0
1977

12.01.2006 00:00:00

Отвязанная лодка

Тэги: венеция, лодка, поэзия, бродский


В Венеции я полюбил стихи Ольги Седаковой. В тот момент, когда стал скучать о России. Вдруг оказалось, что мне близко многое из того, чем она живет, о чем пишет. Ее архангельские пристрастия связаны напрямую с моей родиной. Ее православное простодушие, привитое бабушкой, крестьянкой Дарьей Семеновной Седаковой, без излишних изысков и стенаний, схоже с моим, и даже ее русское европейство мне импонирует. "Отвязанная лодка/ Плывет, не размышляя,/ Обломанная ветка/ Прирастет, да не под этим небом".

Немало отвязанных лодок русской поэзии расплылось в ХХ веке по всему миру. Среди них и ее любимые поэты Вячеслав Иванов, Владислав Ходасевич, Иосиф Бродский. Но корни-то все равно остаются, прежде всего православные.

И от родины сердце
сжималось.
Как земля под полетом
орла┘
Венеция, Господин Великий
Новгород

В каком-то смысле Венеция - чрезвычайно русский город, и не только потому, что она стоит и держится на русских могучих и не гниющих лиственницах, которые в воде лишь каменеют, и не потому, что одна из главных набережных, где, кстати, любил останавливаться Иосиф Бродский, называется Славянской набережной (Riva degli Schiavoni), а целые кварталы чрезвычайно напоминают районы Санкт-Петербурга. И даже не потому, что простодушный русак с изумлением обнаружит здесь кремлевскую стену, построенную все тем же архитектором Фиораванти, изгнанным из Венеции за долги перед городом и уехавшим в далекую Московию строить Кремль. При желании можно вспомнить и о венедах - далеких наших славянских предках, имевших прямое отношение к обустройству древнего веницейского города.

Здесь нет места обывателям, это типичный имперский город, которому нужен простор. Я бы сравнил Венецию с древним Новгородом. Вольная республика, не зависящая ни от кого. Но и поэзия Ольги Седаковой сопоставима с духом Господина Великого Новгорода, с духом свободы, личностной независимости и одновременно кротости и смирения. "Поэзия земли не умирает./ И здесь, на Севере, когда повалит снег,/ Кузнечик замолчит. А вьюга заиграет -/ И забренчит сверчок, ослепший человек".

Испуг лесного зверя

Как ни парадоксально, ее изысканная поэзия почти целиком посвящена земле и людям земли. Она потаенный природный поэт, кажется, что она и пишет стихи для каких-то своих друзей из мира животных и растений, рыб и водорослей. Если ее и называть "внутренней эмигранткой", то отнюдь не из России, не из Москвы, а вообще - из людского нескончаемого потока. И ее отчуждение напоминает скорее испуг лесного зверя перед огнями большого города, нежели холод элитарного богемного существа, презирающего окружающую его чернь. "Поэзия земли не так богата:/ Ребенок малый да старик худой,/ Кузнечик и сверчок откуда-то куда-то/ Бредут по лестнице одной┘"

Как поэтесса она и родилась и состоялась в эпоху безвременья, когда ее (нашему) поколению суждено было стать молчащим и бессмысленным, лишенным героики и романтизма. Ольга Седакова и стала переводчиком с языка молчания, определив свою поэзию как поэзию "геройную". "Было только молчанье и путь без конца./ Минералов и звезд перерытый ларец/ Им наскучил давно. Как лицо без лица,/ Их измучил в лицо им глядящий конец┘"

Тем самым она оказалась почти никому не нужна в самой России и в советское, и в постсоветское постмодернистское безгеройное ироничное время. Как ни парадоксально, именно нынешнее неприятие всего происходящего лишь добавило и героизма и протестности в ее стихи. "Что такое наш нынешний культурный "истеблишмент", я плохо представляю. Кажется, он пестрый и не совпадает с прежним "андеграундом". Одна из партий андеграунда - пародийно-абсурдистская - явно занимает теперь командные места, это они теперь наши big boys, при этом мирно уживающиеся и с прежними большими людьми, и с новым поколением авторов┘ Искусство - "актуальное искусство" - уже давно и не создает образов, а разрушает их, и часто самым немудреным, физическим образом, поджигая, рубя, уродуя разнообразные вещи на глазах зрителя (акция, перформанс) или выставляя уже изуродованные и разрушенные (инсталляция). Творческая акция понимается как по преимуществу - или исключительно - разрушительная акция. "Мифическое", "мистическое", а заодно с ними часто и "метафизическое" в современном культурном контексте могут прозвучать лишь в резко отрицательных рецензиях и быть не только эстетическим, но и политическим приговором".

