Прошлое, которое не проходит

1956: The Hungarian Revolution and War for Independence. Edited by Lee Congdon, Bela K. Kiraly and Karoly Nagy. – New York: 2006, 956 p.

Открывая 19 октября выставку документов из российских и венгерских архивов, посвященную событиям 1956 г., Чрезвычайный и Полномочный Посол Венгерской Республики в России Арпад Секей сокрушенно констатировал: «Как выяснилось, на сегодняшний день в российских учебниках по истории нет ни слова о Венгерской революции 1956 г. А ведь без нее картина краха советского режима была бы неполной. Поэтому выставку, которая откроется 19 октября в Венгерском культурном центре, я адресую и русским учителям, и школьникам». Однако недугом исторического беспамятства страдают не только российские педагоги и их питомцы.

Превратности памяти

Венгрия – трагическая страна трех проигравших революций: 1848–1849 гг., 1918–1919 гг. и 1956 г. И во всех трех венгерских революциях Россия сыграла роль некоего внутримирского фатума: первую и третью растоптала превосходящей военной силой, во второй выступила в качестве рискового политического акушера, который пытался ускорить революционные роды в Венгрии кесаревым сечением интернационализма и зарезал ребенка.

Не надо исторических олеографий, не надо идеализаций любых революций. Для всех народов, переживших революции, они всегда являются величайшим испытанием на прочность и жизнеспособность, подавленные революции – вдвойне. Но проблемы есть и у тех стран, которые их подавили. Новая Россия в лице своей правящей элиты переживает венгерские события 1956-го при включенной «укороченной исторической памяти». Это относится к неуклюжей попытке Бориса Ельцина в 1992 г. «извиниться» перед венграми, для которых 1956 г. – это все еще прошлое, которое не проходит. И которые этих извинений не приняли: всемирно-исторические травмы не лечатся извинениями. Не принимали, по крайней мере до 2002 г., когда отношения Венгрии с Россией стали постепенно размораживаться.

Но это относится и к разумению своей миссии спикером Совета Федерации РФ Сергеем Мироновым, возглавившим российскую делегацию, отбывшую на торжества в Будапешт. Любой народ, совершивший революцию, платит за нее страшную человеческую цену, и этой правде надо смотреть в лицо. Между тем ни уму, ни сердцу венгров и россиян, к сожалению, ничего не говорят дежурные слова, сказанные спикером в преддверии визита: «Те события стали прорывом венгерского народа к свободе и обернулись большими человеческими жертвами». Чьи жертвы, от кого жертвы, во имя чего жертвы? Нельзя говорить о жертвах мимоходом.

Справедливости ради (ради хотя бы тех молодых русских ребят-танкистов, которые в конце октября 1956-го братались с венграми и, как неблагонадежные, были заменены командованием) стоило бы отметить, что революция, переходящая в гражданскую войну (а именно это случилось в Венгрии за две неполные недели осени 1956-го), вообще не происходит без жертв, и они сотнями и тысячами хоронились мадьярами по обе стороны жестокой усобицы. Так, английская «Times» в своей редакционной статье о 50-й годовщине венгерского восстания (23.10.06) напоминает, что «восстание 1956 года было самым кровавым событием в Европе после Второй мировой войны».

И кровь пролилась еще до появления советских танков на улицах Будапешта 4 ноября. В монографии известного американского историка и политолога Чарльза Гати «Обманутые ожидания. Москва, Вашингтон, Будапешт и революция 1956 года» (автор покинул Венгрию молодым журналистом после подавления восстания) отмечается, что, «хотя 30 октября президиум ЦК КПСС решил не вмешиваться вооруженным путем в ход венгерских событий, вскоре ряд обстоятельств, в том числе кровавые расправы с коммунистами в Будапеште, склонили чашу весов на сторону Молотова, Кагановича и поддержавшего их после некоторых колебаний Суслова». Заместитель директора Российского государственного архива новейшей истории, бывшего архива ЦК КПСС, Михаил Прозуменщиков, один из организаторов венгерско-российской историко-документальной выставки «Это была революция безысходности», мужественно заявил: «В Будапеште, и особенно в провинции, происходили массовые репрессии против коммунистов и работников органов госбезопасности Венгрии. Были неоднократные случаи расстрела без суда и следствия, прямого уничтожения людей. Работники КГБ из некоторых провинций Венгрии вынуждены были бежать, кто в Румынию, кто в Чехию. Фактически там речь шла о начале гражданской войны». Однако с момента фактической оккупации Венгрии Советской армией эти жертвы увеличились многократно. В результате были уничтожены 4000 человек, советская сторона потеряла 669 человек погибшими, 1450 были ранены, 51 пропал без вести. В период между 4 ноября 1956-го и 31 июля 1957-го было осуждено почти 29 тысяч человек.

