Билл Клинтон 4 июля 2005 года, в День независимости США, в издательстве "Альпина Бизнес Букс" выходит книга Уильяма Джефферсона Клинтона "Моя жизнь". Книга Билла Клинтона - это история его реальной жизни, а кроме того, еще и подробнейший отчет о событиях, произошедших за время его президентства. Предлагаем вниманию читателей "НГ-EL" несколько отрывков из 49-й главы книги, где речь идет о нелегком периоде в жизни Клинтона: 1998 год, скандал с Моникой Левински, попытки объявить импичмент развиваются на фоне операции против "Аль-Каиды" и мирового финансового кризиса.
"Моя жена и дочь перестали со мной разговаривать"
В 22 часа (17 августа 1998 года) я рассказал американскому народу о своих свидетельских показаниях, сказал, что несу полную ответственность за собственную ошибку, и признал, что ввел в заблуждение всех, "даже свою жену". Я сказал, что пытался оградить себя и свою семью от нескромных вопросов, задаваемых в ходе политически инспирированного разбирательства. Я также сказал, что расследование Старра зашло слишком далеко, стало слишком дорогостоящим и задело слишком многих людей. Я заявил, что два года назад другое расследование, которое действительно было независимым, не обнаружило ничего предосудительного ни в моих действиях, ни в действиях Хиллари в связи с делом "Уайтуотер". Наконец, я пообещал сделать все возможное, чтобы восстановить прежние отношения в своей семье, и выразил надежду на то, что нам удастся вернуть спокойствие в общественную жизнь страны, положив конец попыткам уничтожить меня как личность и вторжениям в нашу частную жизнь. Я верил в каждое произнесенное мною слово, но боль была еще слишком сильна, чтобы я мог испытывать подлинное и полное раскаяние.
На следующий день мы отправились в отпуск на остров Мартас-Виньярд. Раньше я буквально считал дни до того момента, когда мы сможем поехать куда-нибудь всей семьей; на этот раз, хоть мы и нуждались в отдыхе, я предпочел бы работать круглые сутки. Когда мы следовали через Южную лужайку к вертолету - Челси шла между нами, а Бадди трусил рядом со мной, - фотографы сделали снимки, на которых видна та боль, которую я причинил своим близким. Стоило им скрыться из виду, как моя жена и дочь практически перестали со мной разговаривать.
Первые два дня я занимался только тем, что просил прощения и планировал удары по "Аль-Каиде". Ночью Хиллари уходила в спальню, а я устраивался на кушетке.
В мой день рождения генерал Дон Керрик - сотрудник аппарата Сэнди Бергера - прилетел на Мартас-Виньярд, чтобы ознакомить меня со списком объектов, рекомендованных ЦРУ и Объединенным комитетом начальников штабов для нанесения ударов. Это были тренировочные лагеря "Аль-Каиды" в Афганистане и две цели в Судане: кожевенный завод, принадлежавший бен Ладену, и химической завод, который, по данным ЦРУ, использовался для производства или хранения компонентов, необходимых при производстве нервно-паралитического газа VX. Я исключил из списка целей кожевенный завод, так как он не имел военного значения, а мне хотелось уменьшить потери среди гражданского населения. Удары по лагерям должны были наноситься в то время, когда, по сведениям разведки, бен Ладен собирался встретиться там с руководителями своей террористической сети.
В 3 часа ночи я дал Сэнди Бергеру окончательный приказ начать операцию, и эсминцы ВМС США, находившиеся в северной части Аравийского моря, выпустили крылатые ракеты по целям в Афганистане. Удар по химическому заводу в Судане был нанесен с кораблей, находившихся в Красном море. Большинство ракет поразили цели, но бен Ладена не оказалось в том лагере, где, как предполагало ЦРУ, он должен был находиться. По некоторым сообщениям, он покинул этот лагерь всего за пару часов до удара, но никто не мог утверждать это с полной уверенностью. Было убито несколько людей, связанных с "Аль-Каидой", и несколько пакистанских офицеров, которые обучали в этих лагерях кашмирских террористов. Химический завод в Судане был уничтожен.
