Чей ты наследник?

Евгений Пастернак – Никита Заболоцкий – Алексей Симонов – Никита Высоцкий. Такой неслучайный квартет собрал в своей программе «Тем временем» Александр Архангельский. Четыре сына четырех легендарных поэтов. Разговор шел о том, легко ли быть наследником. Привилегия это или бремя? По ходу беседы прояснилось, что сын за отца отвечает. Что творческое наследие – моральный капитал, которому не след лежать под спудом. И который часто приходится защищать от расхитителей. Но в телепередаче не выговоришься. Так что продолжим.

За большого художника отвечают не только родственники. Десять лет прошло со дня смерти Иосифа Бродского – эх, как быстро летит время... Укор всем читателям и исследователям поэта: до сих пор нет эталонного издания его произведений, не написана та самая легендарная биография, которую «нашему рыжему» в 1964 году начали делать советские власти. Еще пять лет назад руководители ЖЗЛ говорили нам, что талантливо написанную книгу «Бродский» издадут с колес. Кто у нас истинный духовный наследник Бродского? Ау!

А вот пример из совсем другой оперы. Владимир Богомолов после «Момента истины» (впервые напечатанного «Новым миром» под названием «В августе сорок четвертого...» в 1974 году) 30 лет работал над итоговым произведением «Жизнь моя, иль ты приснилась мне...». Не только нам говорил он, что и этот роман собирается в первую очередь показать «Новому миру». Считал, что там его читатели. Получилось по-другому. В конце прошлого года журнал «Наш современник» начал печатать богомоловскую эпопею. Попадет ли она теперь в поле зрения тех вольнодумцев, что в свое время создали репутацию «Моменту истины» как произведению упрямо-правдивому, независимому от конъюнктуры?

С Булатом Окуджавой вроде бы все хорошо... Еще при жизни великого барда добровольные текстологи подарили ему к 60-летию самиздатское собрание сочинений в 12 томах. В советском 84-м году. В нашей стране поэтические корифеи после смерти получают право на: а)памятник; б)персональную книгу в «Библиотеке поэта»; в)жэзээловскую биографию. Статуя Булата на Арбате есть, за жизнеописание взялся Дмитрий Быков, и даже зеленый том с золотыми буквами на переплете уже выпущен. Но с ним неувязочка вышла. Готовить издание поручили случайным людям. Не духовным наследникам поэта, а посторонним лицам. Сильно надо было не любить Окуджаву, чтобы открыть его избранное стихотворением «Моя Франция» со строками «в поступи коммунистов будущее твое». Свои газетные стихи калужского периода поэт ни разу после 1956 года не перепечатывал. Если и включать подобную горько вынужденную продукцию, то только в раздел дополнений – это из азов текстологии. И в то же время забыты знаменитые песни из «Золотого ключика». «Поле чудес в стране дураков» – это же вошло в русскую фразеологию. И неполон Окуджава без строк: «Не покупаются, не покупаются доброе имя, талант и любовь». Требуется переиздание. Радикально измененное.

Ошибок не случается там, где родственники и творческие наследники не просто ладят, но во имя созидательной цели действуют как союзники. Хотя, конечно, есть наследники, которые с заведомым подозрением относятся к любому энтузиасту-исследователю. А есть, с другой стороны, эксперты и текстологи, которые считают юридических наследников досадным препятствием. Придумали даже профессиональную поговорку: «Kill the widows!» («Убейте вдов!»). Но имеется же и идеальный прецедент поведения вдовы – Елена Сергеевна Булгакова. У нее была страсть – издать «Мастера и Маргариту». Стратегия страсти продиктовала мудрую тактику. Сюжет романа был осмыслен ею как инструкция: Маргарита не побрезговала сомнительным Азазелло, Е.С. Булгакова вступила в прагматический контакт с советским литературным магнатом К.Симоновым (которого даже сейчас винят за то, что он не стал защищать «Доктора Живаго»). И совместным порывом-усилием было совершено невозможное: с 1966 года люди нашего поколения стали читателями и духовными наследниками Булгакова. Целую четверть века сэкономили.

Каждый дебютант в литературе – в чем-то Иван Бездомный. Берется за глобальную тему, открывает Америку, не задумываясь о предшественниках. Что ж, если ты не рискнешь быть отчасти самозванцем, то угодишь в плагиаторы или эпигоны. Но когда вдруг удалось сочинить что-то стоящее, то неизбежно посетит вопрос: чей я наследник? Безродных писателей не бывает. Тынянов не любил слово «преемственность» и заменял его термином «отталкивание». Достоевский по его концепции отталкивался от Гоголя, Тютчев от Пушкина... Но оттолкнуться – это ведь и опереться, подзарядиться, унаследовав импульс.

