Геннадий Евграфов
Обезьяны идут? Обезьяны закованы.
Питер Брейгель Старший. Закованные обезьяны. 1562. Staatliche Museen, Berlin
Пиша в неделю семь романов
Про азиатов и бл...,
Меж ними Всеволод Иванов
Чистейший Гофман Амадей.
Юрий Тынянов на годовщину «Ордена Серапионов»
«Здравствуй брат!
Писать очень трудно┘»
В 1965 году, когда о «Серапионовых братьях» знали только ученые и студенты-филологи, под таким названием вышла в свет книга Каверина, который очень много сделал для воскрешения литературного быта 20-х годов.
Но сама фраза принадлежала не Вениамину Александровичу, а Константину Федину, который употребил ее в одном из писем литературному наставнику «Серапионов» Горькому. Фраза была с восторгом подхвачена не только адресатом: «Писать очень трудно» – это превосходный и мудрый лозунг», – но и всеми «братьями».
Писать действительно было (и остается) трудно, а писать хорошо – еще труднее. Это понимали все «Серапионы», во всяком случае, в 20-х годах, потому что спустя время некоторые из них про лозунг забыли – он перестал быть для них актуальным.
В 20-е годы и печататься было нелегко в силу самых разных обстоятельств.
Изданию альманаха решил способствовать Горький еще весной 1921 года. Альманах так и должен был называться «1921», были даже план, составленный учителем (Горьким), и предисловие, из которого приведу лишь первые весьма характерные строки: «Жить в России трудно.
На эту тему ныне пишут и говорят, что, кажется, совершенно забыли старую истину: в России всегда жить трудно». Дальше цитировать неинтересно. Главное, что возникли разные трудности и на пути альманаха к читателю, и вместо издательства Гржебина альманах вышел из печати в 1922 году в издательстве «Алконост».
Молодым писателям помог Виктор Шкловский, который был своим в этой литературной компании.
Это его усилиями в Петрограде увидел свет сборник «Серапионовы братья. Альманах первый». Он появился в апреле 1922 года и был посвящен Мусе Алонкиной, одной из «Серапионовских сестер», секретарю литературной студии, где занимались «Серапионы».
Небольшая по объему (чуть меньше 4 п.л.) и очень скромно оформленная книга, изданная, однако, огромным по тому времени тиражом (4000 экз.), так и осталась единственным серапионовским сборником, вышедшим на родине. Через некоторое время в том же году увидела свет книга «Серапионовы братья. Заграничный альманах» (Берлин, «Русское творчество», 1922), но она явилась лишь расширенным вариантом петроградского издания – к ней были добавлены статья Ильи Груздева «Лицо и маска», стихи Елизаветы Полонской и Николая Тихонова, а рассказ Николая Никитина «Дэзи» заменен его же рассказом «Пес».
Альманах заметили – на него отозвались одобрительно Евгений Замятин, Юрий Тынянов. Одобрительно отозвался об альманахе и Горький в письме к Слонимскому от 19 августа 1922 года. С другой стороны – Фриче, Полянский, марксистские критики-ортодоксы, критиковали «братьев» за аполитичность и неприкрытую враждебность революции, одновременно имея в виду последовавшие декларации «Серапионов».
С третьей – влез эстет Михаил Кузмин, который выразился довольно жестко и нелицеприятно: «Здесь очень шумят и явочным порядком все наполняют т.н. «Серапионовы братья».
Гофмана, конечно, тут и в помине нет. Эти молодые и по большей части талантливые люди, вскормленные Замятиным и Шкловским┘ образовали литературный трест, может быть, и характерный как явление бытовое. Но глубочайшее заблуждение думать, что их произведения отражают сколь-нибудь современность.
Я думаю, что рассказы «Серапионовых братьев», написанные в 1920 году, в 1922-м уже устарели».
Тем не менее «Серапионы» хотели осуществить второй и третий выпуски, но этот замысел не был осуществлен, как не состоялось и издание своего журнала «Двадцатые годы».
