался Пашков дом, один из немногих возрожденных в то время. Взору короля открылось пожарище, а он опустился на колени, трижды отбив Москве земной поклон со словами: «Вот она, наша спасительница!» Ему было за что благодарить Москву и Россию, так как по Тильзитскому договору Пруссия лишилась едва ли не половины своих владений.

Пашков дом – истинно московское здание. Знаете почему? Потому что горело. Как Большой театр, университет, Манеж┘ Построенное к 1786 году, простояло оно почти четверть века и было вместе со всей Москвой «французу отдано». А в 1812 году выгорело полностью, оставив взорам потрясенных москвичей лишь стены. Уже через пять лет здание восстановили при участии Осипа Бове и причем за счет казны. Внешний вид нового Пашкова дома претерпел некоторые изменения, но в основном был воссоздан тот, допожарный баженовский проект. Хотя до сих пор спорят, был ли Баженов автором Пашкова дома: документальных свидетельств не сохранилось.

Зато как интересно: якобы Баженов в отместку Екатерине II за отлучение от Царицынского дворца специально выстроил Пашков дом спиной к Кремлю (то, что мы видим сегодня с Моховой улицы – это задний фасад, а парадный въезд во дворец находится со стороны Староваганьковского переулка). Многое здесь указывает на оппозиционность: белый цвет в отместку красному кремлевскому, Ваганьковский холм напротив Боровицкого, круглая Пашкова башня супротив храмообразных башен Кремля. Да и заказчик-то кто! Не Шереметев с Голицыным, а новый русский екатерининской эпохи, быстро разбогатевший на винных откупах Петр Пашков, сын петровского денщика.

А задолго до Пашкова здесь стояла усадьба еще одного ближайшего к Петру человека – Меншикова, обогатившегося до такой степени, что даже сам Петр не мог ничего с ним поделать. А еще раньше Ваганьковский холм носил на себе опричный двор Ивана Грозного.

Пашкову показалось мало заказать проект у самого Баженова, рядом со своим дворцом он еще разбил парк, естественно, на аглицкий манер, устроил зоосад с фонтанами. Москвичи специально приходили к ограде дворца, чтобы поглазеть на павлинов с журавлями. Был среди них и маленький Петя Вяземский. Да что там свои! Иноземцы приезжали и изумлялись, глядя на это диво дивное.

Денег у Пашкова было много, а вот детей бог не дал. Умер хозяин «волшебного замка» бездетным. Жена ненадолго пережила его, и все наследство отошло к его двоюродному брату. В итоге в 1831 году дворцом владела уже внучка брата. К этому времени журавли разлетелись, иссякли фонтаны, а здание представляло печальную картину: «Не спешите ныне к сему дому, вы увидите все в жалком состоянии. Огромный дом ныне только что не развалины, окошки забиты досками, сад порос мохом и густою травою». Ну вовсе как в недавнее время! От пущего разорения дом спас Московский университет, прикупив его в 1839 году для своего дворянского института. А с 1852 года здесь была 4-я московская гимназия.

В 1861 году, 150 лет назад, Пашков дом приютил у себя богатейшую коллекцию графа Николая Румянцева – рукописное, этнографическое, нумизматическое и книжное собрания. Канцлер Румянцев – золотой человек! – денег на благие дела не жалел. Сын знаменитого фельдмаршала, высокий вельможа при трех императорах, он немало поездил по Европе. Сам Наполеон дал ему высокую оценку: «Я не видал еще русского с такими глубокими познаниями в истории и дипломатии!» Председатель Государственного совета Румянцев отвечал Франции взаимностью, полюбив эту замечательную страну как вторую родину.

И поэтому, когда летом 1812 года наполеоновские войска форсировали Неман, Румянцева хватил апоплексический удар. Последствием болезни стала глухота, впрочем, не ставшая препятствием его просветительской деятельности. Напротив, он полностью отдался ей, добившись своей отставки в 1814 году (Александр I никак не хотел отпускать тугоухого графа, даровав ему пожизненный чин государственного канцлера).

Задавшись целью собрать все рукописные и печатные источники по истории России, граф окружил себя лучшими историками и архивистами. Образовался Румянцевский кружок, в пределах которого были Бантыш-Каменский, Малиновский, Калайдович, Болховитинов и другие. Немало документов было найдено в европейских библиотеках и архивах. Все они были тщательно переписаны, переплетены и привезены в Россию, на многих из них рукою Румянцева начертано: «Беречь как глаза». Кружок занимался не только поисками рукописных памятников отечественной истории, но и изданием книг, многие из которых сегодня являются библиографической редкостью («Собрание государственных грамот и договоров», «Слово о полку Игореве», «Древние российские стихотворения, собранные Киршою Даниловым» и т.д.).