И какую же позицию занял по отношению к этим поистине убийственным фактам Сергей Миронов? «На политической карте мира уже нет того государства, которое было причастно к венгерской трагедии. А Российская Федерация не отвечает за действия советского руководства». По внешним долгам СССР Россия отвечает, правопреемником СССР выступает, за бывшую советскую собственность за рубежом судится, а тут российское руководство избирательно оказывается безответным. Нет, оно не чуждо моральной рефлексии: «Мы испытываем в душе моральную ответственность за некоторые стороны нашего прошлого и надеемся, что венгерское общество по достоинству оценит искренность нашего сожаления по поводу того, что случилось в Венгрии в октябре–ноябре 1956 года».

В душе. Искренность. Наше сожаление... Мне как-то ближе, чем эта официальщина, то, написал о тех событиях писатель и диссидент Владимир Буковский: «После того как краснозвездные танки – мечта и гордость нашего детства – давили на улицах Будапешта наших сверстников, кровавый туман застилал нам глаза. После того как весь мир предал нас, мы никому не верили. Мы хотели погибнуть плечом к плечу с теми, кому доверяли безоглядно...» Да, советская интеллигентная молодежь формата 1956 года – это не только «дети ХХ съезда», но и преданное поколение тех идеалистов, кто еще продолжал верить в социализм «с человеческим лицом» и «чистый марксизм» без сталинской догматики.

Политические цвета Венгерской революции

Не затухают споры – на Западе, а не в России – о том, была ли Венгерская революция лишь антисоветской и антисталинистской или же она являлась также и антисоциалистической. Иными словами, был ли венгерский 1956-й последним шансом «реального социализма» либо последним гвоздем, который сам Советский Союз забил в его тесаный гроб. Чуждая коммунистического ангажемента Ханна Арендт, комментируя венгерские события 1956-го, подчеркивала, что во время российской Февральской революции 1917 г. и Венгерской революции 1956 г. повсеместно и совершенно независимо друг от друга возникли советы и комитеты – рабочие, солдатские и крестьянские в России. Самые различные виды советов в Венгрии: местные советы по месту жительства, ревкомы вооруженных повстанцев, комитеты писателей, артистов, художников в будапештских кафе, молодежные и студенческие советы в университетах, рабочие советы на заводах, ревкомы и советы в армии и в учреждениях и так далее до бесконечности.

Иными словами, та стихийная демократия, демократия снизу, которая после подавления восстания продержалась на местах до поздней весны 1957 г., одушевлялась изувеченной сталинизмом до неузнаваемости «Rate-Gedanke», во многом строилась по модели Советов, которую особенно горячо защищал тогда великий венгерский философ Дьердь Лукач.

По мнению Арендт, отдельные советы и комитеты в определенной степени случайно преобразовались в политические институты. «Наиболее броской чертой этого стихийного развития было то, что эти независимые друг от друга и чрезвычайно различные организации в России в течение недель, в Венгрии за несколько дней вступили на путь сотрудничества и объединения, сначала на региональном и областном уровне с тем, чтобы в конечном счете образовать парламент, охватывающий всю страну». Как и в случае первых североамериканских конвентов, объединений и конфедераций, здесь мы также видим, как из стихийных обстоятельств самого действия развивается федеративный принцип, принцип лиги и союза обособленных единств, причем без того, чтобы участники этого процесса ломали бы себе головы над тем, как можно на большой территории установить республиканское правление, или хотя бы над тем, как можно единым фронтом бороться против общего врага. Они хотели создать новый политический орган, новый вид республиканского правления, основанный на «стихийных республиках», таким образом, чтобы рождавшаяся при этом центральная власть не лишала составляющие ее части первоначальной власти. Иными словами, на массовом уровне самоорганизация населения имела характер прямой демократии.

