Владимир Миронов Когда сержант Теран ворвался в школьный класс, где содержался под охраной пленник, раненый Че с огромным усилием попытался встать. При виде поднимающегося партизанского командира убийца замешкался. Тогда, согласно одному из апокрифов, Че Гевара скомандовал ему: "Стреляй, сукин сын!" По-испански "сукин сын" звучит как оскорбление, которое не может простить ни один уважающий себя мужчина. И сукин сын выпустил в Че девять пуль┘
Страсти по Че
Ровно через 10 лет французский философ Режи Дебре, участвовавший вместе с Че Геварой в партизанской борьбе в Боливии, заявил: "Че был убит два раза: сначала - автоматной очередью сержанта Терана, потом - миллионами своих портретов". Враги же считают, что в первый раз Че "умер" в 1959 году, когда после победы Кубинской революции был "оттеснен на второй план". А затем "умирал" почти каждый год, причем после Боливии "продолжает умирать каждый день на Кубе┘". Сотни раз буржуа и обыватели объявляли Че "трупом, прогнившим от славы", сотни раз пытались его похоронить и тем самым избавить себя и мещан из великосветских салонов от кошмарного наваждения, которое внушает им его грозная тень. Ведь образ Че стал поистине материальной силой.
По числу фильмов, романов, спектаклей, исследований, посвященных ему, Че превзошел любого политика второй половины XX века. В духе евангелий и жития святых пишут "страсти по Че", сочиняют рок-оперы, не жалеют сил, чтобы превратить его в "поп-звезду", сделать из его имени товар. В Лондоне даже открыли дорогой магазин женской моды под названием "Че Гевара". И, словно спохватившись, тут же пытаются доказать, что Че - человек прошлого, пережиток, анахронизм в компьютерный век.
Даже через 40 лет после его гибели накал полемики вокруг личности и наследия Че не ослабевает. В чем же тайна этого грандиозного человеческого феномена, имя которому Эрнесто Че Гевара? Ответ состоит, по-видимому, в том, что в его личности для людей нашей эпохи сфокусировались извечные "проклятые" вопросы человеческой экзистенции: "Кто мы и зачем на этой земле?", "В чем смысл нашей жизни и смерти?", "В чем тайна отношений между мужчиной и женщиной?", "Как соотносятся индивид и коллектив?", "Что такое самопожертвование и чем отличается оно от самоубийства?", "В чем смысл человеческой солидарности?", "Способны ли мы овладеть собой и своей судьбой?". К тому же своей патетически прожитой жизнью и жертвенной смертью он ставил, словно эксперименты, кардинальные вопросы революционного движения - значимости человеческой инициативы, нравственной сущности революции, возникновения нового человека┘ Но главное, он поставил самую важную проблему современности - проблему будущего.
Философ практики
Бытует представление о Че как о принципиальном антитеоретике, абсолютном практике, который презирал теорию и анализ и чьи действия намного опережали мысль. Может быть, причина этого парадокса (далеко не единственного, связанного с его именем) в том, что Че-практик затмевает Че-теоретика? Или в том, что Че при всей страсти к теоретическому осмыслению реальности никогда не подменял изучением текстов изучение действительности?
Однако для такого философского ума, как Ж.-П. Сартр, ранг Че как теоретика несомненен. Именно Сартру принадлежит лучший афоризм о Че: "Я думаю, что он был не только интеллектуалом, но и самым совершенным человеком нашей эпохи". Суть этого совершенства, по-видимому, в неразрывном, скрепленном собственной кровью единстве мысли и дела. Вернее, в способности "мыслить действием", быть "практическим философом", для которого корректный теоретический анализ проблемы был немыслим вне практического ее решения и неотделим от этого решения. Че на деле реализовал великий афоризм Мао: "То, что мыслимо, то осуществимо". Он никогда не прекращал попыток овладеть действительностью теоретически и в то же время всегда был готов к тому, чтобы овладеть ею действием, практически. Главное требование, которое Че предъявлял теории, заключалось в том, чтобы установить, насколько действительность поддается изменению действием и что надо делать, чтобы изменить ее. Другими словами, Че был не кабинетным теоретиком, а теоретиком "поля боя".
Примечательная черта Че - не прерывающийся ни на мгновение анализ собственных действий и осмысление всего, что он делал и что происходило вокруг него. Только полтора последних дня его жизни - от пленения до гибели - не описаны. Этот постоянный самоанализ стал эффективным способом обретения собственного "Я", даже самосотворения. Так Че реально преодолевал дихотомию мысли и действия, разума и воли.
