Услышать голос

Он поведет и скажет, а ты только услышь...
Бартоломео Бермехо. Христос, ведущий патриархов в рай. 1480. Институт испанского искусства, Барселона

В «НГ-EL» от 22 июля появилась статья Михаила Бойко «По ту сторону реализма и антиреализма», большая часть которой посвящена критическому разбору моей книги «Явление и диалог в романах Ф.М.Достоевского» и, в частности, моей концепции творческого метода писателя как «реализма в высшем смысле». Ныне считается, что любое упоминание твоего имени в авторитетных СМИ, кроме некролога, должно радовать, ибо работает на популярность. Я такой точки зрения не разделяю и, поскольку в статье Михаила Бойко говорится об очень важных для меня (и, полагаю, для многих, неравнодушных к творчеству Достоевского и к русской литературе) проблемах, и написана она не только с внутренней убежденностью, но и с безапелляционностью, считаю необходимым ответить.

Процитировав несколько ключевых высказываний Достоевского о своем творческом методе и «реализме в высшем смысле» и оценив их («не густо»), автор статьи делает вывод, что называть после этого Достоевского «реалистом в высшем смысле» означает «мелко плавать», и предлагает «нырнуть поглубже». Оказывается, Достоевский делал эти высказывания в полемике с «ангажированными критиками (в основном из революционно-демократического лагеря)» с целью «отбить у оппонентов аксиологически окрашенный термин «реализм» и тем самым лишить их самого опасного оружия – права решать, что является «реальным» («реалистическим»), а что нет. <...> Теперь он (Достоевский. – К.С.) мог чувствовать себя в безопасности (?! – К.С.)». С интересом прочел об этом неизвестном мне ранее в жизни Достоевского эпизоде, который выглядел бы правдоподобно, если забыть, что два из трех процитированных Михаилом Бойко высказываний взяты из писем Достоевского Николаю Страхову и Аполлону Майкову (которые к числу идейных противников Достоевского никак не относятся), а ключевое – о собственном творческом методе как «реализме в высшем смысле» – занесено в личную Записную тетрадь за несколько месяцев до смерти. Но, может быть, то были подготовительные записи для будущей полемики? Нет, ничего подобного в публичных текстах и выступлениях Достоевского никогда не повторялось. Очевидно, что эти записи (как и другие, не упомянутые Бойко и тоже содержащиеся только в личных Записных тетрадях: «Пушкин реалист как <их> еще не бывало у нас» (ПСС, 26:215), «реализм есть фигура Германна (хотя на вид что может быть фантастичнее), а не Бальзак» (24:248) и т.д.) нужны были Достоевскому, чтобы для себя определить сущность своего творческого метода и реализма вообще.

Но основной задачей автора статьи является стремление доказать вслед за известным философом Вадимом Рудневым, что термин «реализм» вообще должен быть «изъят из употребления», потому что реальность – это всего лишь «сложная разветвленная знаковая система»; «простому человеку» это «трудно понять», «но как философ я понимаю, что реальность – это иллюзия» (из интервью Вадима Руднева Михаилу Бойко, «НГ-EL» от 24 июня 2010 г.). Тут, конечно, трудно что-либо возразить, ибо думающий так человек, даже если он, погрузившись в свои глубинные размышления, ударится головой о столб, то всего лишь подумает, что это его знаковая система вошла в противоречие с какой-то иной. Но я возразить все-таки попробую, ибо это действительно очень важно и для «простого человека», и для философа.

Если ты считаешь, что наш мир конечен и замкнут эмпирическими пределами или что миром управляет некая абсолютно непознаваемая высшая сила – тогда мы сами реально не существуем, ибо бытие есть свободное осуществление индивидом своего личного потенциала (своего диалога с Богом), а какое же свободное самоосуществление, если оно может быть в любой момент прервано случайно упавшим кирпичом или взмахом мизинца некоего циничного Демиурга? Тогда, конечно, мы вправе и все остальное мироздание называть «иллюзией» и считать, что реальность может быть только «субъективной» или «конвенциональной» (как сказано в любезно подаренной мне автором книге Михаила Бойко «Метакритика метареализма»). Но если мы знаем (а дается это знание искренней любовью к жизни), что мир создан Богом из любви, что Сущий, Тот, Кто есть, не мог создать иллюзию, что Сын Божий добровольно согласился смыть Своею кровью наши грехи, чтобы каждому вернуть утраченную возможность стать богом, что изначала и по сию пору Бог говорит с нами вещами этого мира (Рим. 1:20), тогда и наши представления о реальности будут совсем другими. Лучше Достоевского об этом не скажешь: «Там, где кончается религия, начинаются лишь мечтанья» (24:191).

