Серый поток

Судьба писателя: приговоры от правоверных и слово в отпор

═

1927 год. Вл. Ермилов, один из столпов рапповской критики, высказался о рассказах Шолохова: "Отклонение от стиля пролетарской литературы..."

1928-й. Шолохов в письме о том, как отнеслись к рукописи "Тихого Дона" в "Гослитиздате": "Замахали руками, как черти на ладан: "Восхваление казачества! Идеализация казачьего быта! И все в этом роде". Но завершил тираду: "Драться буду до конца!"

1929-й. Группа "Перевал" в журнале "Печать и революция": "Художественная удача суждена Шолохову тогда, когда он показывает быт вчерашнего дня, а не текущую действительность..."

1930-й. Из свидетельств Шолохова: "Получил я письмо от Фадеева по поводу 6-й части... Предлагает мне сделать такие изменения, которые для меня неприемлемы... Говорит, ежели я Григория не сделаю своим, то роман не может быть напечатан".

Из речи Фадеева на комфракции РАППа: "Возьмите Либединского и Шолохова. Можно их объединить? Вы чувствуете у Либединского, даже когда он ошибается, что это ошибки коммуниста, что это писатель-коммунист, что книга, где он не ошибается, ваша, коммунистическая. У Шолохова вы видите, что это элемент переделывающийся, крестьянский или казачий, что идеология его другая, не ваша".

1940-й. Из выступления Фадеева при обсуждении романа в Комитете по Сталинским премиям: "Все мы обижены концом произведения в самых лучших советских чувствах. Потому что 14 лет ждали конца: а Шолохов привел любимого героя к моральному опустошению. 14 лет писал, как люди друг другу рубили головы, - и ничего не получилось в результате рубки... Мое личное мнение, что там не показана победа сталинского дела".

Шолохов как-то признался жене: "Я взвинчен до отказа... полная моральная дезорганизация... отсутствие работоспособности, сна..." Но высказал и такое: "Лавры Кибальчича меня не пугают".

═

Оценки литературного процесса: "О загромождениях... бесталанности"

═

1934-й, из статьи "За честную работу писателя и критика" в канун I Всесоюзного съезда писателей: "О Панферове, в достаточной мере разоблаченном А.М. Горьким, пожалуй, можно бы больше и не говорить, если б не было у него многочисленных последователей, загромождающих литературу антихудожественными, литературно-безграмотными и бесталанными произведениями... Отсутствие добросовестной, серьезной, отвечающей за свое слово критики... Когда критика прекратит либеральное сюсюканье и покровительственно-родственное отношение к писателю ("хоть сопливое, да мое")... Перестанут групповые зазывалы расхваливать "своих" писателей и порочить "инаковерующих".

В еще одной статье этих дней добавил: "Плох был бы тот писатель, который приукрашивал бы действительность в прямой ущерб правде..."

═

"Серый поток..."

═

1954-й. Речь на II Всесоюзном съезде писателей превратили в догматическую по цитате: "Каждый из нас пишет по указке своего сердца. А сердце принадлежит партии и родному народу, которому мы служим своим искусством". Но замалчивается иное:

"Наш съезд протекает прямо-таки величаво, но, на мой взгляд, в нехорошем спокойствии. Бесстрастны лица докладчиков, академически строги доклады, тщательно отполированы выступления большинства... Неужели все вопросы, которые волновали нас в течение двадцати лет, уже решены и нам остается только подбить итоги достижений и наделанных за это время ошибок? Остается нашим бедствием серый поток бесцветной, посредственной литературы... Была ли напечатана хоть одна критическая статья, в полную меру, без всяких скидок, оговорок и оглядок выдающая должное какому-либо литературному мэтру за его неудачное произведение? У нас не может и не должно быть литературных сеттельментов и лиц, пользующихся правом неприкосновенности. Мы обязаны ходатайствовать перед правительством о коренном пересмотре системы присуждения премий работникам искусств и литературы, потому что так продолжаться не может. "Литературной газете" нужен руководитель, стоящий вне всяких группировок и группировочек, человек, для которого должна существовать только одна дама сердца - большая советская литература в целом, а не отдельные ее служители, будь то Симонов или Фадеев, Эренбург или Шолохов".