Практическая борьба Че, им самим непрерывно подвергавшаяся рефлексии, оказалась глубоко созвучна и внутренне связана с напряженными философскими усилиями левых философов - европейских "шестидесятников", ровесников Че (М.Фуко, Ж.Делез, Ж.Деррида, Ф.Гваттари, А.Негри), которые, как и он, постоянно ставили проблему свободы и тем самым идейно взрывали всякую блокировку революционного действия.
В жизни Че блестяще воплотилась фундаментальная мысль Маркса о том, что "разрешение теоретических противоположностей само оказывается возможным только практическим путем, только посредством практической энергии людей". Способность "мыслить конкретным практическим действием", живой плотью классовой борьбы делает Че философом нового типа, который на деле осуществил соединение революционной теории с революционной практикой. Именно в соединении теории и практики причина того, что марксизм Че одновременно ортодоксален - поскольку последовательно революционен - и антидогматичен - поскольку неотделим от практики.
Гегель говорил: философия - это эпоха, схваченная в мысли. Для Че марксизм - это наша эпоха, схваченная не только в мысли, но и в действии. Для него это способ мыслить революционным действием, реальное превращение философии в политику, перевод на язык практики марксистских положений. В знаменитом XI тезисе Маркса о Фейербахе содержится чрезвычайно важная для марксизма мысль - объяснить мир можно, только изменяя его. Маркс, говорит Че, произвел в истории общественной мысли подлинный качественный скачок: "┘надо не только объяснять мир, но необходимо его изменить. Человек перестал быть рабом и инструментом природы и превратился в архитектора собственной судьбы". В самом Че воплотился тот высший тип мыслителя, который (по Марксу) оставляет старым философам дело "объяснять мир", а сам стремится изменить - и тем самым объяснить - его.
Че был первоклассным художником слова. Его энергичный стиль письма, как и стиль всей его жизни, - свидетельство феноменальной внутренней свободы, никогда не покидавшей искателя приключений, исколесившего всю Америку, министра и дипломата, партизана, встретившего свою последнюю пулю. Только очень свободный человек может рассказать о себе так: "Достичь вершины было для меня тяжким испытанием. Я дошел, но с приступом астмы, который делал невозможным хоть малейшее движение┘ Когда я уже больше не мог и попросил крестьянина Креспо оставить меня, тот мне ответил на жаргоне, принятом в нашей армии: "Ну ты, аргентинский говнюк, давай двигайся, или я тебе надаю пинков под зад". Че был человеком, лишенным всякого пафоса значимости своей персоны, склонный нередко к грубоватой шутке по своему адресу. Вся Латинская Америка смеялась над его остротами, например: "Я не был бы мужчиной, если бы не любил женщин. Но я не был бы революционером, если бы из-за любви к женщинам перестал выполнять любую из моих обязанностей, в том числе и мои супружеские обязанности". Или "хорошего в этой ситуации было лишь то, что она ухудшалась".
О постэкономической формации
Став после победы революции министром промышленности в правительстве Кубы, Че вновь и вновь возвращается к проблеме "раннего" захвата власти, которую ставил еще Энгельс и обосновывал Ленин, утверждавший (в статье "О нашей революции"), что сначала необходимо завоевать власть, а потом двинуться догонять другие народы. Из этой в целом верной посылки вытекала тем не менее ошибочная стратегия строительства нового общества. По мнению Че, именно "Ленин┘ положил начало длительному процессу гибридизации, кульминацией которого и стали нынешние сдвиги в структуре экономического управления". Прекрасно чувствуя страшную драму, пережитую Лениным в последние годы жизни, он считал, что НЭП лежал в основе "ошибочной концепции - желания построить социализм из элементов капитализма, не меняя последние по существу". Особые, чуть ли не личные счеты у Че были с законом стоимости, который в его понимании прямо враждебен социализму. Для него само выражение "рыночный социализм" имело столько же смысла, сколь и "деревянное железо". Че доказывает, что "реальный социализм" отнюдь не единственный возможный вариант социализма: "В погоне за химерой строительства социализма с помощью ущербного механизма, завещанного нам капитализмом (товар как экономическая ячейка общества, рентабельность, личная материальная заинтересованность в качестве рычага развития и так далее), можно попасть в тупик".
Че прекрасно знал знаменитое уравнение Энгельса: чем менее развита экономика, тем больше роль насилия в становлении новой формации. Если в начале 1950-х он шутливо подписывается под письмами "Сталин II", то после победы революции вынужден доказывать: "На Кубе нет условий для становления сталинской системы". Он предупреждает об "ужасных вещах, в которые впали многие страны, защищая справедливые принципы".
