Ефим Лямпорт Виктории Шохиной посвящается
Сферы души, полусферы мозга, сферы небес; места, где проекции образов коллективного бессознательного ложатся на социальное лицо и формируют внешний образ, – есть область творчества Виктора Пелевина. Его ареал.
Настойчивый богоискатель, Пелевин ищет бога и находит всё, что от него осталось. Его неортодоксальная религиозность – слабое утешение для ортодоксов, яркая проза и современная правда. Ближайший объект внимания этой прозы – становление нового первочеловека в новорожденном мире, отягощенном историческим опытом и стажем религиозного прошлого; становление на обломках.
В своей работе я хочу показать: а) какими путями идет поиск Пелевина, б) куда он по этим путям доходит и в) как его работа находит свое эстетическое воплощение.
Без человека
Родословное творческое древо Виктора Пелевина высоко и широко, а местами, может быть, и развесисто. Его интеллектуальная образующая – мощный ствол и корневая система – поднимается от Юнга. А изобразительная манера и, во многом, эстетика – от средневековых голландских живописцев, от Брейгеля, Босха, Яна ван Эйка. И первое самым тесным образом связано со вторым.
Пелевинские персонажи, даже те, что должны быть по логике и сюжету разыграны как главные герои, обычно не даются им крупно, вблизи. В лучшем случае они содержатся на среднем плане. Пелевин смотрит на них издали и относится к ним безучастно. Вводит на правах мелких элементов, деталей значительного большого целого. Или вообще содержит их безо всяких прав – рассыпает по масштабному полотну, расставляет на рельефе панорамы или прилаживает к массовке гигантской мистерии. Фактически люди здесь – безучастные статисты.
И я согласен, это правда, проза Пелевина абсолютно не сентиментальна. Более того, человек у Пелевина скорее «что», нежели «кто». Он больше объект, в котором (или – с которым) разыгрываются определенные силы, чем живая, сознательная, страдающая, а значит, способная вызвать наше сочувствие душа.
Повторю, поскольку это важно: человек в прозе Пелевина – это объект приложения игры духовных сил. Он – объект их розыгрыша, игровая площадка, подиум или поле сражения. Сам человек, как правило, смущен, или обескуражен, или безучастен, или пассивен, или психически болен, или одурачен, и толком почти никогда не понимает, во что ввергнут, через что проходит и чему подвергается.
Как правило, Пелевин не балует не то что портретом в золоченой раме какого ни на есть мало-мальски значительного литературного субъекта или хотя бы безыскусным каля-маля – точка, точка, два крючочка – изображением. Нет! Рожицы кривой не нарисует. Человек им просто полностью устраняется («Шлем Ужаса»).
Бывает, что это устранение специально выделяется, нарочно подчеркивается автором, как, например, в «Чапаеве и Пустоте», где «Пустота» есть прямое указание на отсутствие какого бы то ни было «Петра». И тогда мы практически без помех наблюдаем за свободной игрой бесплотных, переменчивых сущностей. Собственно, ради них человеку и отказано быть в прозе Пелевина.
Декорации и интерьеры сцен сюжета обычно настолько неустойчивы, сумеречны, зыбки, условны, что и самый доверчивый заподозрит, наконец, эту «художественную условность» в том, что она реальность – реальность сна, или бреда, или галлюцинации, или, на худой конец, припомнит какие-нибудь уместные строки, скажем, такие: «Я новых лун перевидал немало,/ Когда зловещий сон меня потряс,/ Грядущего разверзил покрывала».
Безумные истории персонажей с медицинским диагнозом и справкой только подтверждают: опыт, предлагаемый здесь, это, очевидно, не опыт сознания. Значит? Правильно. Это опыт бессознательного. Это его – бессознательное – представляет в своих сочинениях Пелевин как главную и независимую силу. Его приключения описывает, о нем рассказывает и его возводит в степень главного героя.
Еще раз: главный герой прозы Виктора Пелевина – бессознательное и его содержание или (что здесь одно и то же) – душа и ее выражение.
О Юнге
Поскольку вдохновитель Пелевина и кузнец пелевинского рабочего инструментария был Карл Густав Юнг, нам необходимо рассмотреть здесь принципиальные моменты взглядов Юнга на человека, сознание, подсознание с видами, открывающимися на формирование живого религиозного образа.
Чтобы дать хороший, разборчивый обзор самым малозатратным путем, коротко и экономно, я выбрал структурно-функциональный формат, в котором я это всё и представляю.