Показал широту своих взглядов, стал перечислять, как выразился, "подлинно талантливые произведения"; дескать, хотя и идейно-творческий табачок врозь, а читать интересно. Назвал с похвалами ортодокса и давнего недруга-рапповца Гладкова и подозрительного для ЦК Леонида Леонова, Твардовского с его начинающимся противопоставничеством власти и демонстративно аполитичного Константина Паустовского, опального у себя в Казахстане "националиста" Мухтара Ауэзова и заблиставшего своими "Окопами Сталинграда" Виктора Некрасова, будущего диссидента-эмигранта. С особым уважением обратился к Валентину Овечкину, автору критических для сталинского наследия в руководстве сельским хозяйством очерков "Районные будни".

В ЦК появилась Записка с оценкой речей Шолохова и Овечкина: "Необоснованно дали отрицательную оценку современной советской литературе. Их критика имела односторонний характер... Отвлекали съезд от серьезного обсуждения важных творческих вопросов..."

═

Требования перемен

═

1956-й, из речи на XX партсъезде: "Нет и не будет в ближайшее время добротных книг, если положение в литературе не изменится самым коренным образом... Никаких впредь заданий по "валовому" охвату писателей злободневными темами... Да разве количеством выпущенных книг измеряется рост литературы?.. За последние 20 лет у нас вышло умных, хороших книг наперечет, а вот серятины хоть отбавляй!.. Определенное отставание литературы от жизни вполне закономерно, потому что серьезная литература - не кинохроника..."

═

О Союзе писателей

═

1940-й, из дневника К.Чуковского: "Провел с Шолоховым весь вечер. Основная тема разговора: что делать с Союзом писателей. У Ш. мысль: "Надо распустить Союз - пусть пишут. Пусть остается только профессиональная организация".

1956-й. Из речи на XX партсъезде: "Постепенно Союз писателей из творческой организации, какой он должен бы быть, превращался в организацию административную, и хотя исправно заседали секретариат, секции прозы, поэзии, драматургии и критики, писались протоколы, с полной нагрузкой работал технический аппарат и разъезжали курьеры - книг не было... Властолюбие в писательском деле - вещь никчемная. Союз писателей - не воинская часть и уж никак не штрафной батальон, и стоять по стойке "смирно" никто из писателей не будет... Надо решительно перестроить всю работу Союза писателей..."

Властолюбие... административность... перестройка. Треть века минуло - и только после смерти Шолохова, к концу 80-х годов, осмелились начать вслух гвоздить "административно-командную систему" (взамен придумали перестройку культуры, которая поощряла систему повсеместного шоу-бизнеса).

═

О соцреализме

═

В обойму высказываний классика об этом партийно-литературном методе почему-то не включают одно весьма красноречивое. Один чешский журналист обратился к нему с вопросом: "Что такое социалистический реализм?"

- "Теория - не моя область. Я просто писатель. Но об этом я разговаривал с Александром Фадеевым незадолго до его смерти. "Представь, кто-нибудь спросит тебя, что такое социалистический реализм, что ты ответишь?" И он сказал: "Если надо было бы ответить со всей откровенностью, то сказал бы просто - а черт его знает".

Последовал вопрос в лобовую: "Считаете ли себя соцреалистом?"

- "Ваш вопрос заставляет меня вспомнить, что марксистские теоретики сперва считали меня кулацким писателем, потом объявляли контрреволюционным писателем, но в последнее время говорят, что я всю жизнь был социалистическим реалистом".

═

О Пастернаке

═

1957-й - год истеричной кампании по изничтожению автора "Доктора Живаго" и запрета на издания этого романа. Член ЦК Шолохов в Париже с интервью: "Надо было опубликовать книгу Пастернака "Доктор Живаго" в Советском Союзе, вместо того чтобы запрещать ее".

И тут же от посла СССР шифровка. Она обретает два грифа: "Совсекретно" и "Всем членам Политбюро". Ответ решителен: "Обратить внимание М.Шолохова на недопустимость подобных заявлений, противоречащих нашим интересам". Послу дано указание: "Примите меры..." "Меры" оказались, увы, тупыми - стали мешать высказываться, когда встречался с журналистами. Эхо этому в новой для ЦК шифровке из Парижа: было-де еще одно интервью и в приложении перевод. Партбонзы читали ехидные строки журналиста - как только следовал острый вопрос, так писатель выслушивал от приставленных работников посольства "заботливое": "Мы опаздываем!"