С этими ее мыслями я целиком и полностью согласен. Ольга Седакова с ее метафизическим мышлением, с ее поисками мифа и духа в поэзии кажется нынче чужой во всех поэтических лагерях. Она и в эстетике своей, в форме своего стиха ищет героизм метафизический, ищет нечто высшее, чем сами слова.

Странствующий рыцарь

От нашего русского анархизма и безверия Ольга Седакова и устремилась и душой и стихами иными в другие края. Даже в своем европеизме она ищет не житейского благополучия и не освоения мировой поэзии, иных эстетик, иных возможностей стиха, а островки личностного озарения верой и благочестием. Будь она мужчиной и родись в средневековой Европе, она стала бы странствующим рыцарем. В России она была бы староверкой и сожгла бы себя на костре вместе с сотнями приверженцев протопопа Аввакума. Ее поиски равновесия между духом и мифом, которые она ведет в своей поэзии, опираясь и на великого Данте, и на католика Клоделя, и на хорошо знакомого в России Рильке, с неизбежностью оказываются чересчур русскими. Отрицая весь нынешний цинизм, эпатаж и пошлость, Ольга Седакова в результате оказалась истинным консерватором былых русских традиций. "Всегда есть шаг, всегда есть ход, всегда есть путь./ Да не сдадимся низким целям./ Так реки, падая, твердят ущельям:/ Всегда есть шаг,/ Всегда есть ход, всегда есть путь┘"

Мы с ней из одной родины, из одного времени, из одного замолчанного поколения, хоть и шли разными путями. Ольга Александровна Седакова родилась 26 декабря 1949 года в Москве, в семье военных. Окончила филологический факультет МГУ. Училась у Мамардашвили философии, у Аверинцева эстетике, у Пятигорского - индуизму. Сразу после окончания университета поступила в аспирантуру, защитила кандидатскую диссертацию в 1983 году. Писать стихи начала рано, года в четыре, но долгое время никому их не показывала. Таилась. Впрочем, в литературную студию при Дворце пионеров (так же, как и я в свое время в Петрозаводске) ходила. Очень рано познакомилась с поэзией Серебряного века и влюбилась в нее. Впрочем, кумиров у нее среди поэтов серебряной плеяды не было. По-настоящему, и в этом я согласен с Сергеем Аверинцевым, Ольга Седакова увлеклась лишь поэзией Николая Заболоцкого, по сути, во многом повторяя его судьбу.

Почти в то же самое время, что и Ольга Седакова, я из Питера ездил в Тарту на лекции Юрия Лотмана, где познакомился и в тот период даже сдружился с тогдашним молодым тартуским филологом Юрием Минераловым, ныне преподавателем Литературного института.

Как оказывается, и Ольга Седакова дебютировала как поэтесса в Тарту. Она вспоминает: "Среди рабочей недели, в день рождения Пастернака и день гибели Пушкина, был устроен вечер у камина. Лотман очаровательно рассказывал об истории карточных игр (в связи с "Пиковой дамой"), пили вино. И вдруг Н.И. Толстой, мой университетский учитель, сказал мне: "Я посоветовал Ю.М. попросить вас прочесть стихи (Толстой один из всех знал об их существовании). Вы не отказывайтесь". Это и был мой дебют. Наверное, никогда после мне не было так страшно читать вслух. Мои кумиры, мои учителя, умнейшие люди России - перед ними я должна была это делать!.. Мнение каждого из них мне было дороже отзывов всего Союза писателей".

Могли мы встретиться с ней и в Финляндии, в Ново-Валаамском монастыре, куда не раз заносила меня судьба, в скитаниях по центрам русской эмиграции. А Ольга Седакова читала там лекции об отношении русской светской поэзии и церковной гимнографии.

Великая неудачница, инопланетный гость

На мой взгляд, Ольгу Седакову можно отнести к нашим средиземноморским почвенникам, как и ее друга и наставника Сергея Аверинцева. Не случайно Аверинцев относит ее к прямым продолжателям традиции недооцененного Николая Заболоцкого. Если Заболоцкий был самым великим неудачником русской поэзии ХХ века, то и его последовательницу с неизбежностью ждала та же судьба. Более русская, чем многие гордящиеся своей национальностью, поэтесса, но чурающаяся официального почвенничества, она с тоскою зарывалась в европейские культуры. Еще одна наша великая неудачница. Русская традиция продолжается. Космополитизм ей явно чужд, но и зарываться в подмосковные снега Седакова не намерена, скорее она возрождает традиции нашего Серебряного века с всеевропейским охватом, с превращением Европы и близкой ей Италии в русскую провинцию. "Римские ласточки, ласточки Авентина/ Когда вы летите, крепко зажмурившись,/ О, как давно я знаю,/ Что все что летит, ослепло./ Поэтому птицы говорят: Господи! -/ Как человек не может./ Когда вы летите - неизвестно куда, неизвестно откуда, -/ Мимо апельсиновых веток и пиний/ Беглец возвращается в родительский дом.../ Старый и глубокий, как вода в колодце./ Нет, не все пропадет, не все исчезнет/ Эта никчемность. Эта никому-не-нужность./ Это, чего не узнают родная мать и невеста./ Это - не исчезает┘"