Юнг выделил четыре структуры: 1) коллективное бессознательное, 2) архетип, 3) индивидуальное бессознательное, 4) сознание.
Коллективное бессознательное – надличностно, универсально, то есть оно одинаково у всех и для всех. Его невозможно увидеть. Его происхождение неизвестно. О нем известно лишь, что оно есть. И его единственное свойство – мощная тяга к выражению.
Архетип – структура подсознания. Юнг говорит о генетически наследуемом архетипе, что подразумевает в конечном счете наличие анатомического представительства. Функционально: архетип – это ворота, в которых формируются и через которые проходят образы, выражающие коллективное бессознательное. Юнг считает структуру архетипа неизменной. Неизменность архетипа налагает на генерируемые образы постоянные, легко обнаруживаемые отпечатки.
Индивидуальное бессознательное – это оперативное бессознательное. Находится в активном диалоге с сознанием и образами коллективного бессознательного. Посредничает в переговорах, не столько генерируя образы, это, кажется, прерогатива архетипа, сколько формирует эмоциональный язык взаимопонимания. В этой зоне внешние впечатления, представляемые сознанием, и образы архетипа, встречаются и выясняют отношения.
Сознание-представительство находится в коре головного мозга. Функции: рассудок, рациональное мышление, социальная адаптация. И многое другое, очевидно вытекающее.
Коллективное бессознательное, согласно своей природе, стремится к экстернализации. Овнешнению. Оно выражает себя через образы архетипа, которые поднимаются наверх к высшим сферам системы, то есть к сознанию. Глазами сознания они смотрят вовне. И сравнивают идеальное представление коллективного бессознательного о себе самом с картиной внешнего, данной сознанием. Если эта картина совпадает с представлением бессознательного о себе самом, происходит проекция образа архетипа на изображение, данное сознанием, и окончательное овнешнение образа архетипа. На основе совмещения двух образов внешнего и внутреннего возникает новый живой образ, в котором находит искреннее воплощение внутреннее «я», или внутренний бог или душа. Называть можно как угодно. И происходит формирование внешнего живого символа (бога).
Какие могут быть варианты?
Главный цензор внешнего образа – вовсе не коллективное бессознательное. (Его единственная задача – выйти наружу.) Главный цензор – сознание, то есть – то, что определяет человека, то, посредством чего человек самоопределяется. Что делает человека человеком. Без чего человек – не человек.
Сознание, в основном по моральным мотивам, может не допустить экстернализации коллективного бессознательного. В этом случае их диалог можно было бы представить так: О! – говорит коллективное бессознательное, – новый российский триколор! Парламент! Демократия! Хочу воссоединиться с этим символом! – Только не это, – отвечает сознание, – не хочу иметь ничего общего с ворами, взяточниками, уголовниками.
В итоге: флажок остается (государственным) символом, но чисто внешним. Внутрь его никто не принимает. Поэтому он символ не живой, а мертвый.
Внутреннее мучается, просится наружу, а сознание не позволяет. Тяжело обоим. Заключенное внутри насильно конфликтует с тюремщиком. Налицо конфликт сознательного и бессознательного, так, как его понимает Юнг, а вместе с ним и Пелевин. Образы стремятся на свободу
Подробно описанные Пелевиным варианты возможного «мистического брака» России с Востоком – японская история в «Чапаеве и Пустоте», с Западом – «любовь со Шварценеггером» (описана там же) и «аутентичный путь» – рыночная, то есть бандитская Россия ищет себя в себе, – провалились. Картины эффектных, красочных кошмаров – это болезнь России, наваждение, сумасшествие, но никак не живые образы ее будущего; не образы жизни, а конфликт не на жизнь, а на смерть.
Возможные пути его разрешения: 1) сменить содержание внешнего символа (то есть – убрать демократическую республику, непременным атрибутом которой является коррупция, эксплуатация, обман); 2) попробовать другой внешний символ с тем же содержанием; 3) заставить сознание снизить свои моральные требования, то есть – либо уговорить его, либо обмануть, либо оглупить, и т.д.; 4) разрушить индивидуальное сознание – аннигилировать его. По меркам человека – это смерть человека. (То, что случилось с Петром Пустотой.)
Если один из путей (1.2.3) будет реализован, то проекция внутреннего образа на эмблему российской демократии (триколор) завершится синтезом, в результате чего возникнет живой символ.