Это у вас мечтанья, а мы знаем только то, что знаем», – скажут Михаил Бойко и Вадим Руднев. Ну да, действительно...

И последние два замечания, относящиеся именно к стилю данной статьи. Напомню убеждение Достоевского: «Художественность <...> в романисте есть способность до того ясно выразить в лицах и образах романа свою мысль, что читатель, прочтя роман, совершенно так же понимает мысль писателя, как сам писатель понимал ее, создавая свое произведение» (18:80). Следовательно, если утверждаешь, что эпилог «Преступления и наказания» художественно неубедителен, и соглашаешься с Вольфом Шмидом, что «богоборческие главы» «Братьев Карамазовых» не имеют в романе «адекватного противовеса», как это делает Михаил Бойко, – значит, либо художественным мастерством Достоевский был обделен, либо он – лгун и лицемер, даже перед самим собой (ибо называл, опять же в личной тетради, незадолго до смерти «Братьев Карамазовых» своей осанной – 27:86). Утверждая это, хорошо бы с текстом в руках доказать «неубедительность» и опровергнуть исследователей-оппонентов либо добавить сакраментальные слова «для меня неубедителен». С пафосом восклицая: «О чем спорить, если заранее постулировано, что у Достоевского ни одной зряшной «ноты»!» – хорошо бы прежде обнаружить искомую «ноту» (тему, слово) и доказать ее в данном месте «зряшность». До сих пор это не удавалось никому, но попытки продолжаются, и солидарны в них обличаемые вроде бы Михаилом Бойко в связи с термином «реализм» «литературоведы «старой закваски» – так, в доказательство своей и Мамлеева позиции по отношению к Достоевскому автор статьи ссылается на Федора Евнина – и новейшие прогрессивные мыслители. Странная вещь, непонятная вещь...

А это реализм? Николай Эстис. Из цикла «Птицы». 1981

И последнее. На основании одной фразы о Мамлееве в моей книге (для этого писателя «все, существующее за пределами эмпирического мира, представляет собой загадочную и принципиально непознаваемую среду, из которой в нашу жизнь прорываются какие-то монстры и чудовища») Михаил Бойко делает вывод, что мне незнакомы ни написанные в последнее двадцатилетие произведения Мамлеева, ни его работа «Судьба бытия». Не буду спорить по поводу характеристики произведений Мамлеева последнего периода (это заняло бы много места), напомню лишь один фрагмент из интервью писателя газете «Завтра» от 11 сентября 2008 года (беседовали Алексей Нилогов и Федор Бирюков). Вопрос: «В последнее время вы часто говорите о Православии. Но в большинстве ваших произведений, особенно ранних, вы, как гностик, изображаете мир угрожающе-демоническим...» Ответ: «Конечно, светоносные сюжеты присутствуют у меня в более поздних произведениях. Но должен сказать, что это вполне естественно. Ведь и Данте начинал с ада». Однако по тому, как писатель видит и изображает ад, противостоящий Богу и человеку мир злых сил, можно сделать вывод и о его мировидении в целом (тем более это касается Мамлеева, которого тот же Михаил Бойко называет «всегдастом» – то есть писателем, не меняющимся на протяжении всего творческого пути, сохраняющим «верность врожденному мировоззрению», и добавляет, что творчество Мамлеева не поддается «периодизации», ибо «отличается особой цельностью»). Так вот, Достоевский писал (опять-таки для себя): «Никогда не мог представить себе сатаны. <...> Не могу представить сатану» (24:96–97). «Реализм в высшем смысле» не вмещал онтологического бытия сатаны – ибо здесь реально был Бог. Достоевский видел и изображал мир, реальность которому придает «вечное пребывание» в нем Христа (11:177). Для Мамлеева же Бог обретается человеком лишь в глубинах своего «Я», окружающий мир являет собой «существование несуществования», и главное, – чем и завершается его работа «Судьба бытия» – за Богом (а следовательно, выше и больше Его) еще существует некая трансцендентная, непознаваемая Бездна, Транс-Тьма...

P.S. Пожалуй, самое интересное в статье Михаила Бойко – рассуждение об «антиномии», объединяющей тезис и антитезис металогической связью, и о «художественном антиномизме» в творчестве Достоевского (петрозаводский достоевист Василий Иванов называет этот принцип «троичной полифонией», или триалогом, где тяготеющее к дурной бесконечности противостояние «да» и «нет» всегда «снимается» голосом, позицией Христа). Но не только творчеству Достоевского присуще такое миропонимание, оно заповедано нам Христом – как проницательно заметил автор «Братьев Карамазовых», осудившим блуд и простившим блудницу. Однако этот голос надо еще услышать – и в романах Достоевского, и в мире.