Принимает привратника за Бисмарка...

Болен и свободен

Очередной приступ случился утром, и опять застучало в висках, и вновь померк свет в глазах, и, как всегда, тошнота подступила к горлу, выворачивая нутро наизнанку. В изнеможении, не в силах пошевельнуть ни ногой, ни рукой, он терпеливо ждал, когда отступит боль┘

Самочувствие резко ухудшилось в начале 1879 года. Кратковременное лечение в Женеве не принесло желанного облегчения. Он настолько измучен, что в письме к другу, философу и психологу Паулю Рэ, у него вырывается: «Мое состояние – преддверие ада и ничем не отличается от истязуемого животного».

Возможно, все это последствия Франко-прусской войны – сопровождая транспорт с ранеными в Карлсруэ, он заразился дизентерией и дифтерией зева. Болезнь сбила молодого добровольца с ног – неделю он провалялся в госпитале, находясь на грани жизни и смерти. Его состояние было столь тяжелым, что врачи сочли санитара Ницше безнадежным и призвали священника. Однако услуги святого отца не понадобились, кризис миновал, он выкарабкался и, как только забрезжило выздоровление, вернулся в Базельский университет и приступил к своим привычным занятиям – лекции, доклады, статьи. Но непомерные преподавательские нагрузки в течение последующих лет окончательно подорвали его здоровье.

Ну что ж, нет худа без добра. Он давно уже испытывает отчуждение к филологии. Он больше не в силах преподавать. Его умом, сердцем, душой владеет философия. Ему больше хочется писать книги, нежели стоять за кафедрой. Фридрих Ницше, экстраординарный профессор Базельского университета, не просто знает, а уверен – то, что он скажет миру, не скажет больше никто. И он делает выбор, прекрасно сознавая, что выбирает не новую профессию – судьбу.

После решения оставить кафедру и полностью посвятить себя философии следует прошение об отставке в связи с непрекращающимся ухудшением здоровья. Его просьбу удовлетворяют и назначают ежегодный пенсион в 3000 франков. Не бог весть какая большая сумма, но прожить на нее можно. Скромно и просто. Но излишества ему и не нужны. Он одержим единственной идеей и ради ее претворения готов на любые трудности и муки.

Ему всего лишь 35. Он серьезно болен┘ и свободен. И еще: его слабеющие силы поддерживает неистовая вера в то, что он успеет сделать все, что задумал. Он уезжает в Верхний Энгадин, это похоже на бегство – ему невыносимо находиться в Базеле. Первое чувство («Мне кажется, будто я очутился в обетованной земле», – из письма к сестре) быстро проходит, и он бежит в замок Бремгартен. Отныне он будет постоянно менять города и страны – из праздничного, залитого солнцем Сорренто переезжать в чинный, климатически уравновешенный Цюрих, из Цюриха – в провинциальный, бедный солнцем Наумбург, из Наумбурга – в курортный, утопающий в зелени Мариенбад. Но нигде и никогда он не найдет покоя своему истерзанному болезнями телу и успокоения своим оголенным нервам.

Создатель сверхчеловека несовместим с миром, в котором затянутое тучами небо угнетающе действует на нервы, белизна снега слепит глаза, а любая перемена погоды немедленно сказывается на самочувствии. Но вот ему кажется, что целебные источники облегчат его телесную боль – и он мчится в Баден-Баден. Вдруг ему мнится, что сейчас нужнее всего чистый воздух и безветрие, – и он бросается в Лугано. Он думает, что на юге прекратятся его спазмы и наладится пульс, и он спешит в Ниццу. Он прибегает ко всем новейшим медицинским средствам – электрическому массажу, всевозможным диетам, лечебным ваннам, но ничто не в силах помочь этому человеку, и единственное, на что остается уповать, это на свой дух, который пока еще помогает выстоять ему перед всеми многочисленными недугами, терзающими тело.

В 1880 году в Генуе он в ужасающе болезненном состоянии создает «Утреннюю зарю». «Совершенная ясность, прозрачность, даже чрезмерность духа, отразившиеся в названном произведении, уживались во мне не только с самой глубокой физиологической слабостью, но и с эксцессом чувства боли. Среди пытки трехдневных непрерывных головных болей, сопровождавшихся мучительной рвотой со слизью, я обладал ясностью диалектика par excellence, очень хладнокровно размышлял о вещах, для которых в более здоровых условиях не нашел бы в себе достаточно утонченности и СПОКОЙСТВИЯ, не нашел бы дерзости скалолаза».

