Сергей Земляной В апреле 1920 года, когда большевистскому вождю и председателю Совнаркома Владимиру Ульянову-Ленину исполнилось 50 лет от роду, в Советской России еще свирепствовал "военный коммунизм" со всеми его прелестями вроде драконовской цензуры и административного зажима любого свободного слова. Поэтому появление в одиннадцатой тетрадке органа ИККИ "Коммунистический Интернационал" литературного портрета Ленина, выполненного пером его друга-врага Максима Горького, прозвучало для многих как гром среди ясного неба. Помимо прозаических вольностей, которые позволял себе классик при обрисовке юбиляра, атмосферу скандала вызвало то, что в якобы похвальном слове Ленину Горький умудрился повторить ту горькую правду, которую он бросил ему в лицо в оппозиционной советской власти "Новой жизни" за два с лишним года до этого.
Большевистский подстрекательский жест никто не описал лучше, чем Максим Горький в своих "Несвоевременных мыслях" [10 (23) декабря 1917 года], где он показал, что железная диктатура и "красный террор" были для большевиков инструментами мистического creatio ex nihil, творения из ничего, какого не знала история человечества. "Я считаю идейный максимализм очень полезным для расхлябанной русской души, - заявлял писатель, - он должен воспитать в ней великие и смелые запросы, вызвать давно необходимую дееспособность, активизм, развить в этой вялой душе инициативу и вообще - оформить и оживить ее. Но практический максимализм анархо-коммунистов и фантазеров из Смольного пагубен для России, прежде всего - для русского рабочего класса. Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них - та лошадь, которой ученые-бактериологи прививают тиф для того, чтобы лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обреченный на неудачу опыт производят комиссары над русским народом, не думая, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть. Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву своей грезе о всемирной или европейской революции. В современных условиях русской жизни нет места для социальной революции, ибо нельзя же по щучьему веленью сделать социалистами те 85 процентов крестьянского населения страны, среди которого несколько десятков миллионов инородцев-кочевников".
В последнем из опубликованных в Советской России при Ленине произведении, в каковом Горький еще продолжал оставаться самим собой, эссе "Владимир Ильич Ленин", писатель вновь вернулся - с определенной перестановкой акцентов - к этому жгучему сюжету. "Продолжаю думать - как думал два года тому назад (отсылка к "Несвоевременным мыслям"; кстати, литературным предшественником Горького на данном жанровом поприще был Фридрих Ницше с его "Несвоевременными размышлениями". - С.З.), - что для Ленина Россия - только материал опыта, начатого в размерах всемирных, планетарных. Раньше эта мысль, затемненная (sic!) чувством жалости к русскому народу, возмущала меня, но, наблюдая, как течение событий русской революции, расширяясь и углубляясь, все более возбуждает и организует силы, способные разрушить основы капиталистического строя, я нахожу теперь, что если Россия и обречена служить объектом опыта, то несправедливо (sic!) возлагать ответственность за это на человека, который стремится превратить потенциальную энергию русской трудовой массы в энергию кинетическую, актуальную". И далее Горький развивает свое рассуждение о Ленине в систематике знаменитого принципа "Падающего - толкни": "Каждый получает то, что заслужил, - это справедливо. Народ, загнивший в духоте монархии, бездеятельный и безвольный, лишенный веры в себя, недостаточно "буржуазный", чтобы быть сильным в сопротивлении, и недостаточно сильный, чтобы убить в себе нищенски, но цепко усвоенное стремление к буржуазному благополучию, - этот народ по логике бездарной истории своей, очевидно, должен пережить все драмы и трагедии, обязательные для существа пассивного и живущего в эпоху зверски развитой борьбы классов". Горький выступает тут одновременно как поборник "Real-Politik" и как незаурядный демагог: в одном предложении он толкует о "буржуазности" как залоге силы и клеймит нищенское стремление к "буржуазному благополучию", как если бы человечество в ХХ веке придумало какое-то иное благополучие помимо "бюргерского" - ну не пролетарскую же внутримирскую аскезу!
