Андрей Архангельский Фашизм. От частого употребления этого слова многомиллионная совокупность человеческих зол превратилась в нечто абстрактное, в табуированное ЗЛО ВООБЩЕ. Шум, поднявшийся после признания писателя Гюнтера Грасса (11 августа в интервью Frankfurter Allgemeine он сообщил, что в 1944 году был призван в войска СС), – последствия все той же абстрагизации и табуированности зла по имени «фашизм». В СС, не в СС – с точки зрения истории какая уже по большому счету разница? Однако реакция западных интеллектуалов на «казус Грасса», кроме прочего, демонстрирует абсолютное непонимание роли писателя в ХХ веке. Роли, которая существенно отличается от веков предыдущих.
Писатель XIX еще века – наблюдатель зла. Писатель ХХ – участник зла, часто прямой. В этом смысле писатель окончательно потерял невинность. Отныне он тоже виновен, он не над схваткой, он – часть зла.
Бог (для атеистов скажем – история) не зря так устроил – чтобы писатель из наблюдателя превратился в участника. Потому что иначе зло невозможно персонифицировать, а значит, и победить. Бороться с абстрактным злом литература не умеет.
Помните, у Адорно – «после Освенцима нельзя писать стихи»? Или на ту же примерно тему высказывание композитора Штокхаузена, который после 11 сентября заявил, что трагедия 11 сентября 2001 года – величайшее произведение искусства? На него, помнится, тоже все набросились, а человек дело говорил: он имел в виду, что зло достигло такого совершенства, что по своему воздействию равняется выдающимся произведениям искусства.
Освенцим и Дахау – тоже в своем роде произведения зла – словно бросили вызов художнику: победи нас своими дерьмовыми текстами, писателишка несчастный, попробуй.
В Освенциме среди прочего нашли что-то вроде стенгазеты, а в ней – дружеский шарж на передовика производства, который отправил в печь 20 тысяч человек. Нарисован офицерик возле газовой печи, улыбается. Вот с ЭТИМ как бороться, каким искусством ЭТО можно победить?
Есть только один путь: пристальное вглядывание в отвратительную бездну, рассказы непосредственных свидетелей и участников. Чтобы ни в коем случае не возникло ощущение, что зло делали какие-то особые нелюди с другой планеты. Люди, люди. Обычные. Не зря ведь у Ромма – «Обыкновенный фашизм». В этом-то и весь страх. Стать животным гораздо проще, чем кажется.
Описать будни рядового солдата СС – чему и посвящены скандальные воспоминания Грасса «Очищая луковицу» – единственный возможный путь демифологизации зла, путь литературы «после Освенцима». Не «Фашизм! Фашизм!» кричать, а подробно описывать бытовую, банальную жизнь фашизма. Мать рядового эсэсовца что, ему в письмах пишет: «Убивай, сынок, пархатых красных варваров»? Да нет же. Все то же, обычное материнское: не болеешь ли, как твой насморк, одевайся теплее. Сотни, тысячи таких опубликованных писем – и все, и нет мифического, умом непостижимого, пугающего фашизма. А есть люди, которые постоянно творят зло, не отдавая себе в этом отчета.
Вот почему – Грасс. Вот зачем – Грасс.
Напоследок об этике. Достоевский не зря говорил, что человек неоступившийся, непереступивший ему неинтересен. Только человек, шагнувший за пределы морали, способен излечиться, осознать страшные последствия такого поступка. Писатель сегодня – точно такой же переступивший и преступающий. Сознательно, несознательно – второй вопрос. Он – это мы, ничем не лучше и не хуже.
А упрекать Грасса, урожденного в 1927 году, за то, что он был невольной частью зла, – все равно что упрекать немецкую литературу за то, что она до сих пор пользуется удвоенной буквой S. Других нет.