Философ и женщины

Ему фатально не везло с женщинами.

Он не был ни отталкивающим уродом, ни писаным красавцем: немецкий интеллигент со среднеевропейской внешностью, в которой угадывались славянские черты. Его предки были польские дворяне Ницке, их кровь побеждала германские женские корни даже в третьем поколении – за границей его обычно принимали за поляка.

Отец умер, когда Фридрих еще не вышел из малышового возраста, – застенчивого и прилежного, не по годам развитого ребенка воспитывали мать и тетки.

В молодости у него был один серьезный роман – с филологией. Все остальное – несколько случайных, коротких связей, оставивших в душе неприятный осадок.

Первое, самое острое чувство любви он испытал к Козиме Вагнер, но у него даже мысли не возникало, чтобы признаться в этом жене своего божества. Чуть ли не до конца жизни он был тайно влюблен в нее, но всегда вел себя достойно и благородно, ничем не проявляя своих чувств. Это чувство было столь глубоко и серьезно, что после всего, что случилось между ним и Вагнерами – теснейшая дружба, за которой последует мучительнейший для всех троих разрыв, после всего, что случится с ним в Турине – обморок на улице, за которым последует помрачение рассудка, он, когда его поместят в психиатрическую лечебницу, с улыбкой на устах скажет врачам: «Это моя жена Козима Вагнер привела меня сюда».

Козима всегда была с ним приветлива, любезна, мила. И только. Она любила своего гения – Рихарда. Но всегда искренне высказывала заботу об общем друге: «Он был здесь 31 октября, его вид внушил нам тревогу, меня, впрочем, взволновало его настроение┘ Передайте ему, пожалуйста, что мы справлялись о нем и часто вспоминаем его».

В 1876 году в Женеве он знакомится с молодой голландкой Матильдой Трампедах. После нескольких часов непринужденного, ни к чему не обязывающего общения он предлагает ей руку и сердце. Красивая голландка обескуражена, она даже несколько шокирована поступком своего нового знакомого и, конечно же, отклоняет его предложение. Матильда предпочтет стать третьей по счету женой женевского дирижера Гуго фон Зенгера, чем первой и наверняка единственной – философа Фридриха Ницше.

Но он не отчаивается, прекрасно понимая, что мало кто из женщин может разделить с ним его кочевой образ жизни, его вечные недомогания, его ни на минуту не прекращающиеся телесные муки и душевные страдания. Он изгой, он отвержен от мира, его трагедия – трагедия одиночества и непонимания. Он лишен дома, уюта, женского тепла, и только изредка дамы определенного поведения проводят с ним краткие часы досуга. Но сиюминутные и быстротечные связи облегчают только тело, не душу, и он продолжает надеяться, что все же встретит ту, которая, несмотря ни на что, сумеет разделить с ним остаток его погибельного пути.

Через год в Сорренто вновь происходит резкое ухудшение здоровья, мучительная головная боль истощала все силы, он не мог ни писать, ни читать. Врачи и родные все с большей и большей настойчивостью убеждают его изменить образ жизни. Когда боль отпускает, он рвется к столу. На столе незаконченная рукопись – «Человеческое, слишком человеческое». Давняя приятельница Мальвида фон Майзенбург берется устроить его семейную жизнь самым деликатным образом. Речь идет о Натали Герцен. Ницше сообщает сестре: «Но ей┘ 30 лет, было бы лучше, будь она на 12 лет моложе. Вообще-то мне вполне подходит ее характер и ум». Но что-то не сложилось, и пути Ницше и дочери Герцена не пересеклись.