Публикация Горького о Ленине была осуждена как идейно порочная Политбюро ЦК ВКП(б) и навсегда выпала из литературного оборота, будучи подменена другим, хрестоматийным текстом писателя о нем, кстати, тоже замечательным, но принадлежавшим совсем другой эпохе. Но сразу после смерти Ленина Надежда Крупская писала Горькому (28.01.1924): "И еще. В книжке Гильбо он нашел ссылку на Вашу статью о Ленине 1918 года, помещенную в Коммунистическом Интернационале, и попросил перечесть ему эту статью. Когда я читала ему ее - он слушал ее с глубоким вниманием". Крупская перепутала даты: речь идет о статье 24-го года. Через несколько лет Крупская в письме Горькому (25.05.1930) вернулась к этому эпизоду: "И все вспоминалось мне, как Ильич в последний месяц своей жизни отыскал книгу, где Вы писали о нем, и велел мне вслух читать Вашу статью. Стоит у меня перед глазами лицо Ильича, как он слушал и смотрел в окно куда-то вдаль - итоги жизни подводил". Значит, Горький угадал что-то самое важное в этих итогах.
═
Владимир Ильич Ленин
═
Сторонник теории, утверждающей, что роль личности в процессе развития культуры - ничтожна, В.И. Ленин - на мой взгляд - источник энергии, без влияния которой русская революция не могла бы принять форму, принятую ею.
Однажды я сравнил его - условно - с Петром Великим, - над этим сравнением смеялись, найдя его преувеличенным. Но это было именно условное сравнение: лично для меня роль Ленина, как социального реформатора России, ниже его значения как мирового революционера. Он не только человек, на волю которого история возложила страшную задачу разворотить до основания пестрый, неуклюжий, ленивый человеческий муравейник, именуемый Россия, - его воля неутомимый таран, удары которого мощно сотрясают монументально построенные капиталистические государства Запада и тысячелетиями слежавшиеся глыбы отвратительных, рабских деспотий Востока.
Продолжаю думать, - как думал два года тому назад, - что для Ленина Россия - только материал опыта, начатого в размерах всемирных, планетарных. Раньше эта мысль, затемненная чувством жалости к русскому народу, возмущала меня, но наблюдая, как течение событий русской революции, расширяясь и углубляясь, все более возбуждает и организует силы, способные разрушить основы капиталистического строя, я нахожу теперь, что если Россия и обречена служить объектом опыта, то несправедливо возлагать ответственность за это на человека, который стремится превратить потенциальную энергию русской трудовой массы в энергию кинетическую, актуальную.
Каждый получает то, что заслужил, - это справедливо. Народ, загнивший в духоте монархии, бездеятельный и безвольный, лишенный веры в себя, недостаточно "буржуазный", чтобы быть сильным в сопротивлении, и недостаточно сильный, чтобы убить в себе нищенски, но цепко усвоенное стремление к буржуазному благополучию, - этот народ, по логике бездарной истории своей, очевидно, должен пережить все драмы и трагедии, обязательные для существа пассивного и живущего в эпоху зверски развитой борьбы классов, гнуснейшим выражением которой является такая кровавая мерзость, как война 14-18-х годов.
Разумеется, я не намерен сочинять речь в защиту или оправдание Ленина, - я не нуждаюсь в этом так же, как и он.
Но я немножко знаю его, и, когда "объективно мыслящие люди" обвиняют его в том, что он является возбудителем жестокой Гражданской войны, террора и других преступлений, - мне вспоминается г. Ллойд-Джордж, который в 13-14-х годах говорил милые хвалебные речи, по адресу немецкого народа, провожая в Германию экскурсию английских школьных учителей и принимая в Англии учителей немецких, а сам в то же время точил штыки и начинял снаряды, которые должны были рвать немцев в клочья. Все эти "великие люди": лучший - самый бесстыдный циник Клемансо; "наивный демократ-романтик" Будро Вильсон; социалисты, вотировавшие кредиты на организацию общеевропейской бойни; ученые, изобретавшие удушливые газы и прочие гадости; поэты, которые проклинали в 14-м году немцев, в 18-м - англичан, - вся эта плесень и ржавчина разлагающегося старого общества, - именно она своей подлой рукой нанесла глубокую, может быть, смертельную рану европейской культуре, и она продолжает садически терзать тело России, способствуя продолжению ее гражданской борьбы, удушая ее блокадой, уничтожая малых детей ее голодом и холодом.
Ошибки - если нужно говорить о них - не преступления. Ошибки Ленина - ошибки честного человека, и в мире еще не было ни одного реформатора, который действовал бы безошибочно. А вот Ллойд-Джордж, Клемансо и Ко действуют безошибочно, как настоящие каторжники, как профессиональные убийцы, осуждая на муки холода и голода целый народ и способствуя продолжению гражданской распри, совершенно бессмысленной, ибо, кроме "большевиков", в России нет сил, способных взять в свои руки власть и возбудить энергию измученной страны, необходимую для продуктивного труда.