Если честно, то иногда, общаясь с Ольгой Седаковой, я воспринимал ее как какого-то инопланетного гостя, залетевшего в наши русские края, и тем более для меня было неожиданно присуждение ей премии Александра Солженицына буквально через несколько лет после Ватиканской премии имени Владимира Соловьева, врученной ей Папой Римским Иоанном Павлом Вторым в 1998 году. Она была удостоена долгой личной беседы с главой Католической Церкви, который, впрочем, и сам был не лишен поэтического дара, хорошо знал русскую поэзию и писал стихи до конца дней своих.

Меня любят упрекать в том, что я привязываю к русскости все, что замечу яркое и талантливое в литературе вокруг себя. Может, это и так. Вот и Венецию, влюбленный в нее, я готов отнести к древним венедам, предкам славян, а значит, и нас, русских. Может быть, это наша прародина? Не случайно же византийского в ней больше, чем католического.

Но поэтессу Ольгу Седакову я упорно относил к окатоличенным, европеизированным русским поэтам, косо смотрящим на наши русские литературные традиции. И в Венецию сборник ее стихов "Путешествие волхвов" взял, чтобы с ее помощью окунуться в Италию. Открыть Италию ее поэзия не помогла. Я узнал, что именно в Венеции, в том же университете Ка Фоскари, где я рассказывал студентам-славистам о современной русской литературе, на одной из конференций она встретилась с Иосифом Бродским, чему и посвятила стихи "Памяти поэта". "Как лоно лагуны,/ Звук, запах и вид/ Загробные струны/ Сестер Пиерид/ Вбирают, вникая/ В молчанье певца/ У края/ Изгнанья,/ За краем конца..."

Но и в этих стихах важна не Венеция, важно общение с русским поэтом. Впрочем, и такие стихи для нее не самые характерные. Гораздо чаще Ольга Седакова обращается в глубь русской истории и русского духа, сближаясь с народными поэтами, певшими свои причитания и плачи. Она ищет своего рода утешение. "Болящий дух врачует песнопенье┘" Иногда она просто становится духовным поэтом. Она с нежностью и легким сердцем пишет, к примеру, легенду о Сергии Радонежском, тем самым выходя на еще одно скрытое сближение с путем моей жизни. Именно в любимом мной Радонеже, где я часто жил летом, была похоронена на сельском кладбище моя маленькая дочурка. Памятник Сергию Радонежскому работы моего друга Славы Клыкова стоит перед входом на это кладбище. А вокруг - поэтическое смирение, дар нежной мысли поэтов. "Итак, не оставалось никого./ Ни прошлого наставника монахов,/ Учителя мужающей земли./ Ни будущего, перед кем мы сложим/ Тяжелые дела свои и скажем:/ Мы сами не осмелимся, но ты/ Проси за нас. Душа похожа на/ Широкий круг глядящих на событье:/ Оно идет, оно еще в слезах┘"

Абсолютно неожиданно для себя я окунулся - в Древнюю православную Русь. И это было для меня несомненным открытием. Впрочем, чтобы убедиться, надо просто прочитать ее лучшие стихи. Ритм их, тональность, образность и музыкальное звучание скорее идут от давней народной поэзии и духовных православных стихов. "Над просохшими крышами/ И среди луговой худобы/ В ожиданье неслышимой/ Объявляющей счастье трубы/ Все колеблется, мается/ И готово на юг, на восток,/ Очумев от невнятицы:/ То хлопок, то свисток, то щелчок./ Но уж - древняя ящерка/ С золотым светоглазом во лбу -/ Выползает мать-мачеха,/ Освещая судьбу:/ Погляди, поле глыбами, скрепами/ Смотрит вверх, словно вниз/ И крестьянскими требами/ Вдруг себя узнает. Объявись!.."

Вот так и узнает себя древними крестьянскими требами русская поэтесса, знаток античности и приверженец мировой культуры.