Сделав заявление об этих ударах, я вылетел с Мартас-Виньярд в Вашингтон, чтобы выступить со вторым за эти четыре дня обращением к американскому народу. Я сказал, что приказал нанести эти удары, потому что "Аль-Каида" была ответственна за взрывы посольств, а бен Ладен являлся, "наверное, самым главным организатором и финансистом терактов в современном мире", человеком, который поклялся вести террористическую войну против Америки, не щадя ни военных, ни мирных граждан. Я сказал, что наши удары были нанесены не по исламу, "а по фанатикам и убийцам" и что мы уже много лет сражаемся против них на разных фронтах и продолжим это делать, потому что "эта борьба будет неослабной и долгой".
В те дни я не только говорил о долгой борьбе, но и подписал первое из серии распоряжений, направленных на подготовку к этой борьбе с использованием всех имеющихся средств. Административным указом # 13099 были введены экономические санкции против бен Ладена и "Аль-Каиды". Позже эти санкции были распространены и на "Талибан". До той поры мы не уделяли достаточного внимания уничтожению источников финансирования террористов. Моя директива опиралась на Закон "О чрезвычайных международных экономических полномочиях", который мы успешно использовали в борьбе против колумбийского наркокартеля "Кали".
Я также поручил генералу Шелтону и Дику Кларку продумать план заброски в Афганистан наших командос. Я подумал, что, если мы сумеем разгромить пару тренировочных лагерей "Аль-Каиды", это продемонстрирует серьезность наших намерений, даже если нам и не удастся пока добраться до самого бен Ладена и его главных приспешников. Мне было ясно, что военное командование не хотело проводить такую операцию, - может быть, из-за того, что случилось в Сомали, а может, потому что ему не хотелось посылать в Афганистан спецназ, не зная точного местонахождения бен Ладена и не имея уверенности в том, что командос сумеют провести операцию без серьезных потерь. Как бы то ни было, я не собирался окончательно отказываться от использования такой возможности.
Я также подписал несколько меморандумов об уведомлении, которые давали ЦРУ право использовать для уничтожения бен Ладена любые средства. ЦРУ получило разрешение проводить операции по нейтрализации бен Ладена еще прошлой весной, до взрывов посольств, но у него не было возможностей осуществлять их собственными силами. Для выполнения этой задачи разведслужбы наняли людей из местных афганских племен. Когда выяснилось, что ни агенты ЦРУ в Афганистане, ни нанятые ими люди не были уверены в том, следует ли им пытаться захватить бен Ладена живым, я в одном из меморандумов четко разъяснил, что этого делать не стоит, и они могут сразу приступать к его ликвидации. Через несколько месяцев я еще более расширил их полномочия, включив в список лиц, подлежащих физической ликвидации, ряд главных помощников бен Ладена и расширив диапазон ситуаций, в которых разрешалось проводить операции по их уничтожению.
Некоторые люди критиковали меня за уничтожение химического завода, который, по утверждениям суданского правительства, не имел никакого отношения к производству или хранению опасных компонентов, но я и сейчас считаю, что мы были правы. ЦРУ получило пробы почвы с этого завода, в которых были обнаружены химические вещества, использующиеся для производства отравляющего газа VX. Кроме того, на состоявшемся позже суде над террористом в Нью-Йорке один из свидетелей показал, что бен Ладен производил химическое оружие в Хартуме. Несмотря на очевидные доказательства, некоторые журналисты продолжали утверждать, что мое решение напоминало воплощенный в реальную жизнь сценарий фильма "Хвост виляет собакой" (Wag the Dog), в котором президент начинает войну, придуманную для телевидения, чтобы отвлечь внимание от своих личных проблем.
Американскому народу пришлось одновременно осмысливать сообщения и о ракетных ударах, и о моих показаниях перед большим жюри. Журнал Newsweek написал, что реакция публики на мои показания и телевизионное обращение была "спокойной и взвешенной". Рейтинг одобрения моей работы как президента составил 62 процента; 73 процента американцев поддержали решение о ракетных ударах. Большинство людей считало, что в личной жизни я вел себе нечестно, но в сфере общественной жизни и политики мне можно доверять. И, напротив, по словам Newsweek, "первая реакция экспертов была почти истерической". Они нанесли мне ощутимые удары. Да, я согласен, что заслуживал порки, но в конце концов я и получил ее - дома, в семье, там, где и должен был ее получить.
Мне оставалось лишь надеяться на то, что давление прессы не заставит демократов потребовать моей отставки и я смогу загладить свою вину перед моей семьей, моим аппаратом, кабинетом и людьми, которые верили в меня все эти годы, когда я подвергался непрекращающимся нападкам.