Возвращаясь к В.И. Ленину, я должен сказать, что мои личные симпатии к нему не играют никакой роли в момент, когда я пишу о нем. Я рассматриваю его, как существо, подлежащее моему наблюдению наравне со всеми другими людьми и явлениями, которые не могут не интересовать меня, бытописателя моей родины.
Вот, этот человек говорит речь на собрании рабочих - он говорит удивительно простыми словами, железным языком, с логикой топора, но - в его суровых словах я никогда не слыхал ни грубой демагогии, ни пошлого франтовства красивой фразой. Он говорит всегда одно: о необходимости в корне уничтожить социальное неравенство людей и о путях к этому. Эта древняя правда звучит в его устах резко, непримиримо: всегда чувствуешь, что он непоколебимо верит в нее, и чувствуешь, как спокойна его вера - вера Фанатика, но фанатика-ученого, а не метафизика, не мистика. Мне кажется, что ему почти неинтересно индивидуально-человеческое, он думает только о партиях, массах, государствах, и здесь он обладает даром предвидения, гениальной интуицией мыслителя-экспериментатора. У него есть та счастливая ясность мысли, которая дается только путем напряженной, непрерывной работы.
Один француз спросил меня:
- Не находите ли вы, что Ленин - гильотина, которая мыслит?
- Работу его мысли я сравнил бы с ударом молота, который, обладая зрением, сокрушительно дробит именно то, что давно пора уничтожить.
Мещанам всех стран Ленин должен, конечно, казаться Атиллой, пришедшим разрушить Рим мещанского благополучия и уюта, основанный на рабстве, крови и грабеже. Но как древний Рим заслужил свою гибель, так и преступления современного мира оправдывают необходимость разрушения его. Это историческая необходимость, ее уже не устранит никто, ничто.
Возникают жалобные речи о ценности европейской культуры, о необходимости охраны ее от натиска новых гуннов - эти речи искренни и значительны только в устах революционера, в устах же организаторов и сообщников позорной бойни 14-18-х годов, они - противная ложь.
Процесс развития культуры, если под этими словами и понимать дальнейший рост успехов искусства, науки, техники, попутного им и возбуждаемого им очеловечения людей, - этот процесс, конечно, не может быть замедлен тем новым условием, что активное участие в культурной работе примут не десятки тысяч единиц, а многомиллионные массы.
Иногда дерзость воображения, обязательная для литератора, ставит предо мною вопрос:
- Как видит Ленин новый мир?
И предо мной развертывается грандиозная картина земли, изящно ограненной трудом свободного человечества в гигантский изумруд. Все люди разумны, и каждому свойственно чувство личной ответственности за все, творящееся им и вокруг него. Повсюду города-сады - вместилища величественных зданий, везде работают на человека покоренные и организованные его разумом силы природы, а сам он - наконец! - действительный властелин стихий. Его физическая энергия не тратится больше на грубый, грязный труд, она переродилась в духовную, и вся мощь ее направлена к исследованию тех основных вопросов бытия, над решением которых издревле безуспешно бьется мысль, расшатанная, раздробленная необходимыми усилиями объяснения и оправдания явлений социальной борьбы, измученная неизбежной в мире этих явлений драмой признания двух непримиримых начал.
Облагороженный технически, осмысленный социально, труд стал наслаждением человека. Действительно, освобожден, наконец, разум человека - самое драгоценное начало в мире - и действительно разум стал бесстрашен.
Бесстрашие разума и острая проницательность в области политики - основные свойства натуры Ленина. Мир никогда не слыхал языка, которым говорит дипломатия, вдохновляемая им. Пусть это - язык, грубо терзающий нежные уши дипломатов во фраках и смокингах, но это - убийственно правдивый язык. А правда пребудет грубой до поры, пока мы, люди, сами не сделаем ее красивой, как наша музыка, которая является одной из хороших правд, созданных нами.
Не думаю, чтоб я приписал Ленину мечты, чуждые ему, не думаю, что я романтизирую этого человека, - я не могу представить его себе без этой прекрасной мечты о будущем счастье всех людей, о светлой, радостной жизни. Чем крупней человек, тем более дерзка его мечта.
Ленин больше человек, чем кто-либо иной из моих современников, и хотя его мысль, конечно, занята по преимуществу теми соображениями политики, которые романтик должен назвать "узко практическими", но я уверен, что в редкие минуты отдыха эта боевая мысль уносится в прекрасное будущее гораздо дальше и видит больше, чем я могу представить себе. Основная цель всей жизни Ленина - общечеловеческое благо, и он неизбежно должен прозревать в отдалении веков конец того великого процесса, началу коего аскетически и мужественно служит вся его воля. Он - идеалист, если вложить в это понятие соединение всех сил натуры в одной идее - в идее всеобщего блага. Его личная жизнь такова, что в эпоху преобладания религиозных настроений Ленина сочли бы святым.