Этический максимализм

Если, как считает Ольга Седакова, поступок - это шаг по вертикали, то вся ее творческая жизнь - сплошная вертикаль. А там, в горних высотах, и воздух разрежен, и спутников трудно найти. Так поэтесса сама обрекла себя на одинокое восхождение к вершинам поэзии. Хотя, казалось бы, больше, чем она, мало кто размышлял о поколении послевоенных лет рождения, о поколении ее погибшего друга Лени Губанова и ее питерских друзей Виктора Кривулина и других, но и в ряду смогистов или питерского андеграунда ей самой места как бы и не нашлось.

Для одних она была чересчур христиански настроена, чересчур смиренна и кротка; бунтарям и запойным молодцам от Константина Кузьминского до Венедикта Ерофеева, да и тому же Леониду Губанову трудно было выносить ее долгое присутствие, разной жизнью они жили. Их сближала скорее "инакость" по отношению к официальной культуре, нежели поэтика, эстетика, этика, сближала жажда уцелеть в глухом безвременье, протянувшемся от конца "оттепели" до начала "гласности".

Этический максимализм отделил поэтессу и от своих сверстников, печатавших в отечественных журналах не самые плохие стихи. Скажем, чем же христианские публикации Ольги Седаковой в эмигрантских журналах отличались по духу своему от христианских мотивов Олеси Николаевой или Лидии Григорьевой? Ведь она и сама, по мнению некоторых еще больших максималистов из зарубежья, уютно укрылась в нише господствующей филологической науки, успешно защитила кандидатскую диссертацию, а значит, как минимум успешно сдала, и не один раз, философию марксизма-ленинизма. Попадись она сейчас на зубы Дмитрию Галковскому, разделал бы под орех и ее, и сам институт славяноведения АН СССР. Любой максимализм оказывается для кого-то недостаточен. А для кого-то избыточен. И зло вчерашнего дня с лихвой перекрывается злом дня сегодняшнего.

Поэтесса жила в культуре сопротивления, была частью этой культуры, но это не значит, что иной подлинной культуры не существовало. А как тогда отнестись к той же самой народной культуре, живущей еще в глуби России? Да и сам Леонид Губанов, насколько я знаю, до конца жизни мечтал о признании, о возможных публикациях. Уход в мир "второй культуры" и отдалил поэзию Ольги Седаковой от своего русского читателя, отдав в руки славистов.

Пожалуй, лишь премия Александра Солженицына, врученная Ольге Седаковой два года назад, в 2003 году, сделала ее имя мало-мальски известным в русских литературных кругах. Россия вдруг узнала, что обладает еще одним крупным поэтическим дарованием. Разве не чудо - ее стихи из цикла "Прощание": "Так зверю больному с окраин творенья,/ Из складок, в которые мы не глядим,/ Встряхнут и расправят живое виденье,/ И детство второе нагнется над ним,/ Чтоб он не заметив простился с мученьем,/ Последним и первым желаньем учим./ И он темноту, словно шерсть, разгребает/ И слышит, как только к соску припадает,/ Кормилицы новой сухие бока/ И страшную сладость ее молока".

Она чересчур затаенно хранила Россию в себе, но где же, как не в России, способны по-настоящему оценить ее стихи? Ее острова сокровенных лирических и нравственных озарений вряд ли интересны европейским эстетам. Впрочем, и Папа Римский Иоанн Павел Второй ценил в поэзии Ольги Седаковой прежде всего русскость и православность, о чем вспоминает и сама поэтесса. " - Дождь идет,/ А говорят, что Бога нет! -/ Говорила старуха из наших мест,/ Няня Варя./ Те, кто говорили, что Бога нет,/ Ставят теперь свечи,/ Заказывают молебны,/ Остерегаются иноверных./ Няня Варя лежит на кладбище./ А дождь идет,/ Великий, обильный, неоглядный,/ Идет, идет./ Ни к кому не стучится".

В ее богословские и церковно-славянские труды я влезать не рискую. С блестящим полемистом и эссеистом, автором очерков, эссе и воспоминаний "О погибшем литературном поколении. Памяти Лени Губанова", "Другая поэзия", "Кончина Бродского", "Воспоминания о Венедикте Ерофееве", "Героика эстетизма", "Похвала поэзии" я во многом согласен, что-то вызывает неприятие, но об этом как-нибудь в другой раз.

Мне кажется, поэзия Ольги Седаковой отстоит от ее же публицистики, а в чем-то и опровергает ее. Так почти всегда бывает с крупными художниками. С каким-то остаточным атавизмом времен "другой поэзии" она до сих пор в публицистике своей недолюбливает слова "почва", "почвенничество", хотя самым корневым в ее же поэзии является слово "земля".