Современная критика при всем ее филологическом снобизме ленится прослеживать объективную преемственность. Газетные обозреватели, по сути, сбросили классику с парохода современности, загнав ее в «памятные даты», в юбилейно-компилятивные экзерсисы. А в ком живет сейчас творческий дух вечных спутников? Имея свои соображения на этот счет, мы решили свериться с самоощущением ныне пишущих.

С ответом никто не мешкал. Выяснилось, что большинство писателей, подобно Мичурину, любят скрещивать генетические линии. Разные. Многие сегодня верны заветам Чехова, но питаются не только им. Утонченный Антон Уткин помимо Чехова вписывает в свою родословную Гаршина и Юрия Казакова, а мастер чувственного письма Азольский добавляет вроде бы несовместимых Алексея Толстого и Джека Керуака. Александр Мелихов включил в свою тройку Толстого (уже Льва), Герцена (понятно: публицист публициста видит издалека) и Паустовского (тоже нефабульного стилиста). «Маяковский – Катаев – Трифонов». Как вы думаете, кто назвал эту триаду? И мы бы не сразу догадались. От политически активного Сергея Шаргунова мы скорее ждали не Трифонова, а Лимонова, в поддержку которого он давно еще отдал свою «дебютовскую» премию.

Да, не чукчи наши писатели – думают о своем историко-литературном векторе.

Александр Кабаков на вопрос, чей он наследник, дал «простой ответ: Юрия Трифонова и – слава богу, вполне живого – Василия Аксенова. Если брать глубже, то – по этим же двум линиям – Бунина и Гоголя, простите за самомнение». Быстро же наш мониторинг занесло за линию привычной исторической разметки: можно быть наследником коллеги, не дожидаясь его ухода в вечность. Если человек сделал что-то значительное, наследие у него уже имеется. Так, В.Н. Топоров писал «об огромном и все возрастающем наследии Гаспарова», когда Михаил Леонович был еще среди нас.

«Всем нам в наследство досталась великая русская литература. Дело критика – отыскивать в ней генеалогические деревья», – сказала Марина Вишневецкая. Что ж, она в своем праве. Мандельштам тоже считал, что долг критика – показать, откуда пришел художник. И мы отправились в литературный лес, захватив с собой надежный тыняновский компас. Его стрелка указала, что ближайшая предшественница Вишневецкой – Людмила Петрушевская, которая, в свою очередь, соединила платоновский язык народного многоголосого сознания и хармсовскую поэтику абсурда. Вот такой гобелен, такой пейзаж.

Во время прогулки мы увлеклись и среди дубов и сосен, окрепших в шестидесятые годы, нашли генеалогию других нынешних знаменитостей. Владимир Сорокин и Виктор Пелевин – литературные дети Юрия Мамлеева, Евгений Гришковец со всеми его приколами неминуемо восходит к «жванецкому жанру», Александра Маринина привкусом советской моралистики обязана ныне забытому Ивану Лазутину, автору тогдашнего бестселлера «Сержант милиции»... Или вот Алексей Иванов, о котором сегодня много пишут. Николай Александров усмотрел корни «Золота бунта» в «Золоте» и других романах Д.Н. Мамина-Сибиряка. Но это уже дедушка или даже прадедушка пермского прозаика. А есть у него и литературный папаша, с той же фамилией – Анатолий Степанович Иванов, автор «Вечного зова». Традиция большого народного романа...

Предшественники часто помогают, но они же и мешают, давят авторитетом. Татьяна Толстая в свое время удачно прикурила от набоковского огня, а теперь – чего ждет от нее литература? Новым антиутопическим «Приглашением на Кысь» ей не отделаться...

Что же касается критиков, то они не просто ботаники, обязанные исследовать литературную флору, они – сами растения, с короткими или глубокими корнями. Павел Басинский называет своими профессиональными дедами Аполлона Григорьева и Николая Страхова, а отцами – Игоря Золотусского и Льва Аннинского. Аннинского же спрашивать не надо, и так ясно: он вырос из амбивалентного В.В. Розанова. Можно не сходиться с названными коллегами в конкретных эстетических оценках, но именно причастность к «длинной» традиции помогает критику не опуститься до уровня тусовочного журналиста.

Творческое наследие не распределяется по союзписательским секциям: поэзия, проза, критика... Нина Горланова призналась, что начала с подражаний Флэннери О’Коннор и Шукшину, а сейчас в своей прозе вдохновляется... Мандельштамом: «Если у меня застопорился прозаический текст (нет перехода от одного абзаца к другому), я просто открываю Мандельштама, который всегда лежит слева от компьютера, и ищу слово-два. Наверное, у меня нет рассказа за последние годы, в котором его не было бы. Но это не постмодернизм, а просто – из любви к поэзии Осипа».

Очень нам это близко. Пишем – любя. Ведь Ахматову и Цветаеву стоит продолжать не только стихами, но и психологической прозой, которую они не писали. Наследником Высоцкого можно стать, не беря в руки гитару, а сочиняя романы о нашей жизни.

Быть наследником – ответственность. Но это и удача, благодать.