"С Россией у нас
не было таких проблем,
как с Таиландом"
В конце месяца, вернувшись в Вашингтон, мы столкнулись еще с одной важной проблемой. Финансовый кризис, начавшийся в Азии, распространился на другие страны и грозил дестабилизировать всю мировую экономику. Начавшись в Таиланде в 1997 году, он затем перекинулся в Индонезию и Южную Корею, а теперь ударил по России. В середине августа она объявила о прекращении выплат по внешнему долгу, и к концу месяца финансовый крах в России вызвал падение цен на фондовых рынках по всему миру. 31 августа индекс Доу-Джонса снизился на 512 пунктов, а за четыре дня до этого - на 357 пунктов, что свело на нет весь его рост за 1998 год.
Боб Рубин и его экономическая команда начали работать над преодолением финансового кризиса сразу после краха в Таиланде. Хотя в каждой стране существовали свои проблемы, можно было выделить и некоторые общие факторы: несовершенство банковской системы, просроченные долги, капитализм "для своих", основанный на приятельских и клановых связях, и общая потеря доверия. Ситуацию усугубило также то, что японская экономика не показывала роста уже пять лет. При отсутствии инфляции и 20-процентном уровне сбережений сама Япония могла выстоять, но прекращение роста крупнейшей экономики Азии усилило негативные последствия для других стран. Даже сами японцы начали беспокоиться: стагнация экономики была одним из главных факторов, вызвавших поражение на выборах и отставку с поста премьер-министра моего друга Рютаро Хасимото. Китай, страна с самым высоким в регионе темпом роста экономики, сумел избежать еще более катастрофических последствий кризиса, отказавшись девальвировать свою валюту.
Необходимым условием восстановления экономики в 1990-х годах было предоставление Международным валютным фондом и богатыми государствами крупных займов пережившим крах странам в обмен на их обязательство провести необходимые реформы. Однако проведение реформ во всех этих странах неизменно сталкивалось с препятствиями политического характера. Очень часто реформы затрагивали интересы множества людей и требовали ужесточения налоговой политики, что значительно усложняло жизнь обычных граждан, хотя в долговременной перспективе помогало ускорить выздоровление экономики и быстрее добиться стабилизации.
Соединенные Штаты поддерживали усилия МВФ в Таиланде, Индонезии и Южной Корее и сами предоставили кредиты двум последним странам. Министерство финансов решило не оказывать финансовой помощи Таиланду, поскольку уже выделенных МВФ этой стране 17 миллиардов долларов было вполне достаточно, а также потому, что деятельность Валютного стабилизационного фонда, который мы использовали для помощи Мексике, была (хотя и временно) ограничена Конгрессом. К тому времени, когда помощь понадобилась другим странам, эти ограничения были сняты, но я все же сожалел о том, что нам не удалось оказать хотя бы скромную помощь Таиланду.
Госдепартамент, Министерство обороны и Совет национальной безопасности поддерживали идею предоставления кредита Таиланду, так как эта страна была нашим старейшим союзником в Юго-Восточной Азии. Хотя решение не предоставлять помощь было правильным как с экономической, так и с внутриполитической точки зрения, оно было негативно воспринято в Таиланде и во всей Азии. Мы с Бобом Рубином сделали не очень много политических ошибок, но это была одна из них.
В случае с Россией у нас не было таких проблем, как с Таиландом. Соединенные Штаты поддерживали российскую экономику с первого дня моего президентства, и американская помощь составила почти треть 23-миллиардного кредита, предоставленного в июле России Международным валютным фондом. К несчастью, первый транш этого кредита размером в 5 миллиардов долларов бесследно исчез буквально за одну ночь, рубль был девальвирован, а сами русские стали вывозить из своей страны крупные суммы в валюте. Проблемы России усугубились безответственной инфляционной политикой ее Центрального банка и отказом Думы ввести эффективную систему сбора налогов. Уровень налогов в этой стране был высоким, может быть, даже слишком высоким, но большинство налогоплательщиков их не платили.