Пожалуй, без этого слова не обходится ни одно из лучших ее стихотворений. "Похвалим нашу землю, похвалим луну на воде./ То, что ни с Кем и со всеми, что нигде и везде..."

В стихотворении "Земля", она, по сути, молится за землю, впадает в своеобразный пантеизм, ибо земля была и будет всегда, "земля есть", а люди "все мы были". "Может быть, умереть,- это встать наконец на колени?/ И я, которая буду землей, на землю гляжу в изумленье".

Какое же еще почвенничество нужно Ольге Седаковой, если это преклонение перед землей, почвой, водой, лесом у нее всегда первично. Потом уже идут мысли и философия. Вокруг земли. Это ли не атавизм: почвенник, всеми своими стихами отрицающий не какие-то проявления эпатажа, экстремизма (хотя бы и почвенного), а само почвенничество, то есть саму землю, без понимания и принимания которой нет и поэзии Седаковой.

Ольга Седакова и сегодня, в период царствования в литературе патологического мира глумления и фиглярства, наивно верит в силу искусства, в силу слова. Она своим стихом освежает сознание, а не подавляет его, чем занимаются ее бывшие коллеги - от Рубинштейна до Сорокина. Она вспоминает о рае в душе каждого. Разве это не важно для человеческого сознания? И от читателей своих поэтесса требует любви и внимания к земле и к людям, требует полюбить ее целиком, а это "почти то же, что полюбить человека". Вот тут-то почвенная поэтесса Ольга Седакова начинает спорить сама с собой, со своими грешными мыслями и филологическими изысками.

Земная, земная и земная

Теперь для меня Венеция станет еще и городом, подарившим мне прекрасного русского поэта. А бормотания ее стихов надолго останутся в стенах уютного маленького номера в почти домашней гостиничке в самом центре старой Венеции. Думаю, и венецианский домовой со временем полюбит их, ибо поэзия земли, стихия леса и полей, трав и озер, близка и домовому, живущему посреди вечной воды. Вот поэтому, от избытка воды в самой Венеции, я сразу же не согласился с автором статьи о Седаковой, воспевающей ее как поэтессу воды. Нет в ней этого атлантизма. Земная, земная и земная. "И кто тебе ответит в этой юдоли,/ Простое величье души? Величие поля,/ Которое ни перед набегом, ни перед плугом/ Не подумает защищать себя: друг за другом/ Все они, кто обирает, толчет, кто вонзает/ Лемех в грудь, как сновиденье за сновиденьем,/ Исчезают/ Где-нибудь в океане, где все, как птицы, схожи./ И земля не глядя видит и говорит: Прости ему, Боже┘"

Ее пробуют оторвать от стихии земли, обозначить голосом играющей воды. Да, в природной поэзии Седаковой, часто прозрачной, как сама льющаяся вода, можно найти и все превращения воды, погрузиться в глубину воды, как в глубину слова. Можно упиваться текучестью строк и игрой воды Кастальского ключа. Но даже ритм ее поэзии предельно не водяной, все время играющий и переливающийся, а земной, порой угрюмо неподвижный и каменно-молчаливый.

Высоко берет Ольга Седакова в своей удивительной уверенности в высшем предназначении поэзии, единственно дающей полноту образа человека и человечества. Человека в стихии земли. "Мы в тень уйдем, и там, в тени,/ Как в беге корабля,/ С тобой я буду говорить,/ О, тихая земля./ Как говорит приречный злак,/ Целуя ноги рек,/ Как говорит зарытый клад,/ Забытый человек".

Ольга Седакова понимает, что на этом уровне разговора наша русская поэзия и сегодня самый достойный собеседник.


Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


На субсидирование авиаперевозок направят дополнительно 3,5 миллиарда рублей

На субсидирование авиаперевозок направят дополнительно 3,5 миллиарда рублей

Ольга Соловьева

Нынешние меры поддержки не устраивают ни перевозчиков, ни пассажиров

0
500
Новые политпроекты идут на второй заход

Новые политпроекты идут на второй заход

Дарья Гармоненко

Съезды партий "Рассвет" и любителей пива намечены на разные времена будущего года

0
516
Памфилова готовится к броску на Юг

Памфилова готовится к броску на Юг

Иван Родин

В аппарате ЦИК создано отдельное управление по международному сотрудничеству

0
539
Экономике требуется новая солидарность – правительства и Центробанка

Экономике требуется новая солидарность – правительства и Центробанка

Анастасия Башкатова

Насущный вопрос бизнеса: где брать рабочие руки и ресурсы для инвестиций?

0
621

Другие новости