Политическая действительность России избрала третий вариант (3).
Серьезное осложнение встречается на этом пути.
Снизив моральную планку сознания, очень трудно вернуть ее на прежнее место.
Что это означает практически?
В последнее время обеспокоенная либеральная общественность часто задает вопрос: как в стране, победившей немецкий фашизм, возможен фашизм и всеобщее одичание, когда «чучмеков» режут прямо в переходах метро? Ответ: мы больше не живем в высоконравственной стране, победившей немецкий фашизм. Мы живем в стране, уничтожившей страну, победившую фашизм. Поэтому как народ, уничтоживший СССР и сгноивший все принципы советского социализма – победителя фашизма, – мы сегодня ближе не к народу, победившему фашизм, а к народу, пошедшему с фашизмом, а значит, и к самому фашизму. Следовательно, существует реальная возможность овнешнения древних языческих символов с формацией такого живого бога, на алтарь которого носить не переносить и резать – не перерезать.
В «Generation П» Пелевиным показаны стратегия, тактика, техника и метод разрешения конфликта стремящихся на свободу образов подсознания и пропускной системы (морали): 1) снижение ценностной шкалы – «если ты такой умный, то почему ты такой бедный» – кампания, носящая характер антиинтеллектуального террора; 2) внедрение в сознание новой ценностной шкалы – по форме это реклама товаров, а по сути – пропаганда образа жизни и ценностей; 3) изготовление и внедрение знаков этих ценностей (брендов), с последующей их интернализацией и символообразованием – костюм от Armani, появляющийся из 600-го «Мерседеса», – это не вещи чтобы покупать, это икона, чтобы молиться; и, наконец, 4) персонализация символа – представляющая финальное, окончательное и полное овнешнение. Рождение нового живого бога. Он появится в телерекламах (карьера Татарского).
Амортизация конфликта
Если ни один из путей разрешения конфликта не будет реализован, овнешнение коллективного бессознательного всё равно произойдет. Расплачиваться за свою несговорчивость придется сознанию. Крышу, грубо говоря, буквально снесет под напором бессознательного.
Поэтому культура развивает обычно богатые символические ряды, способные амортизировать чреватый трагедией для разума, а следовательно, для человека, прямой конфликт бессознательного и сознания. Церковь и государство традиционно были такими символообразующими.
Пирамиды Древнего Египта и современные космические корабли – по своей символической сути одно и то же. Они – порыв и прорыв навстречу призыву. Омон Ра всегда был «покорителем космоса». В Египте – внутреннего, в СССР – наружного. Внешние символы культур ветшают, разрушаются и обновляются для того, чтобы выразить вневременное и надличностное. Большее, чем история и человек.
В то же время без человека произойти не может ровным счетом ничего. Регресс сознания влечет за собой регресс духовного. От зрелости человека в конечном счете зависит какой образ – какой бог – родится и обретет жизнь. Живой образ Спасителя, или живой образ Великого Человека, или живой образ 600-го «Мерса». За одним – бессмертие души или счастье человечества, за другим – холостые обороты тщеты с видами на соседский гараж.
Присутствие живого символа столь же очевидно, как пушкинский «Медный всадник», дробящий мостовую, был очевиден Евгению. Или как очевидны кровоточащие стигматы католиков, возникающие от непреодолимого желания подражать Христу.
В 1937 году на Парижской всемирной выставке случилось еще одно очевидное происшествие – выступление живых символов, почти что военный парад. (Оно, кстати, документировано. Иохим Фест – известный немецкий историк, записал его со слов Шпеера, личного архитектора Гитлера, и привел в своей книге о Шпеере.)
Советский выставочный павильон располагался в Париже аккуратно напротив немецкого. Вход в него украшала известная работа скульптора Мухиной «Рабочий и Колхозница».
Две монументальные человеческие скульптуры, скрещивающие серп и молот, образовали актуальный символ советского рабочего государства. В то же время перед нами легко узнаваемая троица, представленная как Рабочий-Колхозница-Государство. Где символ государства покровительствует и скрепляет женское и мужское, образуя обновленное триединство. Нерушимый Вечный Союз.
Отметим, что троица оформлена как четверица: рабочий-колхозница-серп-молот.
(Аналогично: Отец-Сын-Святой Дух; Бог-Царь-Отечество; ВКП(б); СССР; Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин. Сплошные периоды троиц и четвериц, и можно было бы говорить о случайностях, если бы мы не имели дела с их утвердившимся постоянством. С пресловутыми отпечатками архетипа.)