В национально-протестном стиле была выдержана идеология Венгерской революции. Такие символы, как новые флаг, государственный герб и униформа, помогали простым людям постигать иначе неясные иерархические, социальные или религиозные смыслы. Как вспоминают свидетели происходившего, самым первым шагом повстанцев на улице (в городе или на селе) становилось низвержение развешанных повсюду красных звезд. Большим по размеру символом была громадная статуя Сталина в Городском парке Будапешта, и неудивительно, что ее повалили на землю уже в первые часы революции.

Что касается политической и умственной элиты Венгрии, то она в 1956 г. была расколота глубокими политическими противоречиями. Участник «Кружка Петефи» и деятель революции, с декабря 1956 г. – политэмигрант в Австрии и Германии, профессор Янош М. Бак, один из ведущих авторов известного исторического труда «The Hungarian Revolution of 1956: Reform–Revolt–Repression» (London etc., 1996), констатирует: «За несколько дней свободы зародились четыре главных интеллектуальных течения, представлявших различные концепции политической системы и модели социально-политического устройства». Согласно исследователю, к первому принадлежали сторонники реформированного социализма, бывшая внутрипартийная оппозиция, большинство рабочих советов и все те, кто доверял Имре Надю как человеку, способному обновить страну в рамках демократического социализма. Однако вскоре оформилось второе течение, которое можно назвать «национально-демократическим». Его костяк составляли руководители крестьянских партий (Национальная крестьянская партия, партия мелких хозяев), в том числе выдающийся политический мыслитель Иштван Бибо и некоторые другие политики эпохи коалиций 1945–1948 гг. Представители обоих течений были едины в том, что новая Венгрия должна строиться на принципах реформ 1945–1947 гг. и на демократической платформе антифашистского союза периода войны, отвергая восстановление довоенной политической системы. И те и другие выступали за социалистическую ориентацию в самом широком смысле слова, даже если последние по-иному расставляли акценты в своей социальной и экономической программе и опирались на собственную социальную базу.

Третье, консервативное, течение, появившееся в последние революционные дни и группировавшееся вокруг кардинала Йожефа Миндсенти, ориентировалось на более старые исторические модели и принимало реформы, проведенные после 1945 г., с существенными оговорками. Эта группа выдвигала весьма отличную (по сравнению с двумя первыми течениями) социально-политическую программу. Принципиальное отличие между «леваками» всех родов и консерваторами проявлялось в их оценках происходившего. Антисталинисты из числа коммунистов, равно как демократы и популисты, были едины в том, что 23 октября произошла революция и последовавшая за тем борьба с советскими войсками велась также во имя возможности фундаментальных социальных перемен. Кардинал Миндсенти и его сподвижники в силу своих убеждений отвергали понятие революции и подчеркивали исключительно национальный аспект борьбы.

В своем радиообращении 3 ноября кардинал сказал: «Пусть каждый в стране осознает, что отгремевшие бои были не революцией, но освободительной борьбой». В его глазах не было нужды ни в каких революционных изменениях или экспериментах, вместо этого следовало вернуться к «легитимной» традиции, прерванной в 1945 г. Консерваторы, несомненно, имели широкую опору среди населения, но их представители находились в замешательстве. К тому времени, когда бывший средний класс, поддерживавший кардинала, преодолел страх, осознал свои возможности и начал действовать, по стране уже шли советские танки. Раздавались также голоса, представлявшие агрессивный, радикальный, отчасти крайне правый, оголтелый антикоммунизм.

«Кружок Петефи» и Дьердь Лукач

Наибольшее воздействие на общественное мнение в СССР, на настроения советской интеллигенции оказала та выдающаяся роль, которую в событиях 1956 г. сыграли венгерские интеллектуалы – писатели, философы, журналисты. Они сумели сделать то, чего так и не достигли советские «шестидесятники»: идейно возглавить народное движение, во всяком случае, пока оно не выплеснулось на улицы и баррикады. Исключительное место в этом плане занимала деятельность знаменитого «Кружка Петефи» и его умственного лидера Дьердя Лукача. За Лукачем советская интеллигенция следила с пристальным вниманием, ведь он 12 лет прожил в эмиграции в СССР и был чуть ли не главным идеологическим «партизаном» в эпоху высокого сталинизма .