Подбодрить Ельцина
Сразу после возвращения с Мартас-Виньярд мы с Хиллари совершили короткий визит в Россию и Северную Ирландию вместе с Мадлен Олбрайт, Биллом Дейли, Биллом Ричардсоном и делегацией конгрессменов от обеих партий. Посол США в России Джим Коллинз пригласил группу думских лидеров в свою резиденцию в Спасо-хаусе. Я пытался убедить их, что ни одна страна не может позволить себе нарушать законы глобальной экономики и что, если они хотят получать зарубежные займы и инвестиции, России нужно начать собирать налоги, перестать печатать деньги, чтобы оплачивать свои бюджетные расходы, помочь попавшим в сложное положение банкам, покончить с капитализмом "для своих" и возвращать свои долги. У меня создалось впечатление, что мои "проповеди" мало кого убедили.
Моя пятнадцатая встреча с Борисом Ельциным была довольно успешной, учитывая проблемы, с которыми он столкнулся. Коммунисты и ультранационалисты блокировали его законодательные предложения в Думе. Он пытался создать более эффективную систему сбора налогов при помощи президентских указов, но ничего не мог поделать с Центральным банком, который печатал слишком много денег, что только усиливало бегство капитала из страны, мешало рублю стать стабильной валютой и отпугивало западных кредиторов и инвесторов. Единственное, что я мог тогда для него сделать, - это подбодрить его и сказать, что оставшаяся часть кредита МВФ будет предоставлена сразу же, как только сможет принести эффект. Если бы мы предоставили ее немедленно, она исчезла бы так же быстро, как и первый транш.
Тем не менее мы сделали одно важное заявление, объявив, что сократим наши запасы оружейного плутония на пятьдесят тонн с каждой стороны - этого количества было достаточно для изготовления тысячи бомб - и сделаем этот плутоний непригодным для изготовления оружия в будущем. Учитывая попытки террористов и враждебных государств получить ядерные материалы, это был важный шаг, который мог сохранить жизнь многим людям.
11 оснований
для импичмента
Девятого сентября Кен Старр прислал в Конгресс свой 445-страничный доклад, в котором приводил одиннадцать оснований для моего импичмента. Даже расследовавшему дело "Уотергейт" Леону Яворски не удалось ничего подобного. Независимый прокурор и его сотрудники должны были представить Конгрессу обнаруженные ими "существенные и достоверные" доказательства, которые могли бы служить основаниями для смещения с должности, но именно Конгресс решал, достаточно ли их для начала процедуры импичмента. Доклад Старра был опубликован 11 сентября, доклад Яворски об "Уотергейте" вообще не появился в печати. В докладе Старра слово "секс" появлялось более пятисот раз, дело же "Уайтуотер" было упомянуто всего два раза. Он и его союзники думали, что смогут спрятать в моем грязном белье все грехи, которые совершили за четыре года.
Десятого сентября я пригласил членов кабинета министров в Белый дом и извинился перед ними. Многие из них не знали, что сказать. Они верили в то, что мы делали, и были благодарны мне за предложенные им высокие посты, но большинство из них считали, что я вел себя эгоистично и глупо и восемь месяцев водил их за нос. Первой высказалась Мадлен Олбрайт, которая сказала, что я поступил дурно и разочаровал ее, но в данный момент единственным выходом для нас будет вновь вернуться к работе. Донна Шалала высказалась резче, заявив, что для лидеров важно быть порядочными людьми, а не только проводить правильную политику. Мои давние друзья Джеймс Ли Уитт и Родни Слейтер говорили о важности искупления совершенного греха и цитировали Священное Писание. Брюс Бэббит, который был католиком, говорил о значении исповеди. Кэрол Браунер заявила, что ей пришлось говорить со своим сыном на темы, которые она никогда не собиралась с ним обсуждать.
Слушая членов своего кабинета, я впервые в полной мере осознал, что мое недопустимое поведение и ложь о нем открыли ящик Пандоры и вызвали целую бурю негативных эмоций у американского народа. Было легко сказать, что я очень многое пережил за прошедшие шесть лет, что расследование Старра было в высшей степени мучительным, что иск Джонс был фальшивкой, за которой стояли сугубо политические интересы, и что даже президент имеет право на частную жизнь. Но когда то, что я совершил, во всей своей неприглядности было передано на суд публики, в оценках произошедшего отразились не только убеждения людей, но и их личный опыт, их страхи, разочарования и страдания...