Узнав диспозицию, Гитлер пришел в ярость. Среди показанных ему проектов он не нашел ни одного, убедительно отвечавшего на вызов русских. На повестке стоял вопрос об отзыве немецкой делегации и отказе от участия в выставке. Шпеер попробовал переубедить Гитлера. Пробравшись к еще закрытому советскому павильону, он рассмотрел «Рабочего и Колхозницу» вблизи. На странице карманного блокнота быстро сделал карандашом набросок немецкого ответа русским. Символ на символ. Вернулся к Гитлеру и показал рисунок. Настроение Гитлера резко изменилось. «Это то, что нам нужно!» – воскликнул он.
В день выставки посетители увидели нахохлившегося германского орла, сидящего на карнизе высокого, белого, напоминающего то ли ствол дерева, то ли гигантский пень, немецкого павильона. Мощная древняя птица изготовилась к бою. В когтях она держала свастику, оплетенную венком (четверица, тяготеющая к кругу). Порыву русских поставили предел.
Обе работы – орел Шпеера и «веселые ребята» Мухиной – были награждены золотыми медалями. (Медаль – обычно имеет форму круга; представляет собой всё ту же четверицу – спрятанный квадрат.) То есть высказались все, в том числе и буржуазная демократия, выстрелившая и по русским, и по немцам своим нержавеющим символом.
Взятые сами по себе признаки троиц и четвериц ничего особенного не обозначают. Они просто указывают на место происхождения символа. Как прямоугольные формы человеческих тел указывают на то, что где-то могут быть прямоугольные двери, так и образы носят на себе – троицы и четверицы – отпечатки архетипа. Важным является другое: сами символы, их смысловое наполнение – то, что вкладывает и видит в этих символах человек.
В романе «Омон Ра» имеется корреспондирующий с этим сюжетом фрагмент. Товарищ Омона по школе космонавтов на допросе в астральной советской контрразведке «открыл», что в прошлой жизни он был специальным посыльным Гитлера в высшие сферы.
Иными словами, коллективное бессознательное – универсально. Оно одинаково у фашистов и антифашистов. Живой, конкретный образ – уникален. Свой у каждой культуры. Через него она и заявляет о своих ценностях, и утверждается в них.
Смерть кузнечика
Подделать образ невозможно. Когда он жив – он жив. Столь же очевидно, когда он умирает.
Песенка про сидевшего в траве кузнечика, ставшего жертвой лягушки зелененькое брюшко в «Empire V» – своеобразный реквием по «Рабочему и Колхознице» и одновременно узнавание символа победителя.
Ситуация переходного периода хорошо знакома из истории.
Реформация возникла оттого, что живое чувство не находило больше живого отклика в стенах Католической церкви. Внутреннее чувство не встречало внешнего сочувствия. Оставалось безответным.
Догмы Церкви, веками служившие путеводителем, заблудились в изменившейся жизни, они больше никуда не вели; наоборот, уводили в искусственное безжизненное пространство. В результате католицизм был сокрушен, как какая-нибудь Бастилия.
Сокрушив стены, человек сделался не только свободен, но и беззащитен. Тогда-то и обнаружилось, что стены храма не только ограничивали, но и защищали.
Протестанты, разрушив стены храма, уничтожили многовековой опыт системы, фильтровавшей образы подсознания. В итоге схимники нашли себя прямо под райскими небесами над адской бездной. Сияние сверху и огонь снизу. Дьявол пожаловал к Лютеру собственной персоной, и отношения им пришлось выяснять непосредственно. Лютер швырнул в нечистого чернильницей. Туристам до сих пор показывают чернильное пятно на стене.
Голландская живопись оставила свои свидетельства этого опыта.
Знаменитый «Страшный суд» Яна ван Эйка: на картине с четкостью схемы изображены три уровня – мир темных сил (царство мертвых) – земля (царство людей) – небо (царство светлых сил). Им очень легко найти соответствие: подсознание–эго–суперэго.
Кроме того: анатомический фронтальный срез головного мозга дает поразительно сходное изображение. Самое древнее образование мозга «стриопалидарная система», состоящая из ядер nucleus pallidum, nucleus striatum, nucleus caudatum, substantia nigra, nucleus ruber, выглядит один к одному как несколько монстров нижнего этажа на картине ван Эйка. Рыжая тварь внизу смотрится точь-в-точь как nucleus caudatum, нетопырь с длинной шеей и щучьей головой, раскинул черные крылья в форме substantia nigra, и т.д. Скорченные человечки – по форме похожи на нейроны, а по направлению – вверх и вниз – на восходящие и нисходящие пути головного мозга.