Однако Мальвида не оставляет своих попыток устроить личную жизнь близкого друга. Весной 1882 года она приглашает философа-отшельника в Рим и представляет его 20-летней дочери русского генерала Лу фон Саломэ. Лу ведет свободный образ жизни, она презирает буржуазную мораль и отвергает все предрассудки постаревшего, утратившего красоту мира. Рядом с девушкой неотлучно находится его давний товарищ Пауль Рэ. Невооруженным глазом видно, что он влюблен в Лу и готов выполнить любую ее прихоть. Своим умом и обаянием она притягивает и Ницше. Она знакома с его произведениями и высказывает по их поводу довольно-таки проницательные суждения. Ницше делится с Петером Гастом: «┘она проницательна, как орел, и отважна, как лев, и при всем том, однако, слишком девочка и дитя, которому, должно быть, не суждено долго жить». Автор теории о сверхчеловеке теряет голову как мальчишка, он влюбляется в эту необычную русскую и дважды делает ей предложение.

Дважды следует отказ. Лу не хочет замуж, ее вполне устраивает духовная дружба как с Фридрихом, так и с Паулем. Ницше соглашается, но все меняется в одночасье, когда в их «тройственные» отношения вмешивается его сестра Элизабет. После знакомства с Лу та приходит в ужас от «совершенной аморальности» подруги брата и затевает изощренную интригу, чтобы их рассорить. Она убеждает Фридриха, что у фон Саломэ связь с Рэ, что она в его отсутствие попросту издевается над ним и довольно часто выставляет в смешном свете. Этого было вполне достаточно – зерна упали на благодатную почву и проросли. Ницше поверил наветам «мстительной антисемитской дуры» (как он позже охарактеризует свою сестру), что Лу и Пауль сговорились против него. Он оскорблен в своих лучших чувствах, он не может больше видеть ни Саломэ, ни Рэ. И рвет с обоими. Его отчаяние столь сильно, что он близок к самоубийству.

Он перестает писать матери и сестре. От перенесенных душевных потрясений у него резко ухудшается здоровье. Со старым другом по Базельскому университету Францем Овербеком он делится своими переживаниями: «Этот последний кусок жизни был самым черствым из всех, которые до сих пор мне приходилось разжевывать, и все еще не исключено, что я подавлюсь им. Оскорбительные и мучительные воспоминания этого лета преследовали меня как бред┘ В них невыносим разлад противоположных аффектов, до которого я еще не созрел┘ Если мне не удастся открыть фокус алхимика, чтобы обратить и эту грязь в золото, то мне конец┘»

Распятый

Он пережил эту трагедию. Он по-прежнему один. Он редко видится с сестрой и почти не встречается с друзьями. Он – наедине с миром. Уже написан гимн сверхчеловеку, но чтобы понять хоть что-то в его «Заратустре», «книге для всех и ни для кого», необходимо пребывать в тех же условиях, что и он, – «одной ногой стоять ПО ТУ СТОРОНУ жизни┘»

Ко многим его разочарованиям прибавилось и разочарование в браке. В то же время, когда длилась история с Лу, он работал над «Злой мудростью». В разделе «Мужчина и женщина» появляются следующие сентенции: «Брак может оказаться впору таким людям, которые не способны ни на любовь, ни на дружбу и охотно стараются ввести себя и других в заблуждение относительно этого недостатка, – которые, не имея никакого опыта ни в любви, ни в дружбе, не могут быть разочарованы и самим браком.

Брак выдуман для посредственных людей, которые бездарны как в большой любви, так и в большой дружбе, стало быть, для большинства: но и для тех вполне редкостных людей, которые способны как на любовь, так и на дружбу.

Кто не способен ни на любовь, ни на дружбу, тот вернее всего делает свою ставку – на брак».

В 1888 году он открывает для себя Турин. В этом аристократическом спокойном городе ему чуть легче живется, чуть лучше пишется. Он заканчивает «Казус Вагнер», работает над «Сумерками идолов» и параллельно над «Антихристом»

В день своего рождения, 15 октября, в возрасте 44 лет, непонятый и непризнанный, почти всеми забытый философ приступает к подведению итогов. Он начинает «Esse Homo» – не обычную биографию, а биографию духа, откровеннейшую исповедь, житие святого и грешника, помесь низкого и высокого, книгу заблуждений и прозрений человеческого духа, ответ на вопрос – как становятся самим собой.