Однако же вновь еретические мысли: "Критика в Советском Союзе мне кажется такой же отстающей, как и литература..."

═

Нобелевские страницы

═

Из решения Нобелевского комитета:

"За художественную силу и честность, с которыми он создал историческую часть жизни русского народа в своем "Тихом Доне".

Из интервью шведским журналистам:

"Что вы можете сказать о модернизме в литературе?" Ответ: "Литература должна обновляться эволюционно".

"Были ли мысли о деньгах?" Ответ: "Важно признание, а не деньги".

"Учились ли западные литераторы у русских и наоборот?" Ответ: "Толстой говорил, что учился у Стендаля. Русская литература не возникала из ничего. Также и Пушкин. И наоборот, творчество Толстого и Достоевского обогащало западную литературу".

"Какие качества должен иметь хороший роман?" Ответ: "Художественную силу и честность, как сказано в решении Нобелевского комитета".

"Основное в работе писателя?" Ответ: "Ум и труд".

"В чем прелесть охоты и рыбалки?" Ответ: "В этом возможность отдохнуть на природе. А мысль продолжается все время".

"Многие думают, что западный и восточный мир сближаются?" Ответ: "Это, признаться, не моя область знаний".

"В чем отличие русского народа от советского?" Ответ: "Нет разницы. Я интернационалист".

"Почему вы не стали лириком?" Ответ: "Видимо, талант у меня такого направления. Поэзию я люблю, но в ней совершенно бездарен".

"Как чувствуете себя, когда видите свой успех?" Ответ: "Когда легко пишется, я бросаю писать, так как это подозрительно..."

"Вы связаны с методом социалистического реализма?" Ответ: "Что об этом думать, читайте, что я написал".

"Ваше отношение к творчеству Солженицына?" Ответ: "Не всякую мемуарную литературу можно отнести к художественной".

Из Нобелевской лекции:

"Многие молодые течения в искусстве отвергают реализм... На мой взгляд, подлинным авангардом являются те художники, которые в своих произведениях раскрывают новое содержание, определяющее черты жизни нашего века. И реализм в целом, и реалистический роман опираются на художественный опыт великих мастеров прошлого. Но в своем развитии приобрели существенно новые, глубоко современные черты...

Я говорю о реализме, несущем в себе идею обновления жизни, переделки ее на благо человека...

Мы живем на земле, подчиняясь земным законам, и, как говорится в Евангелии, дню нашему довлеет злоба его, его заботы и требования, его надежды на лучшее завтра...

Говорить с читателем честно, говорить людям правду - подчас суровую, но всегда мужественную...

Я хотел бы, чтобы мои книги помогали людям стать лучше, стать чище душой, пробуждать любовь к человеку, стремление активно бороться за идеалы гуманизма и прогресса человечества. Если мне это удалось в какой-то мере, я счастлив..."

═

Сталин под пером писателя:

═

В романах...

В "Тихом Доне" нет даже имени вождя, хотя по тогдашним правилам обязан был бы быть - ведь Сталин посланец ЦК на Южном фронте.

В "Поднятой целине" он не персонифицируется в контексте узаконенной формулы "сталинская коллективизация": ни сюжетных с ним сцен, ни портрета, ни оценок "от имени народа". Зато в главе, где появляется Давыдов, выписан политически отважный с ним спор местного партийца: как проводить коллективизацию. По Ленину; щадя крестьян, как был убежден Шолохов. Или по Сталину - с беспощадным раскулачиванием, что и было столь правдиво запечатлено романом.

В "Они сражались за Родину" генералиссимус - без единого восхваления! - ввергнут в страстные споры о том, каковы последствия того, что он "с закрытыми глазами страной правит". Речь о его ответственности за изничтожение командных кадров перед войной и вообще за нанесение партии "тяжелого урона". Есть и такая реплика: "На Сталина обижаюсь. Мешает одно. Мы с ним не на равных: если я отношусь к нему с неприязнью, то ему на это наплевать, ему от этого ни холодно, ни жарко, а вот он отнесся ко мне неприязненно, так мне от этого было и холодно, и жарко, и еще кое-что похуже..."