Интуиции художника идеально совпали с объективными вещами из области нейроанатомии, нейрофизиологии и психологии.
Если первая прямая параллельна третьей, а вторая первой, то третья прямая параллельна второй.
На фоне стольких совпадений есть основания полагать, что и религиозная проницательность художника достоверна.
В изобразительной манере Пелевин тяготеет к схематизму, родственному схематизму голландцев. Похоже на разметку электронной платы и кажется ультрасовременным. На деле речь идет о возвращающемся опыте. Современная ситуация, сходная с ситуацией, которую пережил человек Реформации, оборачивается сходными интуициями, и, соответственно, это сходство показывается в искусстве.
Типично для Пелевина начать с детских впечатлений, которые всегда retro по отношению к моменту, из которого ведется повествование. На первых же страницах Пелевин дает экспозицию символа(ов) безвозвратно ушедшего. Таким образом, всякий раз, начиная персональную историю персонажа, Пелевин задает как персональные, так надперсональные параметры; аналогично: конкретное историческое время смыкается с любым ископаемым историческим.
«Я жил недалеко от кинотеатра «Космос». Над нашим районом господствовала металлическая ракета...» – так начинается «Омон Ра».
Ракета – сразу и символ советского, и символ порыва вообще, и символ человеческой воли вообще в реализации этого порыва вообще. На месте ракеты легко увидеть египетские пирамиды или Вавилонскую башню – как знаки того же самого, что обозначает ракета.
Далее: «Первым проблеском своей настоящей личности я считаю ту секунду, когда я понял, что, кроме тонкой голубой пленки неба, можно стремиться еще и в бездонную черноту космоса. Это произошло <...> когда я гулял по ВДНХ».
СССР выставляет – на Выставке – знаки, способные стать живыми символами, воплощением стремления души. Горнего в дольнем.
Далее: «Я повернулся и увидел его... Стекло его шлема было черным, и только треугольный блик горел на нем».
Бессознательное смотрит и узнает свое отражение и принимает его как свой живой образ. Сознание не возражает. Душа нашла форму, чтобы осуществиться и чтобы осуществить свое предназначение.
«┘но, поняв, что мира и свободы на земле не достичь, духом я устремился ввысь, и всё, чего потребовал выбранный мной путь, уже не вступало ни в какие противоречия с моей совестью┘»
Расставание с прошлым и встреча с настоящим, уходящим в перспективу архаичного, происходит уже на уровне имени: ОМОН Ра, Вавилен Татарский, Роман-Рама: отряды милиции особого назначения встречаются с «непомнящим себя» египетским божеством, Владимир Ленин и Василий Аксенов – с Халдеями Вавилона, мальчишка с Сокола – с вампирами Великой Мыши. В имени, данном от рождения, провозглашается врожденная возможность обращения и преображения; провозглашается сверхличностное, готовое при случае и обналичиться.
От клопа к вампиру
Последние книги показывают, что Пелевин не столько развивается или ищет новое, сколько то, что ему удается талантливо, остроумно и увлекательно развивать уже найденное. «Диалектика Переходного Периода», «Empire V», «Священная книга оборотня», взятые в их смысловом содержании, есть не что иное, как расширение «Generation П» и «Омон Ра». Разумеется, никакой негативной критики из этого не следует и следовать не может. Скорее, следует обратное – писатель нашел то, что ему важно, и утвердился в найденном. Поэтому даже его перелицовки старого и чужого выглядят как новое и свое. По-хорошему это и есть новое и свое.
В «Сказке о Тройке» братьев Стругацких Клоп Говорун произносит монологи, живо напоминающие страницы из «Empire V».
«Вы называете нас, цимекс лектулариа, паразитами и толкуете друг другу, что это дурно <...>. Что ж, я с гордостью утверждаю: да, я паразит! Я питаюсь жизненными соками существ иного вида, так называемых людей. Но как обстоят дела с этими так называемыми людьми? Разве могли бы они заниматься своей сомнительной деятельностью или даже просто существовать, если бы по нескольку раз в день не вводили бы в свой организм живые соки не одного, а множества иных видов как животного, так и растительного царства. <...> Вас можно назвать СВЕРХПАРАЗИТАМИ, ибо никакой другой вид не додумался паразитировать на самом себе. Ваше начальство паразитирует на подчиненных, ваши преступники паразитируют на так называемых порядочных людях, ваши дураки паразитируют на ваших мудрецах».