«Кружок Петефи» – дискуссионный клуб студенчества и молодой интеллигенции, функционировавший как орган политпросвещения в системе Союза трудящейся молодежи, венгерского аналога комсомола, «стал к концу весны 1956 г. главным форумом формировавшейся в партийных низах антисталинистской оппозиции. Происходившие на заседаниях кружка дискуссии по актуальным проблемам экономики, политических реформ, гуманитарных наук, литературы и искусства, привлекали все большее внимание широкой публики, собирали значительную аудиторию. Большинство их участников заявляло о своей приверженности марксизму, доминировала идея очищения социализма от сталинских «искажений», антисоциалистическая тенденция не находила сколько-нибудь заметного проявления» (Александр Стыкалин). Тем не менее эти дискуссии вызывали серьезную озабоченность не только партийно-государственного руководства Венгрии, но и советского посольства.

Знаковым событием в духовной жизни Венгрии стала дискуссия о задачах и перспективах марксистской философии, которая состоялась 14–15 июня 1956 г. Тысячная аудитория с энтузиазмом встретила Дьердя Лукача. Его приход имел в некоторой мере символическое значение, был воспринят присутствовавшими не только как возвращение к активной общественной жизни философа, ранее подвергавшегося разносной травле с ортодоксальных позиций, но и как свидетельство подлинного ренессанса марксистской мысли. Как вспоминает очевидец, «триумфально вернувшийся Лукач убедил всех в том, что для восстановления авторитета марксизма чуть ли не больше всех в мире предстоит сделать венграм. Сквозь подобную оптику никому не казались абстрактными даже столь специфические предметы, как объективная истина... или вопрос о том, как догматический диамат тормозит развитие теоретической физики».

Однако водоворот событий вовлек Лукача в самую гущу политики. Сперва он был кооптирован в ЦК ВПТ, а затем приглашен Имре Надем в состав нового правительства, которое было приведено к присяге 27 октября. Как выяснил на основе изучения архивных документов российский историк Александр Стыкалин, на должность министра просвещения и культуры первоначально предполагалось назначить Ласло Кардоша, в 1940-е годы видного общественного деятеля левонароднической ориентации. Однако эта кандидатура вызвала возражения высокопоставленных эмиссаров КПСС А.И. Микояна и М.А. Суслова, с 24 по 31 октября находившихся в Будапеште и представлявших там официальную линию Кремлю. Так на политическом горизонте возникла фигура 71-летнего Лукача. Микоян и Суслов сообщали 27 октября в Президиум ЦК КПСС, что министром культуры «утвержден Лукач – известный философ, хотя и допускающий немало путаницы в философии, но, политически говоря, более благонадежный и авторитетный среди интеллигенции», нежели предлагавшийся перед этим Кардош.

В тот же день, 27 октября, Лукач выступил по радио с первым своим программным заявлением. Он придал решающее значение формированию такого правительства, в котором был бы «представлен весь широкий спектр прогрессивных, выступающих за построение социализма сил. Большая ошибка предыдущего правительства заключалась в обособлении от тех творческих сил нации, без участия которых невозможно успешное продвижение по венгерскому пути к социализму. Главная задача нового правительства состоит в том, чтобы радикальнейшим образом порвать с практикой манипулирования сверху и использовать все здоровые начинания, исходящие от разных слоев венгерского общества. Только в этом случае каждый венгр сможет почувствовать себя в венгерском социалистическом государстве как дома».

28 октября «Сабад Неп» опубликовала послание нового министра к венгерской молодежи, выступившей против прежнего режима. Лукач признавал за ней право на недовольство недемократическим характером политики, пренебрежением национальными особенностями, отмечал справедливость основной массы требований, заверял молодежь, что правительство извлечет выводы из «печальных событий последних дней», приступит к реорганизации «государственной, общественной, экономической и культурной жизни в духе настоящей демократии», ибо лишь подлинная демократия способна «вымести все остатки сталинизма».

Но жить правительству Имре Надя (с которым Лукач расходился в некоторых жгучих политических вопросах, но к которому лояльность сохранил и после его казни в 1958 г.) оставалось недолго: когда на рассвете 4 ноября советские войска вошли в Будапешт для свержения кабинета Надя, Лукач вместе с другими министрами и премьером нашел убежище в югославском посольстве. Он не знал, что еще 2 ноября состоялась секретная встреча Хрущева и Маленкова с Иосипом Броз Тито, который согласился поддержать советское вторжение в Венгрию. Выброшенный из югославского посольства Лукач, которому новые власти обещали лишь домашний арест, был интернирован и переправлен в Румынию, в город Саров, где находился в каком-то роскошном замке в полной изоляции от внешнего мира до апреля 1957 г. Это тогда Лукач сказал свою знаменитую фразу: «А все-таки Кафка был реалистом».