В письмах...

1933-й. В стране голодомор. Сталин в речи: "В чем состоят основные результаты наших успехов? В охвате колхозным строительством и в уничтожении, в связи с этим, обнищания и пауперизма в деревне". Шолохов: "Помните ли Вы, Иосиф Виссарионович, очерк Короленко "В успокоенной деревне"? Так вот, этакое "исчезание" было проделано не над тремя заподозренными, а над десятками тысяч колхозников... По колхозам свирепствует произвол... Слов нет, не все перемрут даже в том случае, если государство вообще ничего не даст".

1938-й. Сталин превозносит "соцзаконность". Шолохов: "Страшный тюремный режим и инквизиторские методы следствия... т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный бесконтрольно отдается в руки следователей, глубоко порочен".

В речах...

1939-й - партсъезд. Сталин оправдывает репрессии в докладе: "Интеллигенция в целом кормилась у имущих классов и обслуживала их. Понятно поэтому то недоверие, переходящее нередко в ненависть, которое питали к ней революционные элементы нашей страны, и прежде всего рабочие..." Кормилась... недоверие... ненависть...

Шолохов в речи: "Есть еще одна категория писателей, которых "награждали" в далеком прошлом. Их "награждали" ссылками в Сибирь и изгнанием, их привязывали к позорным столбам, их отдавали в солдаты, на них давили своей тупой мощью государства, наконец, попросту их убивали руками хлыщей-офицеров... А у нас этих писателей-классиков чтут и любят всем сердцем..." Чтут... любят...

1961-й. Из речи Шолохова на ХХII партсъезде: "Само собой возникает вопрос: до каких же пор мы будем стоять в партийных рядах рука об руку с теми, кто причинил партии так много зла? Не слишком ли мы терпимы к тем, на чьей совести тысячи погибших верных сынов Родины и партии, тысячи загубленных жизней их близких?"

═

Об истоках культа Сталина

═

Из статьи к 60-летию вождя (1939): "Мне кажется, некоторые из тех, кто привычной рукой пишет резолюции и статьи, иногда забывают, говоря о Сталине, что можно благодарить без многословия, любить без частых упоминаний об этом и оценивать деятельность великого человека, не злоупотребляя эпитетами". Такого не было в открытой печати никогда и ни от кого!

Из диктовок сыну (в последние годы жизни): "А что же еще у нас могло после революции получиться? Вот, скажем: "Вся власть Советам". А кого в Советы?.. А ты с этим в хутор приди, к живым людям... Кто же будет от них депутатом?.. Знаний-то фактически никаких. Только и оставили после войны одно умение - получать приказы да отдавать. И летит хуторской комиссар сломя голову к станичному за приказом. А тот, такой же умелец, как он сам, только званием повыше, - в область. А тому куда? Тут уж хочешь не хочешь, а должен где-то на самом верху появиться вождь. Именно вождь. Верховный Главнокомандующий. Человек, способный взять на себя смелость принимать окончательные, верховные решения... Для всех. Сверху донизу и от Москвы до самых до окраин..."

Пространен монолог. Но он сверхкраток, если сравнивать с тем, что у других в многостраничном изложении стало появляться в печати в перестройку после 1985 года. Приоритет Шолохова в том, что, пожалуй, первым стал говорить не об особенностях личного характера Сталина, тем более - клинических, как это стало модным с перестроечных баталий на темы советской истории.

═

О расстреле рабочих

═

1962-й. Публично раскритиковал решение расстрелять демонстрацию рабочих Новочеркасска. Это был протест против повышения цен на продовольствие. Расправу скрыли от народа - ни слова в печати. На Дон прибыл второй секретарь ЦК с заданием осудить обком и всех местных партийцев - мол, не смогли справиться без вмешательства армии. Ораторов обязали каяться.

На трибуне Шолохов с речью о другом: "Почему повышаете цены, не посоветовавшись с народом... Как же мы, партия, можем стрелять в народ?.." В президиуме оторопь, московский начальник в полуобмороке, в зале оцепенение. Спустя четыре года в гости к Шолохову напросился один отставной генерал. И вдруг признался, что командовал полком в Новочеркасске. Писатель прервал встречу: "Это невиданное преступление верхов, оказавшихся неспособными воплощать в жизнь благородные по своей сути и содержанию идеи социализма".