Центральный вопрос, над которым бьется Че: почему революции вырождаются в бюрократические режимы? Он пишет об угрозе "формирования в политической организации и даже в самой партии особого слоя граждан, отличающихся от остального населения", что ведет к появлению бюрократической системы. Бюрократия - не только "тормоз революционного действия", но и "кислота, разъедающая экономику, образование, культуру, общественные службы┘". И далее: "Бюрократия начинает вести себя как новый класс. Между бюрократами устанавливаются связи и отношения, похожие на отношения других социальных классов".
Мало кто в 1960-е годы мог предположить гибель СССР. Че не только предвидел грядущий крах "реального социализма", но и теоретически предсказал его.
Мысль Че бьется в попытках избежать тупиковых ловушек, в которые история улавливает движение к новой формации. И здесь он делает поистине всемирно-историческое открытие: вслед за Марксом (которого он любовно называл Сан-Карлос), он одним из первых в XX веке ставит вопрос о постэкономической формации, которая в западной литературе получит наименование постиндустриального общества. По сути, он первым в марксизме формирует задачу выхода за пределы экономической парадигмы.
Специфика экономической парадигмы в том, что одним лишь развитием производства материальных благ невозможно вырваться за ее пределы. Человечество, словно белка в колесе, неистово вращает колесо ненасытных потребностей, которые все больше порабощают нас. В итоге мир превращается в планету печальных потребителей, задыхающихся от собственных отходов. При этом даже самый бурный экономический рост не только не снимает проблему неравенства, но, в силу своей подчиненности принципу прибыли, еще более усугубляет ее.
Самым грандиозным мечтанием Че было создание нового человека. Он доказывал, что новый строй невозможен без радикального изменения самого человека, его сознания, ценностей, привычек, отношений с другими людьми┘ Знакомство с "Экономическо-философскими рукописями 1844 года" Маркса, в которых разрабатывается проблематика отчуждения, позволило ему четче осознать гуманистический смысл собственных воззрений и глубоко проникнуть в замысел Маркса, который вступал на научное поприще как философ проблемы человека. Вслед за Марксом Че пишет: революция есть первый, исторически необходимый шаг на пути решения проблемы человека, где "конечная и важнейшая цель - ликвидация отчуждения человека". В ходе этого процесса создания свободы у человека "появится полное осознание своей социальной сущности, что тождественно его реализации как всестороннего человека, порвавшего цепи отчуждения. Конкретно это выразится в возвращении к его человеческой природе через освобожденный труд и творческую деятельность в сфере культуры и искусства". По Че, новый строй вызревает не только в материальном базисе старого уклада, но прежде всего - в появлении новых людей, через которых в мир приходит новый тип этоса.
Главную задачу революции он видел в "демассовизации масс", в превращении каждого представителя массы в свободного индивида. "Вопреки тому, что думают некоторые, революция - это не стандартизация коллективной воли и коллективной инициативы, но нечто прямо противоположное: освобождение индивидуальных способностей человека". Остро осознавая, что многие люди опасаются, что эгалитарное общество приведет к дегуманизации, Че убежден: "Несмотря на видимую стандартизацию при социализме, люди более совершенны; и хотя у нас еще нет налаженного механизма для этого, возможности людей для самовыражения и воздействия на общество будут бесконечно больше". Будучи министром, он решает задачу максимального раскрепощения сознательной активности масс - главного рычага перехода к социализму. Власть таких людей становится дериватом свободы. По Че, новая формация выше старой не только и не столько производительностью труда - именно свободой новое общество должно превзойти старый уклад. Одна лишь постановка проблемы выхода за пределы экономической парадигмы посредством свободы делает его мыслителем первого ранга.
Третья революционная волна
Че страстно искал выхода из кризиса социализма и видел его в глобальном революционном действии. Только мировая революция, развертывающаяся планетарно, не исключая и основные центры империализма, могла вырвать мир из логики капитализма, тем самым открыв дорогу за пределы экономической парадигмы.
В середине 1960-х Че круто разворачивает свою судьбу. К этому времени он уже отчетливо понимал, что мир на всех парах устремился к кризисной развилке. Он чуял поднимающуюся по нарастающей последнюю в XX веке глобальную революционную волну. Она вылилась в целую цепь революционных (хотя и разнородных) событий, охвативших мир: массовые протесты против войны во Вьетнаме, движение "черных пантер" в США, антиколониальные революции в "третьем мире", Пражская весна и попытки реформ в Советском Союзе, культурная революция в Китае, "Красный май" во Франции, "Жаркая осень" в Италии┘
Поражение этой волны обернулось широким наступлением неоконсерватизма Рейгана и Тетчер. Ее откат еще долго будет сопровождаться отчаянным, но уже обреченным сопротивлением радикальной молодежи, вылившимся в трагедии "Красных бригад" в Италии и "Роте Арме фракцион" в ФРГ. Именно поражение революционной волны 1960-х предрешило переход мирового капитализма в постиндустриальную фазу и открыло дорогу неолиберальной глобализации.