Атмосфера в Желтом овальном кабинете оставалась неловкой и напряженной, пока не заговорил Боб Рубин. Рубин был тем человеком, который лучше всех из присутствовавших на той встрече представлял себе, чем была моя жизнь в последние четыре года. Он сам пережил длительное расследование в связи с делом Goldman Sachs, и, прежде чем с него были сняты обвинения, один из его партнеров был в наручниках отправлен в тюрьму. Выслушав высказывания еще нескольких человек, Рубин с характерной для него прямотой сказал: "Нет никаких сомнений в том, что вы виноваты, но мы все совершаем ошибки, и даже очень серьезные. Мне кажется, более важная проблема заключается в непомерном внимании к этому вопросу прессы и лицемерии некоторых из ваших критиков". После этого атмосфера разрядилась. Я был признателен этим людям за то, что никто из них не покинул кабинет. Все мы вернулись к работе.
"Параллельные" жизни
Через несколько дней мы с Хиллари принимали на ежегодном завтраке в Белом доме американских религиозных лидеров. Обычно мы обсуждали с ними волнующие нас общественные проблемы, но на этот раз я попросил их помолиться за меня, поскольку мне предстояли тяжкие испытания.
За эти несколько недель мне пришлось пройти большой путь, пройти его до самого конца, чтобы понять, что со мной произошло. Я согласен с теми, кто сказал, что в моем первом заявлении, которое я сделал после того, как дал показания, я не высказал должного раскаяния. Я не думаю, что можно сказать что-то еще, кроме как признать, что я согрешил.
Я сказал, что сожалею о той боли, которую причинил всем: моей семье, друзьям, членам аппарата, кабинету, Монике Левински и ее семье, что я прошу их простить меня и что мне нужен совет от пастырей и других людей, чтобы с Божьей помощью и у других появились "желание простить меня, которое мне так нужно, готовность отказаться от гордыни и злобы, мешающих разумным суждениям и заставляющих людей потворствовать своим прихотям, обвинять и сетовать". Я также сказал, что буду отчаянно защищаться и продолжу работать с еще большей энергией "в надежде, что в душевном смятении не утрачу силы воли и смогу принести больше пользы".
Три пастора - Фил Уогаман, наш священник в методистской церкви "Фаундри", мой друг Тони Камполо и Гордон Макдональд, автор нескольких прочитанных мною религиозных книг, - согласились наставлять меня по крайней мере раз в месяц. Обычно они приезжали в Белый дом все вместе, но иногда и порознь. Мы вместе молились, читали Священное Писание и обсуждали такие вещи, о которых я раньше никогда ни с кем не разговаривал. Преподобный Билл Хайбелс из Чикаго также продолжал регулярно приезжать в Белый дом и задавать мне вопросы с целью убедиться в моем "духовном здоровье". Хотя эти священники часто говорили со мной довольно жестко, они помогли мне отойти от политики и подумать о душе и животворной силе любви Господа.
Мы с Хиллари начали серьезно консультироваться у психолога - специалиста по семейным отношениям. Мы посещали его раз в неделю почти целый год. Впервые в своей жизни я открыто говорил о своих чувствах и переживаниях, высказывал свое мнение о жизни, любви и природе человеческих взаимоотношений. Не все, что я узнал о самом себе и своем прошлом, меня обрадовало, и мне было больно признать, что некоторые события моего детства и последующей жизни сделали для меня труднодостижимым многое из того, что другим людям давалось совершенно естественно.
Я также осознал, что усталость, гнев и чувство одиночества делали меня более уязвимым, в результате чего я мог вести себя эгоистично и совершать непоправимые ошибки, за которые мне потом бывало стыдно. То, что происходило сейчас, как раз и было последним звеном в цепи множества ошибок, совершенных из-за того, что я вел как бы две "параллельные" жизни - внутреннюю и внешнюю, пытаясь отделить кипевшие в моей душе гнев и отчаяние от моей публичной жизни, которую я любил и которая была вполне успешной. Во время перерывов в работе правительства я вел борьбу сразу на двух направлениях: дискутировал с Конгрессом по вопросам будущего нашей страны и в то же время пытался сдерживать искушавших меня "демонов". Я одержал победу в публичной борьбе и проиграл борьбу с самим собой, в результате чего причинил вред не только своей семье и своей администрации, но и нанес ущерб институту президентства и всему американскому народу. Не имело значения, насколько тяжело мне было и какому стрессу я подвергался в то время, - я должен был проявить силу духа и найти более достойный выход из этой ситуации...