Рождение «братьев»
В 20-е годы прошлого века в Петрограде существовало много литературных течений и направлений. И все они были чуть ли в непримиримой борьбе меж собою. Акмеисты высмеивали символистов, имажинисты спорили с футуристами, футуристы отрицали всех разом, ну а ничевоки┘ ничевоки были сами по себе. Однако все претендовали на новое слово в литературе.
Литературная группа «Серапионовы братья» возникла в начале 1921 года в Петрограде при издательстве «Всемирная литература», основанном Горьким. В группу входили молодые писатели Груздев, Зощенко, Каверин, Лунц, Никитин, Познер (вскоре уехавший во Францию), Полонская, Слонимский, Тихонов, Федин.
Среди них были и драматурги, и поэты, и критик, в будущем биограф Горького. Остальные пробовали себя в прозе.
Через много-много лет Каверин напишет: «Ни тени случайности не было в этой┘ встрече молодых людей. Они соединились, потому что были необходимы друг другу».
Слонимский вспоминал: «Решили собраться вольно, без устава, и новых членов принимать, руководствуясь только интуицией. То же – и в отношении «гостишек». Все, что писали, читалось на собраниях. То, что нравилось, признавалось хорошим, что не нравилось – плохим. Пуще всего боялись потерять независимость, чтобы не оказалось вдруг «Общество «Серапионовых братьев» при Наркомпросе».
Вот больше всего чего боялись «Серапионы» – попасть под зависимость государства – писать не так, как хочется, писать так, как прикажется. В угоду моменту и политической ситуации. И следует сказать, что вплоть до распада группы, произошедшей в конце 20-х годов, всем это практически удавалось.
Автономность искусства, продекларированная в «Ответе «Серапионовых братьев» Сергею Городецкому» (уж очень Городецкий был суров, назвав еще до выхода альманаха свою статью «Зелень под плесенью»), была провозглашена и в другом выступлении группы – «Серапионовы братья» о себе». Кончилось все статьей Льва Лунца «Почему мы «Серапионовы братья», написанной как манифест и как манифест воспринятой и их друзьями, и их врагами.
«Почему мы «Серапионовы братья»
Болезненный, одаренный Лунц, которому оставалось жить всего несколько лет, страстно и убежденно писал о том, почему они назвались «Серапионовыми братьями», объяснял, почему они не школа, не направление, не студия подражания Гофману┘
«Мы назвались «Серапионовыми братьями» потому, что не хотим принуждения и скуки, не хотим, чтобы все писали одинаково, хотя бы и в подражание Гофману.
У каждого из нас свое лицо и свои литературные вкусы, у каждого из нас можно найти следы самых различных литературных влияний. «У каждого свой барабан», – сказал Никитин на первом нашем собрании.
Но ведь и гофманские шесть братьев не близнецы, не солдатская шеренга по росту. Сильвестр – тихий и скромный, молчаливый, Винцент – бешеный, неудержимый, непостоянный, шипучий. Лотар – упрямый ворчун, брюзга, спорщик, а Киприан – задумчивый мистик. Отмар – злой насмешник, и, наконец, Теодор – хозяин, нежный отец и друг своих братьев, неслышно руководящий этим диким кружком, зажигающий и тушащий споры.
А споров так много. Шесть «Серапионовых братьев» тоже не школа и не направление. Они нападают друг на друга, вечно несогласны друг с другом, и поэтому мы назвались «Серапионовыми братьями».
И добавлял, что решили они собираться без всяческих уставов, голосований и выборов председателей в феврале 1921-го, «в период величайших регламентаций, регистрации и казарменного упорядочения, когда всем был дан один железный и скучный устав». Для себя они избрали один устав – устав пустынника Серапиона.