Отклики в СССР

На ход «десталинизации» в Советском Союзе, начавшейся с «оттепели» и продолженной ХХ съездом, все большее влияние оказывали международные факторы. Советское руководство было прекрасно осведомлено о той роли, которую сыграла местная интеллигенция в событиях осени 1956 г. в Польше и Венгрии. Позиция, занятая рядом руководителей писательских организаций Польши, выступления известных венгерских и польских работников культуры, деятельность «Кружка Петефи» – все это считалось в Москве элементами контрреволюции, направленной на ниспровержение социалистического строя. Советские лидеры опасались, что польско-венгерская крамола может проникнуть в СССР именно через представителей культуры, и старались всеми средствами предотвратить распространение «опасных» идей и взглядов. Подавление венгерской свободы неминуемо должно было обернуться подавлением свободы и свободомыслия в СССР. Началось «завинчивание гаек». Партийные бонзы испугались за свою власть. В закрытом письме ЦК КПСС ко всем членам партии, подготовленном в декабре 1956 г. и озаглавленном «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов», прямо говорится о беспощадной борьбе с «антисоветскими элементами и вражеским охвостьем», а среди тех, кто наиболее подвержен проискам врага, называются творческая интеллигенция и студенчество.

Но было ли чего бояться советской правящей верхушке? Было: события в Польше и Венгрии стали толчком к появлению в СССР оппозиционно настроенных молодежных групп, в первую очередь среди студентов. Осенью 1956 г. в институтах Москвы, Ленинграда, Свердловска, некоторых других городов появились листовки, содержавшие призывы к солидарности с восставшими венграми. Школьник Виталий Лазарянц во время демонстрации в Ярославле по случаю годовщины Октябрьской революции пронес перед трибунами самодельный лозунг, призывавший к выводу советских войск из Венгрии. Лозунги в поддержку революции в Венгрии звучали на демонстрации в Ленинграде. Листовки с призывами к солидарности с «рабочими Венгрии, павшими в боях с коммунистической диктатурой», обещания «кары, как в Венгрии», появлялись в Донецке и Мензелинске (Татарская АССР). На торжественном собрании по случаю годовщины Октября на одном из предприятий Риги был задан вопрос: «Когда у нас будет так, как в Венгрии?»

История гонений в поздние 50–60-е гг. на выдающихся представителей творческой и научной интеллигенции, на либеральные периодические издания – эта история много раз и по-разному рассказана и описана. Не стоит повторяться. Ясно одно: без Венгерской революции ни облик советского «шестидесятничества», ни сила его сопротивляемости Системе никогда не были бы такими, какими они стали.

* * *

В заключение – несколько слов о Системе. О том, проиграла она или выиграла оттого, что, как писал в своих воспоминаниях опальный Никита, «мы навели порядок в Венгрии». Некоторые отечественные историки склонны усматривать некий телеологический порядок в череде событий, которые привели к распаду Советского Союза. ВВС в политической программе за 23.10.06 подводит такие итоги карательной акции СССР против Венгрии: «Лидеры стран НАТО громогласно выражали свою поддержку демократам по ту сторону железного занавеса, но когда из Венгрии стали поступать призывы о помощи, Запад ничего не сделал.

Во-вторых, серьезно пострадали западные левые. Коммунистические партии, пользовавшиеся до той поры значительной популярностью из-за их роли во время Второй мировой войны, оказались расколотыми.

Левые идеалисты стали открыто критиковать левых, поддерживающих политику Москвы. Более четверти членов Компартии Великобритании сдали свои партбилеты. Репутация многих представителей левой интеллигенции была навсегда подпорчена именно потому, что они отказались осуждать советские репрессии. По всему миру репутация советского коммунизма так никогда и не оправилась после подавления венгерского восстания. Советский Союз и его сателлиты просуществовали еще 30 лет. Но первые трещины появились именно в Будапеште, в 1956 году».

Все это так, но есть и еще кое-что важное: проглотив венгерские события 1956 г., Запад ратифицировал ялтинское мироустройство, признал раскол мира. Практически это мироустройство было ревизовано США и их союзниками только в 90-е гг. В условиях холодной войны Система оказалась морозоустойчивой.