За год до этого в письме одному из близких друзей он подвел своеобразную черту: «Мне кажется, что для меня замкнулась своего рода эпоха; обратный просмотр был бы как нельзя более уместен. Десятилетие болезни, больше чем десятилетие, и не просто болезни, от которой существовали бы врачи и лекарства. Знает ли, собственно, кто-либо, что сделало меня больным? Что годами держало меня возле смерти в жажде смерти? Не думаю. Если исключить Вагнера, то никто еще не шел мне навстречу с тысячной долей страсти и страдания, чтобы найти со мною «общий язык»┘ Это ужасное десятилетие, оставшееся за мною, вдоволь дало мне отведать, что значит быть в такой степени одиноким, уединенным: что значит одиночество страдающего, который лишен всякого средства хотя бы сопротивляться, хотя бы «защищать себя».

И вот он приступил к «Esse Homo» – своему расчету с жизнью, людьми и окружающим миром. Он взывает: «ВЫСЛУШАЙТЕ МЕНЯ! ИБО Я ТАКОЙ-ТО И ТАКОЙ-ТО». Он просит, даже заклинает: «ПРЕЖДЕ ВСЕГО НЕ СМЕШИВАЙТЕ МЕНЯ С ДРУГИМИ!» Он еще надеется, что его услышат. Ему, познавшему все горькие человеческие заблуждения, все же хочется верить, что его наконец-то поймут. Он давно постиг последние истины, бескорыстно (щедрость гения!) хочет поделиться ими с миром, в конце концов он пишет не только для себя, но и для человечества, но кому нужны прозрения философа, давно опередившего свою эпоху, давно обогнавшего свое время? Мечты одного из самых умных людей конца XIX столетия призрачны, а надежды иллюзорны. Мир, как всегда, не желает прислушиваться к пророкам, он равнодушен к вещателям «последних истин», ему не нужны провидцы. Издатели уже давно неохотно печатают его сочинения – откровения и предвидения Фридриха Ницше не находят спроса у публики. Его книги НЕВЫНОСИМЫ не только для рядового читателя, но и, увы, для интеллектуальных друзей, которых можно пересчитать по пальцам. Круг замкнулся: житейское и духовное одиночества совпали. Человеческое, слишком человеческое мешает понять современникам философа-декадента, имморалиста, подвергшего безжалостной переоценке все обветшавшие европейские ценности.

Кстати, кто, где и когда любил (любит) выслушивать о себе ПРАВДУ?

В этом году он читает «Пролегомены к истории Израиля» Вельгаузена, «Жизнь Иисуса» Ренана, «Бесов» Достоевского, посмертные сочинения Бодлера.

В этом году он перелистывает собственную вышедшую в свет «Казус Вагнер», держит в руках корректуры своих сочинений «Сумерки идолов» и «Антихриста» и заканчивает «Esse Homo».

В этом году он живет и работает с таким напряжением, что обостряются рецидивы всех старых болезней – его не выпускает из своих цепких тисков головная боль, преследует постоянная рвота; нервное истощение настолько велико, что он сам приходит к выводу: «машина в целом никуда не годится». Осенью он отсылает Августу Стриндбергу «Сумерки идолов». Потрясенный Стриндберг, уже знакомый с «Казус Вагнер», незамедлительно отвечает: «Я заканчиваю все свои письма к моим друзьям: читайте Ницше! Это мое Карфаген должен быть разрушен!» Еще один человек, русская княгиня Анна Тенишева, по достоинству оценивает стоящего на краю душевной гибели философа: «Хотя я, к сожалению, не имела еще повода узнать вас лично, у меня тем не менее есть внушительное представление о глубине вашей мысли и всей вашей личности, главным образом благодаря лекциям, которые читал о Вас Георг Брандес».

Но предотвратить гибель этого открывателя горьких истин уже никто не в состоянии.

Он все чаще и чаще испытывает приступы душевной боли, тоски и отчаяния. То и дело он заглядывает в бездну, и бездна пристально всматривается в него. Временами на уединившегося от мира философа накатывают волны безумия, и тогда его «Я» блуждает в сумерках сознания.

В полнейшем одиночестве он встречает новый 1889 год.