Че был лидером этой революционной волны. Он страшно боялся упустить ее. Вождь мировой бедноты, он был первым глобальным революционером. До него даже самые крупные революционные деятели (Ленин, Мао, Хо Ши Мин) не выходили за национальные рамки. Именно поэтому Че, погибший за 30 лет до альтерглобалистского движения, стал его "крестным отцом" и его знаменем.
В те же 1960-е проходит и просоветский настрой Че. Его глубоко покоробила политика Хрущева во время Карибского кризиса 1962 г. Он считал, что Куба всегда будет подчинена международной политике СССР. Выступая в Алжире, он обвинил социалистические страны в сообществе с "империалистическими эксплуататорами" (из-за неравноправной торговли). Это спровоцировало психологический конфликт Че с Фиделем, который в ту пору не хотел ссориться с главным союзником Кубы.
Фидель и Че как два лидера революции являли собой, по сути, нечто целое. Преданность Че Фиделю была абсолютной. Их дружбу можно выразить лишь словами Ленина, сказанными о дружбе Маркса и Энгельса: отношения между Фиделем и Че "превосходят все самые трогательные сказания древних о человеческой дружбе". Каждый чувствовал другого как самого себя. Но при этом Че был единственным в руководстве, кто мог возражать Фиделю. К тому же первенство в теоретических вопросах было явно на стороне Че.
Он понимал, что социалистическое строительство на Кубе все больше сталкивается с проблемами, которые невозможно преодолеть без континентальной - и даже мировой - революции. В этих условиях отъезд Че для подготовки партизанской войны в Конго устраивал обоих и вписывался в стратегию создания очагов сопротивления с тем, чтобы смягчить давление США на Кубу.
Потом, когда Че будет в Конго, Кастро на пленуме ЦК КПК прочтет его прощальное письмо и тем самым закроет ему всякую возможность возвращения на политическую сцену Кубы. Обнародование письма Че сам Кастро объяснял политической необходимостью.
После провала в Конго последние годы жизни Че Гевары окрашиваются в трагические тона. У него утрачивается всякий инстинкт самосохранения. При этом он глубоко тяготится своим руководящим положением. В разговоре с другом, с которым в юности исколесил всю Латинскую Америку, Че сказал: "Посмотри на меня за этим столом. Когда другие умирают за свои идеалы┘ я не рожден для того, чтобы руководить министерствами или умереть дедушкой". А в так называемых каирских документах он сделал, по сути, отчаянное признание: "После революции работу делают не революционеры. Ее делают технократы и бюрократы. А они - контрреволюционеры".
Герой весел
"Человек с подошвами из ветра", Че рассматривал весь мир как единое поле боя: "Мне посчастливилось быть┘ в некоторые самые героические моменты истории мира, борющегося за свою свободу". Революция была его судьбой. Всей своей жизнью он воплощал эту судьбу. И она толкала его к прямой конфронтации с судьбой нашего мира. Этот человек словно мерился силами с историей.
У людей судьбы неизбежно наступает момент, когда они начинают доказывать свою правоту ценой своей жизни: "Мои мечты не будут иметь границ┘ По крайней мере до тех пор, пока пули не скажут последнего слова". Как Сократ выбрал чашу с ядом, а Христос взошел на крест, так и Че Гевара в Боливийской ордалии утверждал ценой жизни свой проект другого мира. Это вовсе не было самоубийственным поведением: "Мы не репетируем позы для последнего акта, мы любим жизнь и будем защищать ее". Че жил яростно и в буквальном смысле получал огромное наслаждение от жизни. Он изо всех сил рвался за пределы своего существования, чтобы максимально объемно переживать жизнь. В итоге, если можно так сказать, он вошел в самый эпицентр жизни.
"Последний парад" Че Гевары не был жестом отчаяния. Это было глубоко продуманное выстраивание собственной жизни. Он словно режиссировал ее, как глобальный по масштабам и возогнанный до трагизма театр. Сценография этого театра была продумана до мелочей: от прощального письма Фиделю до грандиозно задуманных и поставленных трагедий в Конго и Боливии. Только гибель в этом театре была неподдельной и всерьез.