Жил канцлер в Петербурге, в особняке на Английской набережной, где и скончался в 1826 году. Согласно его последней воле, все собранное им вместе с домом отошло казне для создания музея. И через пять лет, в 1831 году, в Петербурге был открыт Румянцевский музеум. По понедельникам с 10 до 15 часов коллекция была доступна всем желающим. В иные будние дни допускались в музей те, кто намерен был заниматься чтением и выписками.

Нужен ли был музей столице Российской империи с ее Эрмитажем? Жаль, что спросить не у кого. Да только к концу 1850-х годов музей пришел в сильный упадок┘ Денег на поддержание и пополнение коллекций не было. Музей оказался бедным пасынком Императорской публичной библиотеки, к которой его присовокупили в 1845 году. А в Москве ни своего Публичного музея, не общедоступной библиотеки не было. И тогда директор Румянцевского музея, князь и литератор Владимир Одоевский, разумно полагая, что Москва музей усыновит, написал записку наверх. Александр I, увлеченный в то время отменой крепостного права, тем не менее затею одобрил. 23 мая 1861 года Комитет министров принял постановление о переводе в Москву Румянцевского музея.

Достойное здание искали недолго. Летом 1861 года закипел в Пашковом доме большой ремонт: появились обширные залы, устроены были каменные своды, деревянные перекрытия заменили железными, а голландские печи – духовыми. На фасаде дома начертали: «От государственного канцлера Румянцева на благое просвещение». Работы велись на деньги московских купцов Солдатенкова и Попова. А перевезли коллекции музея на деньги купца Харичкова.

В переводе музея в Москву был свой резон. Петербург – город чиновничий, а Москва – купеческий. Первопрестольная могла дать фору столице по числу благотворителей. Недаром московский губернский деятель Исаков писал: «Румянцевский музей создавался в Москве так, как создаются храмы Божии ≈ без всяких средств, только жертвами милостивцев».

Пример обществу показал государь, став вторым после Румянцева крупнейшим благотворителем. Он подарил музею картину Иванова «Явление Христа народу» (для которой впоследствии выстроили особый зал). Пример оказался заразительным. Дары потекли полноводной рекой. Так, в 1861 году Кузьма Солдатенков одарил музей 3000 рублей (для сравнения: вся Москва выделяла такую же сумму ежегодно), кроме того, каждый год он перечислял музею по 1000 рублей серебром. По завещанию купца вся его библиотека и коллекция живописи отошли к музею, увеличив собрание изящных искусств вдвое. Всего же в музей поступило более 300 частных даров, пожертвований, завещанных коллекций.

В 1862 году Александр II одобрил «Положение о Московском публичном музеуме и Румянцевском музеуме», отныне в Пашковом доме находились первые общедоступные музеи Москвы, состоявшие из восьми отделений: рукописей и редких книг, изящных искусств и древностей, христианских древностей, зоологическое, этнографическое, нумизматическое, минералогическое. Особый интерес вызывала зоологическая коллекция, благо, по воскресеньям вход был бесплатным (хороший пример для нынешних московских музеев!).

А в 1863 году Румянцевскую библиотеку объявили публичной, наделив ее правом задаром получать по одному экземпляру каждого выходящего в России издания. Постепенно, год за годом, росли библиотечные фонды. В 1864 году в библиотеке насчитывалось 100 тысяч единиц хранения, а к 1917 году – уже 1200 тысяч. Росло и число посетителей, которым требовалось все больше читальных залов. Расширение залов проводилось путем отселения из Пашкова дома отделений музея в специально построенные для них здания.

Маленький Петя Вяземский часто приходил поглазеть на «волшебный замок». Жерар Делабарт. Моховая улица и дом Пашкова. Литературный музей А.С.Пушкина в Москве

Кто только не был читателем Румянцевки, не говоря уже о крупнейших русских писателях той эпохи! Лев Толстой ходил сюда, как в дом родной. И не только почитать книги, но и пообщаться, в том числе и с легендарным библиотекарем, по совместительству философом-космистом Николаем Федоровым. Про него говорили, что спит он на голом сундуке, а ест один хлеб. Вполне возможно, ведь свою зарплату он тратил на покупку книг для библиотеки, а потому одет был более чем скромно. Некоторые читатели, впервые оказавшись в Румянцевке, даже могли дать Федорову на чай, не понимая, кто перед ними находится.