«Мы – продолжал Лунц, – считаем, что русская литература наших дней удивительно чинна, чопорна, однообразна (здесь и далее курсив мой. – Г.Е.). Нам разрешается писать рассказы, романы и нудные драмы – в старом ли, в новом ли стиле, – но непременно бытовые и непременно на современные темы. Авантюрный роман есть явление вредное; классическая и романтическая трагедия – архаизм или стилизация; бульварная повесть – безнравственна. Поэтому: Александр Дюма (отец) – макулатура; Гофман и Стивенсон – писатели для детей. А мы полагаем, что наш гениальный патрон, творец невероятного и неправдоподобного, равен Толстому и Бальзаку; что Стивенсон, автор разбойничьих романов, великий писатель; и что Дюма – классик, подобно Достоевскому».
Дальше шло самое главное. Лунц утверждал, что «произведение может отражать эпоху, но может и не отражать, от этого оно хуже не станет», и потому требование «Серапионов» сводится лишь к одному: «Произведение должно быть органичным, реальным, жить своей особой жизнью┘ Не быть копией с натуры, а жить наравне с природой».
Предваряя вопрос «С кем же мы, «Серапионовы братья»?!», который, как правило, большевики задавали не только «Серапионам», Лунц отвечал: мы не с коммунистами и революцией, но не против коммунистов и революции.
Мы с пустынником Серапионом.
«Значит, ни с кем? Значит – болото? Значит – эстетствующая интеллигенция? Без идеологии, без убеждений, наша хата с краю?..» – задавал вопрос от имени любопытствующих Лунц и сразу же решительно отвечал: «Нет. У каждого из нас есть идеология, есть политические убеждения┘ Так в жизни. И так в рассказах, повестях, драмах. Мы же вместе, мы – братство – требуем одного: чтобы голос не был фальшив. Чтоб мы верили в реальность произведения, какого бы цвета оно ни было.
Слишком долго и мучительно правила русской литературой общественность.
И нам все равно, с кем был Блок – поэт, автор «Двенадцати», Бунин – писатель, автор «Господина из Сан-Франциско».
Это азбучные истины, но каждый день убеждает нас в том, что это надо говорить снова и снова... Мы верим, что литературные химеры особая реальность, и мы не хотим утилитаризма. Мы пишем не для пропаганды. Искусство реально, как сама жизнь. И как сама жизнь, оно без цели и без смысла: существует, потому что не может не существовать┘»
Дальше можно не продолжать, дальше шли слова о братстве (которое редко бывает в литературе), что «каждый из нас дорог другому как писатель и как человек» и что, даже если «один брат может молиться Богу, а другой Дьяволу, братьями они останутся. И никому в мире не разорвать единства крови родных братьев».
 Все «братья», но все разные. Франческо Хайес. Автопортрет в группе друзей. 1824–1827. Museo Poldi Pezzoli, Milan |
История названия
Кто предложил называться «Серапионовыми братьями» по одноименному роману Гофмана, сейчас выяснить трудно – мемуаристы рассказывают об одном и том же факте по-разному – что вполне естественно.
Одно время на него претендовал Слонимский, но потом под давлением других «братьев» отказался от первенства.
Шкловский же говорил и писал, что сначала группу хотели назвать «Невский проспект», и название это имело двойной смысл – во-первых, так называемый «петербургский миф» (литературную перекличку с Гоголем, влияние которого можно было найти у таких разных художников, как Зощенко и Всеволод Иванов), во-вторых, как подчеркивают другие исследователи творчества «Серапионов», как эмблему серапионовского быта – комната Слонимского, где долгое время собирались «Серапионы», единственным своим окном выходила на Невский проспект.
Но так или иначе победило название, под которым «братья» и вошли в историю русской литературы.
Да и собирались «Серапионы» не только в «субботу», как принято считать, но и в другие дни, что важно отметить.
Не было приказов.
Все делалось по велению сердца.
Лунц продолжает и┘
умирает
После «Почему мы «Серапионовы братья» Лунц публикует статьи «О публицистике и идеологии» (1922) и «На Запад!» (1923) (западниками в группе были сам Лунц и Каверин, Иванов, Федин и Никитин – бытовики), пьесу «Бертран де Борн» (1923), в которых еще четче выражает свои (в данном случае и части группы) взгляды.