Своей дерзновенно прожитой жизнью Че демонстрирует нам искусство героической жизни. Такая жизнь стала возможна благодаря перманентному мыслительному и волевому усилию, максимизирующему каждую ее минуту. Эту жизнь творила воля, которую он "шлифовал с наслаждением художника". И именно эта несгибаемая воля делала из его жизни искусство трагедии, которая, по Аристотелю, "есть подражание [людям] лучшим, чем мы". Че Гевара - крупнейший трагик XX века. В отличие от античных героев, раздавленных роком, Че являет нам беспримерную победу над судьбой, утверждая, говоря словами Ницше, радость жизни перед лицом неимоверных трудностей и страданий. Он демонстрирует своей жизнью ницшеанское понимание трагедии: "Герой весел, вот что до сих пор ускользает от авторов трагедий". Он действительно шел дорогой трагедии с радостным стоицизмом.
В последнем бою в Боливии история, словно в насмешку над его словами: "Для партизана сапоги важнее винтовки", - лишила его и сапог (он потерял их при форсировании реки), и карабина (его раздробила вражеская пуля). Но в смертельной конфронтации с Историей Че победил свое поражение. И когда труп Че, привязанный к полозьям вертолета, летел по небу, его широко раскрытые глаза были умиротворены: он сделал свое дело. Он вошел в легенду. Он поднял миллионы людей с колен.
В мире предельной рациональности и расчета Че Гевара страстно утверждал могучую силу воображения. Это воображение несло в себе огромный заряд антиавторитарного духа, творимой человеком утопии, без которой жизнь превращается в расколдованную пустыню. Своим межконтинентальным революционным действием этот революционный визионер - в противовес глобализирующимся рынкам капиталов, рабочей силы и ресурсов - воплощал собственное, яркое, как солнце, необъятное видение грандиозного будущего. Силой своего духа он открывал иное измерение жизни, показывая, что невозможное возможно, что человеческая воля есть точка опоры для осуществления самых грандиозных проектов, в том числе революционного изменения мира. Он ставил перед собой задачи, которые, казалось, превосходили пределы человеческих возможностей, словно показывая, насколько (говоря словами Достоевского) может быть силен один человек.
Наверное, это был самый свободный человек в истории человечества. Его свобода проистекала не только из личного бесстрашия, но и из удивительно полного отождествления себя с Историей, из острого чувства личной ответственности за то, каким путем пойдет мир. Че был присущ глобальный воинствующий, если можно так сказать, вооруженный гуманизм, формула которого: "Чувствовать как удар, нанесенный по тебе самому, любую агрессию, любое оскорбление, любое действие, направленное против достоинства и счастья человека в любом уголке мира". Он ощущал великие проблемы человечества как свои собственные.
Весь пафос его жизни состоял в борьбе против того, во что превратило людей господство капитала: сгусток эгоизма, зависти, мстительности, затаенной обиды, бессилия и покорности. И свою задачу революционера он видел в том, чтобы дать народу "уроки достоинства, самопожертвования, отваги". Его жертвенная и деятельная свобода превращалась в стратегический ресурс трансформации жизни миллионов. Че, говоря словами Мишеля Фуко, освобождал людей от самих себя. И тем самым выводил их из состояния духовной подчиненности и покорности.
Громадное историческое значение личности Че в том, что миллионы людей по всему миру выходили из депрессивного состояния, сбрасывали психологический гнет рабства и обретали внутреннюю свободу - главное условие восстания.
В Конго Че получил (благодаря врачеванию) кличку "муганда" - "тот, кто облегчает боль". Его бесстрашная свобода распахивала перед людьми захватывающие духовные и этические перспективы, открывала опыт иной, предельно содержательной и интенсивной жизни. Именно поэтому его жизнь, прожитая столь патетически, с такой неимоверной страстью, продолжает заряжать радостной волей целые поколения. Именно поэтому его образ превратился в символ освободительных энергий.
Сегодня поводом для мировых революционных перемен может стать "глобальная авария", по выражению Поля Вирилио. Это может быть сбой мировой капиталистической экономики в виде глобальной техногенной катастрофы, краха финансовых рынков, неконтролируемого роста цен на ресурсы, чудовищная деградация мировой экологии. В политической сфере могут начаться цепные реакции непредсказуемых событий, вплоть до установления тоталитарных диктатур. Такое будущее может быть еще хуже нашего настоящего. Вот тогда от глобального субъективного фактора, "от существования личностей, обладающих исключительной волей и исключительной силой волевого воздействия", будет зависеть лицо грядущего миропорядка.Ставку на таких людей и делает геваризм - небывалое явление, в котором сплавлены непрерывное моральное усилие и революционная практика, эстетика дерзновенного существования и высокая теория.