Я знаю: мещан это взбесит, многие товарищи усмехнутся, и весело захохочет сам Ленин. Святой - это действительно парадоксальное и смешное слово в приложении к человеку, для которого "нет решительно ничего святого", как сказал о нем древний "богочеловек", бывший революционер Н.Чайковский; святой Ленин, которого благовоспитанный и культурный вождь английских консерваторов лорд Черчилль считает "самым свирепым и отвратительным человеком!".
Но почтенный лорд не станет отрицать, что церковная святость редко исключала свирепость и жестокость, чему примером могут служить кровавые драки отцов Церкви на Вселенских Соборах, инквизиция и множество прочих мерзостей. С другой стороны, область гражданской деятельности во все времена создавала гораздо больше истинно святых людей, если под святостью подразумевать бескорыстное, бесстрашное служение интересам народа, свободы, истины.
Суровый реалист, хитроумный политик, Ленин постепенно становится легендарной личностью. Это - хорошо.
Из глухих деревень Индии, проходя сотни верст по горным тропинкам и лесам, тайком, рискуя жизнью, пробираются в Кабул, в русскую миссию, индусы, замученные вековым гнетом английских чиновников, приходят и спрашивают:
- Что такое Ленин?
А на другом конце земли норвежские рабочие говорят русскому безразличному человеку:
- Вот Ленин - самый честный парень. Такого еще не было на земле!
Я говорю: это хорошо. Большинству людей необходимо верить для того, чтоб начать действовать. Слишком долго дожидаться, когда они начнут думать и понимать, а злой гений капитала все быстрее душит их нищетой, алкоголизмом, истощением.
Кажется, необходимо упомянуть, что Ленину не чужды увлечения дружбы и вообще не чуждо ничто человеческое. Несколько неловко и смешно говорить об этом, но мещане всего мира так напуганы, а лорд Черчилль, поглядывая на Восток, так свирепо и вредно для себя раздражается! Страдая добродушием, я нахожу себя обязанным несколько успокоить испуганных, раздраженных и прочих врагов вождя "большевизма".
Бывает, что Ленин переоценивает добрые качества людей в их пользу и во вред делу. Но почти всегда его отрицательные оценки - казалось бы неосновательные - неизбежно подтверждаются людьми, которых он отрицательно оценил еще раньше, чем видел результаты их работ. Это может свидетельствовать о том, что дурные свойства людей чувствуются Лениным лучше хороших, но также и о том, что дрянных людей вообще и всюду значительно больше, чем полезных.
Иногда в этом резком политике сверкает огонек почти женской нежности к человеку, и я уверен, что террор стоит ему невыносимых, хотя и весьма искусно скрытых страданий. Невероятно и недопустимо, чтоб люди, осужденные историей на непримиримое противоречие - убивать одних для свободы других, - не чувствовали мук, изнуряющих душу. Я знаю несколько пар глаз, в которых это жгучее страдание застывало навсегда, на всю жизнь. Всякое убийство органически противно мне, но эти люди - мученики, и совесть моя никогда не позволит мне осудить их.
Замечаю, что, говоря о Ленине, невольно хочется говорить обо всем, - пожалуй, иначе и не может быть, потому что говоришь о человеке, стоящем в центре и выше всего.
Разумеется, лично о нем можно сказать значительно больше, чем сказано здесь. Но - мне мешает скромность этого человека, совершенно лишенного честолюбия: я знаю, что даже и то немногое, что сказано здесь, покажется ему излишним, преувеличенным и смешным. Ну, что ж - пускай он хохочет, он это хорошо делает, но я надеюсь, что многие прочтут эти строки не без пользы для себя.
В этих строках шла речь о человеке, который имел бесстрашие начать процесс общеевропейской социальной революции в стране, где значительный процент крестьян хотят быть сбитенькими буржуями - не больше этого. Это бесстрашие многие считают безумием. Я начал свою работу возбудителя революционного настроения славой безумству храбрых.
Был момент, когда естественная жалость к народу России заставила меня считать безумие почти преступлением. Но теперь, когда я вижу, что этот народ гораздо лучше умеет терпеливо страдать, чем сознательно и честно работать, - я снова пою славу священному безумству храбрых.
Из них же Владимир Ленин - первый и самый безумный.
═
М.Горький