У Пелевина: «Считается, что люди вершина пирамиды, поскольку они могут есть кого угодно, когда угодно и в каком угодно количестве. На этом основано человеческое самоуважение. Но на самом деле у пищевой цепи есть более высокий этаж, о котором люди в своем большинстве не имеют понятия. Это мы, вампиры. Мы высшее на земле звено. Предпоследнее».
Дальше Пелевин идет своей дорогой: «– А какое звено последнее? – спросил я. – Бог».
К этому «Богу» Стругацкие не причастны совсем. Он принадлежит всецело Пелевину и Юнгу.
Отрыв Пелевина от Стругацких, пространство между ними – и есть место, на которое упал мертвый Советский символ. Место, на котором возник «Бог».
Действие переместилось с подмостков за кулисы. Выбор будущего был прежде всего внутренним решением. Стоит ли продавать человеческое первородство за чечевичную похлебку? За зеленый отстой?
Самое интересное случилось, когда продали. Выяснилось, что никакой чечевичной похлебки современная буржуазная демократия электорату не наливает. Дурака обманули на четыре кулака, да еще не на материальные четыре кулака, а виртуальные.
Единственное приобретение: можно открыто и громко – свобода слова! – вожделеть богатство.
Постиндустриальные компьютерные технологии, благодаря которым дырка от бублика обрела конвенциональный статус виртуального продукта и стала полноправной частью реальности, сформировали условия, крайне благоприятные для восприятия условного, отвлеченного, абстрагированного. Вожделение, изнашивание души, перерождение надежды в тщету, кипящую в крови, и вампиров, питающихся копотью человеческой жизни, – всё это стало возможно подать абсолютно прямо, не опасаясь, что бестелесный предмет разговора растворится в воздухе, не дойдя до адресата.
Мир вокруг становится всё более и более условен. Истончен. Изображения вещей получают равные, если не большие права, нежели сами вещи.
Духовное получило, таким образом, новый шанс. И там, где был антисанитарный материалистический клоп, встал во весь рост гордый вампир. А бог, которого человек, кажется, обрел наконец в своей душе, оказался таким, что не приведи боже.
Еще во времена «Омона Ра» Пелевин совершил наиважнейшее открытие. Наиважнейшее – поскольку именно оно обеспечивает значительность и значимость всего, что пишет Пелевин. Делает его книги подлинно актуальными.
Что же такое он нашел?
Если ответить коротко, то – Пелевин нашел последнее убежище бога. Сферу, в которую, в общем-то, без усмешки и с известной долей доверия, согласны пройти за ним его читатели. Где она находится?
Открою, тем более что это и не секрет: «...можно глядеть из самого себя, как из самолета, и вообще не важно, откуда глядишь...»
Откуда глядишь – очень важно! Тем более что Пелевин именно что – глядит всегда (!) «из самого себя» и показывает всегда (!) – «в самого себя».
Почему важно? В другие места никто не пойдет.
Последнее прибежище сакрального, куда (пока еще) инвестируется доверие и, следовательно, доверчивое внимание, – это подсознание человека. Там еще можно – пока – искать Небеса. В этом далеком и близком юнгеанском краю.
Остальное обыскали, а поскольку ничего там не нашли, кроме перегноя, углерода и хлорофилла, то и решили больше не ходить, не искать и не беспокоиться. Астрономические небеса, ботанические леса и пр. – не являются обиталищем Бога, наяд и дриад. Это научный факт.
От «душевного человеческого» и «высокодуховного гуманитарного» рвет навыворот сразу и без предупреждения. Фига с маком, с пастернаком.
***
...Лет 20 назад какой-нибудь недорезанный московский Боря, выпускник Соловьевки с отличием, мог впечатлять сложностью «достоевской натуры». Больше – ни-ни. Лучше уж кушать галоши.
Единственное место, куда сегодня можно зазвать если не веру, то доверчивое внимание, это область подсознания. И не в область загаженную – фрейдистскую, а в более или менее нехоженую – в юнгеанскую.
Что найдет там человек? Что всегда. Нечто, способное стать всем. Станет оно тем, чем станет сам человек.
Нью-Йорк