А чай Федоров любил попить с Толстым. В один прекрасный день чаепитие не состоялось. То ли кипяток остыл, то ли сахару оказалось маловато – великий писатель, показав на книги, с присущей ему прямотой заявил: «Ах, если б все это сжечь!» Федоров схватился за голову, закричав: «Боже мой! Что вы говорите! Какой ужас!»

В Пашковом доме наряду с рукописями Пушкина, Гоголя, Достоевского хранились и рукописи толстовских романов. Однако в 1904 году ввиду ремонта дома Толстому было предложено вывезти свои рукописи, так как места в хранилище для них уже не оставалось – и без того некуда было девать древние манускрипты. Особенно сильно возмущалась Софья Андреевна, назвав директора музея Ивана Цветаева «невоспитанным и противным». Рукописи Толстого принял Исторический музей.

А древняя рукопись, которая привела Воланда в Москву, могла и не сохраниться в Румянцевском музее. Ее могли просто выкрасть. Сто лет назад много шума произвело дело о краже из Пашкова дома. Украли в том числе и редкие гравюры. Всех собак повесили на Цветаева, отставив его от должности. А он, между прочим, отдал музею без малого 30 лет жизни.

Цветаев долго оправдывался, даже книгу написал в 1910 году: «Московский Публичный и Румянцевский Музеи. Спорные вопросы. Опыт самозащиты И. Цветаева, быв. директора сих Музеев». Суд снял с него подозрения, а в 1913 году в качестве компенсации Цветаева избрали почетным членом Румянцевского музея. В то время он уже трудился в основанном им же Музее изящных искусств на Волхонке. Но здоровье профессора было подорвано, в том же году он скончался.

В 1940 году Марина Цветаева напишет: «Мой отец поставил Музей Изящных Искусств – один на всю страну – он основатель и собиратель. В бывшем Румянцевском Музее три наши библиотеки: деда, матери и отца. Мы Москву – задарили. А она меня вышвыривает: извергает. И кто она такая, чтобы передо мной гордиться?»

Очередной период подношения даров наступил после 1917 года. Правда, владельцев не спрашивали, хотели бы они передать Румянцевке свои собрания. Хорошо хоть ноги удалось унести. В условиях, когда жгли барские усадьбы, Пашков дом оказался настоящим спасением для графских и княжеских библиотек. А в 1925 году распустили музеи. Картины и скульптуру отдали на Волхонку, в Третьяковку, Исторический музей┘

Очередным испытанием для Пашкова дома стало строительство нового здания Библиотеки имени Ленина, как ее нарекли большевики в 1924 году. Архитекторы Щуко и Гельфрейх задумали выстроить дом – памятник вождю. Ударная стройка должна была закончиться к 16-й годовщине революции. Гранита для облицовки было в избытке, а вот с бронзой возникла напряженка. Зато много в Москве оставалось колоколов, которые оперативно переплавили для нужд строительства.

С течением времени стали бросаться в глаза вычурность и чужеродность нового библиотечного здания, своей серостью диссонирующего с белым цветом Пашкова дома. Куда как приятнее глазу был белокаменный терем Архива иностранных дел, украшавший раньше Воздвиженку. А уж о гигантском здании книгохранилища, ставшем насестом для рекламы заморских брендов, и говорить не хочется.

Многое пришлось пережить Пашкову дому: пожар 1812 года, бомбежки 1941 года, прокладку станции метро «Боровицкая» в 1986 году, в результате чего дворец треснул по швам и 20 лет стоял в лесах. Уж и не чаяли, когда откроется.

Это здание – центральное звено важнейшей культурной цепи: Университет на Моховой – Пашков дом – Музей изящных искусств. Пройти по ней можно минут за 15, а складывалась эта последовательность домов-символов несколько столетий. И потому учреждение здесь новых музеев, персональных галерей многим кажется не вполне обоснованным.

Когда в метро объявляют, что следующая остановка – «Библиотека имени Ленина», поневоле задумываешься. Справедливым было бы назвать нынешнюю библиотеку именем Румянцева. «Беречь как глаза» – сегодня повторяем мы вслед за канцлером, относя это к самому Пашкову дому.