═

"Гражданская и сейчас еще идет..."

═

Из диктовок младшему сыну в последние годы: "Гражданская война, она, брат помимо всего прочего тем пакостна, что ни победы, ни победителя в ней не бывает... У тетки моей, у твоей бабки двоюродной, Ольги Михайловны, - четыре сына: Иван, Валентин, Александр и Владимир. Трое - бойцы Добровольческой армии, а Валентин - красный... Выбьют красные белых с хутора, Валентин заскакивает домой, воды попил, не раздеваясь: "Ничего, мать, не горюй! Сейчас всыплем этой контре, заживем по-новому!" На коня - и ходу! А мать в слезы - волосы на себе рвет... А через день таким же макаром Иван влетает. "Был Валька, подлюка? Ну, попадется он мне! Ничего, погоди, мать, немного, выбьем вот сволоту эту с нашего Дона, заживем по-старому!" А мать уже об печь головой бьется... И так ведь не раз, не два.

Избрали хуторскую советскую власть. Не хуторяне, конечно. Станичная власть ее избрала... И вот сидит эта новоизбранная власть в атаманской избе или в экспроприированной хате какого-нибудь "хуторского богача". А за окном-то неуютно... Через окно, бывает, и постреливают. Будешь ты ждать, когда тебе пулю в лоб влепят? А то и просто вилами в подходящем месте? Никакой настоящий мужик ждать этого не будет. Повесит он наган на бок, чтоб всем видно было, и пойдет сам врагов искать. И как его определишь, врага-то, когда на тебя чуть не каждый второй чертом глядит? За ведьмами так когда-то гонялись... Час от часу подозреньице растет; подозрение растет - страх все сильнее; страх подрос, а подозрение, глядь, уже и в уверенность выросло. Остается лишь в "дела" оформить эту подозрительную уверенность, которую тебе нашептала твоя "революционная бдительность"... А те, кто не при власти оставались, думаешь, сидели, молчали? Нет, брат, тоже и брыкались, и бодались, и блеяли, кто как мог. Вот и разберись тут, кто виноват..."

Он нашел в себе силы подняться до высот стратегически смелых обобщений: "Когда там по вашим учебникам гражданская закончилась? В 20-м? Нет, милый мой, она и сейчас еще идет. Средства только иные. И не думай, что скоро кончится. Потому что до сих пор у нас что ни мероприятие - то по команде, что ни команда - то для людей, мягко сказать, обиды..."

Не уходил от рассуждений об ответственности перед историей: "Дело не в том, к чему человек стремится. Важно лишь то, к чему он приходит. Может, ты думаешь, что Гитлер к катастрофе стремился?.. Или Сталин... В том-то и беда, что все к благу стремятся. Или, ты считаешь, напрасно говорят, что дорога в ад благими намерениями вымощена? Ни по какой другой мостовой человек, милый мой, добровольно в ад не пойдет. А вот по благим намерениям не пойдет, а побежит..."

Еще обобщения: "Паршивые, бездарные ученики мы у истории - вот что плохо. А у нее одно, веселенькое такое, правило есть. Все, что для предков правым было, для потомков чаще всего неправым оказывается. И далеко ходить не надо. Все, что нашим отцам-дедам дорого было, мы на штыки подняли. Но и все, чем мы сейчас восторгаемся, и всех, кто восторгается, скорее всего уже наши внуки проклянут. А мы все продолжаем думать, что нас минет чаша сия...

Гомером надо быть, чтобы суда уже ближайших потомков избежать. А мы что же? Временщики. "И каждому довлеет доля его". Не способны мы и на шаг от "злобы дня" отойти. Ни от злобы дня, ни от злобы групп. Думаем, что наше сиюминутное - это и есть то, что устроит всех во веки веков".

Много чего непостижимого вобрала в себя долгая жизнь М.А. Шолохова. При этом легко уловить главное - стремление к независимости. В этом он проявляет поразительно широкий творческий и нравственный спектр. В газете обо всем не рассказать. Но днями выходит в серии "ЖЗЛ" книга "Шолохов" моего авторства, в ней-то более 600 страниц.