3 января, как обычно, не изменяя своим привычкам, он отправляется в пешую прогулку по Турину. Неожиданно – это было похоже на землетрясение – город раскололся на две половинки грецкого ореха. Свет в глазах померк, земля ушла из-под ног и соединилась с небесами, он потерял равновесие и начал падать в бездонную пропасть┘

Апоплексический удар настиг философа-затворника на улице, неподалеку от дома. После чего наступило полное помрачение рассудка – долгая-долгая ночь. Его разум перешагнул предел, за которым начинается другая жизнь, подчиняющаяся иным законам. Где время течет одновременно в разные стороны. Где пространство может суживаться до точки и расширяться до размеров вселенной. Где нет ни рая, ни ада, ни греха, ни благодати, ни добра ни зла. Его бунт против всего и вся, его борьба с самим собой закончились ни победой, ни поражением: независимо от его воли разум выбрал оптимальный вариант и рухнул┘ в безумие. Безумие оказалось выходом – спасением (на какое-то время) физической оболочки. Но нужно ли это было «Я» Фридриху Ницше, не предпочтительнее бы сразу закончить свой земной путь?..

Он еще нашел в себе силы разослать открытки некоторым друзьям. Георгу Брандесу он пишет: «После того как ты открыл меня, невелико было искусство найти меня: трудность теперь заключается в том, чтобы потерять меня». Петера Гаста просит: «Спой мне новую песнь: мир просветлен и небеса ликуют». И везде одна и та же подпись: РАСПЯТЫЙ.

Получив такого же рода послание, Франц Овербек немедленно выехал в Турин и привез вконец ослабевшего друга в Базель, где его поместили в психиатрическую лечебницу.

Диагноз, документы, письма

13 января Франциска Ницше приезжает к сыну. Но чем она могла ему помочь? Мать он не узнает. Диагноз базельского психиатра Вилли краток и жесток, он звучит как приговор: «Paralysis progressiva». Это означает, что всему причиной – сифилитическая инфекция. Учитывая слабую физическую природу пациента, шансов на излечение практически нет.

Но не все врачи с этим диагнозом согласны. Доктор Гильдебрандт считает, что «нет и следа доказательств того, что Ницше в 1866 году заразился сифилисом». Его поддерживает коллега Эманюэль. Но более всех осторожен в своих выводах доктор Бинсвангер: «Данные анамнеза, касающиеся происхождения болезни Фридриха Ницше, настолько неполны и отрывочны┘ что окончательное суждение об этиологии его заболевания не представляется возможным».

17 января в сопровождении матери больного перевозят в клинику Йенского университета.

Из записей в истории болезни

«20 февраля. Забыл начало своей последней книги.

23 февраля. «В последний раз я был Фридрихом-Вильгельмом IV».

27 марта. «Это моя жена Козима Вагнер привела меня сюда».

27 апреля. Частые приступы гнева.

18 мая. Довольно часто испускает нечленораздельные звуки.

14 июня. Принимает привратника за Бисмарка.

4 июля. Разбивает стакан, чтобы забаррикадировать вход в комнату осколками стекла.

9 июля. Прыгает по-козлиному, гримасничает и выпячивает левое плечо.

4 сентября. Очень ясно воспринимает происходящее вокруг. Время от времени ясное сознание своей болезни.

7 сентября. Почти всегда спит на полу у постели».

И так далее, и так далее┘

Франциска Ницше – Францу Овербеку от 22 марта 1890 г. «Мне кажется, что мозг его просветляется с каждой неделей. Так, несколько дней назад он сел за рояль, как это по обыкновению делает всегда после обеда, и сыграл мелодию, очень мне понравившуюся, но незнакомую. К вечеру я спросила его, что это была за мелодия, он ответил мне «Opus 31 Бетховена, в трех частях». Его игра на фортепиано столь осмысленна, что кажется, будто он думает при этом┘»

Надеясь на скорое выздоровление, мать просит врачей отдать ей сына под домашнее попечение. С нее требуют расписку. 13 мая Франциска Ницше увозит сына к себе в Наумбург.

Но окончательно прийти в себя ему уже было не суждено. Состояние безумия длится долгие десять лет. Лишь иногда наступают периоды просветления. Два последующих апоплексических удара, случившиеся в 1898 и 1899 годах, сводят его в могилу в жаркий полдень 25 августа 1900 года.