Искусство самоценно.
Право художника служить ему, а не злобе дня.
Вопрос что следовал после вопроса как.
Реалистический театр быта должен заменить театр движения, сценичности, чувств и страстей.
Театральные взгляды Лунца заинтересовали Мейерхольда, но встречи меж ними не состоялось.
Можно утверждать, что в каком-то смысле пьеса «Обезьяны идут» (1923) предвосхитила драму абсурда, а именно «Носороги» Ионеско, и именно в этом власти, начинавшие пристально следить за тем, что происходит в развороченном ими быте, находили параллели с современностью (в пьесе Лунца кровавая диктатура стояла выше закона). Пьесы молодого драматурга в России были запрещены, но время было такое, что постановки за рубежом еще не запрещали и меры к авторам, самим решавшим, где публиковаться или на какой сцене разыгрывать свои пьесы, не принимали.
В 1923 году больной Лунц уезжает для лечения за границу в Германию, где проживали его эмигрировавшие родители.
Через год талантливый драматург умер.
История распада
Можно сказать, что история распада группы началась со смерти Льва Лунца.
Но на самом деле «Серапионов» развело время.
То, что казалось необходимым в 20-е годы, когда еще была какая-то свобода творчества, в 30-е потребовало совсем иного подхода и к действительности, и к искусству.
Страна требовала «Время вперед!», что хорошо уловил Катаев, время требовало «Гидроцентралей» (Шагинян) и «Цемента» (Гладкова). Все это можно было назвать – «День второй» (Эренбург) или историей победы социализма в одной отдельно взятой стране. Такие писатели, как Добычин или Вагинов, да и те же «Серапионы», были не ко двору. Поэтому просился за границу писавший в стол Булгаков (которому после обращений к Сталину уехать не дали), поэтому эмигрировал в 1931-м бывший наставник «Серапионов» Замятин (которому после его обращения к Сталину уехать дали).
Имя Лунца было запрещено упоминать начиная с конца 20-х годов. В 30-е «Серапионы» были вычеркнуты из советской литературы как группа. Отдельные ее участники продолжали жить и печататься, правда, сменив «богов», которым они ранее поклонялись.
Всеволод Иванов получил широкую известность своими «Партизанскими повестями». Всенародную славу принесла ему повесть «Бронепоезд 14-69», послужившая основой одноименной пьесы (1927).
Вениамин Каверин, окончив Институт восточных языков (1923) и историко-филологический факультет Ленинградского государственного университета, ушел в историю и в 1929 году, защитив диссертацию «Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского», отказался от гофмановской фантастики и обратился к отображению реальной жизни – написал романы «Девять десятых судьбы» (1926) и «Открытая книга (1934–1936), ну и, конечно, если заглядывать далеко вперед, – «Два капитана»(1944) – роман, удостоенный Сталинской премии в 1946 году.
Чего уж говорить о Тихонове, ставшем с 1949 года председателем Советского комитета защиты мира, Героем Социалистического Труда (1966), трижды лауреатом Сталинской премии (1942, 1949, 1952), лауреатом Ленинской премии (1970), – вот уж действительно «гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей».
Или Федине, напрочь растратившем к старости свой талант и позабывшем свое прошлое, в 50–60-е годы ставшем партийно-литературным функционером, академиком АН СССР (1958), Героем Социалистического Труда (1967), который не лучшим образом поступил в деле Пастернака.
Вот так и закончилась история «Серапионовых братьев», некогда претендовавших на новое слово в отечественной литературе.
Блеск несломленного Зощенко, автора не только «Рассказов Назара Ильича господина Серебрюхова», но и повестей «Голубая книга», «Перед заходом солнца», и Каверина, на старости лет не побоявшегося возглавить альманах новой литературы «Весть», не мог полинять со временем, тогда как творческая и нравственная «нищета» Тихонова и Федина все ярче и ярче проявлялась сквозь всевозможнейшие медали и звания.
Дарья Гармоненко