Чувство родины

О сложном, неоднозначном мироощущении в годы войны образно написал в своем дневнике Всеволод Иванов: "Мне почему-то усиленно предлагается "великий пост", но никогда я не вижу Пасхи". "Великий пост" - это трудные будни службы литературы, это необходимость воздержания от всего, что может "отвлекать" писателя и читателя от главного - борьбы с врагом, работы на победу, это жесткая жанровая, стилистическая дисциплина, известное упрощение задач литературы, устремленность на конкретный результат, это постоянное ощущение себя в боевом строю┘ И недостижимая Пасха здесь - это не только невозможность расслабиться, отвлечься, отдохнуть от напряжения, почувствовать всю красоту мира, простых человеческих чувств, но и отказ от желания в полной мере погрузиться в свое творчество, быть верным самому себе, это необходимость зачастую наступать на горло собственной песне, особенно когда эта "песня" почему-либо начинает звучать не в унисон с общим призывно-победным гимном.

"Великий пост" и "Пасха" литературы неотделимы друг от друга, как неотделимы служба от служения, будни от праздников. Это ощущение в разной мере и по-разному испытывали в годы войны многие писатели, разные по своему возрасту, духовному и художественному опыту, по своим творческим устремлениям.

"Я пишу┘ не для войны, а для мира"

Михаилу Пришвину было 68 лет, когда началась война. Самые трудные ее годы (1942-1943) он провел в "ближней эвакуации" - в деревне Усолье, что под Переславлем (Ярославская область). С первых же дней войны у писателя "является надежда" на нашу победу. В своем дневнике, который он не прекращал вести десятилетие за десятилетием, год за годом, день за днем, в том числе и в годы войны, М.Пришвин отмечает малейшие обнадеживающие приметы нашего упорного, нередко драматического противостояния врагу. Он пишет об огромных трудностях и потерях честно и бесстрашно, размышляет о природе мужества и воинского подвига, о жизни и смерти, о характере русского человека, русского народа. "Наша история похожа на историю торфяных накоплений в лесах: заложенная в зелени растений солнечная сила, огонь, не действует, а киснет в воде и накопляется столетиями зеленая снаружи и черная во внутренней массе. Но стоит высушить торф, и скопленная огненная сила действует, и снова не вода, а огонь определит движение".

Казалось бы, такое неподходящее время для философии и творчества, труднейшие бытовые условия, непосильные заботы о хлебе насущном, о выживании, - но писатель не поддается унынию. Он не только сам глубоко верит в победу разума и света, но и внушает это чувство всем окружающим, в этом сознании находит источник для своего творчества: "┘всякий знает, что Россия останется неразбитой страной и без Москвы, а немцы придут в Москву в существе своем разбитыми. Они и теперь разбиты, потому что их расчет был на ненависти к большевикам. В этом они просчитались┘" "Я буду считать подвигом, победой, великим счастьем, если я в результате борьбы за жизнь напишу свою Песнь Песней". Отчаявшемуся собеседнику М.Пришвин отвечает: "- Так, милый, нельзя думать┘ что если моя деревня взята, значит, взята и родина". Он задумывается над тем, как добиться того, чтобы "проповедь любви" нашла себе "место во время войны┘".

Перед самой войной в журнале "Новый мир" была прекращена публикация его книги "Лесная капель", в том же журнале появилась статья, в которой Пришвина упрекали в "аполитичности", "несвоевременном обращении к цветочкам и листикам". Сам писатель был не согласен с такой оценкой его книги, боролся за нее и оказался прав. "Лесная капель" вышла отдельным изданием в самый разгар войны, в 1943 году, и получила высокую оценку читателей и критики, она была названа "симфонией в прозе", "гимном радости жизни и любви". По сути, эти слова можно отнести и к другим произведениям М.Пришвина, написанным в годы войны.

Обращаясь к тем, кто негативно отнесся к его поэме "Фацелия" (из книги "Лесная капель"), он записывает в своем дневнике: "┘я хотел открыть мир, за который надо вести священную войну, а они испугались, что открываемый ею мир красоты в природе помешает обыкновенной войне". Вот еще записи из дневника на эту тему: "- Я пишу, - ответил я, - только не удивляйтесь, не для войны, а для мира. Война пройдет: я не могу писать для преходящего. После войны будет мир, так вот я для того мира пишу". И повторял вновь и вновь: "┘мы уверены в том и знаем, что наше время придет, как все знают, что, рано ли, поздно ли, война кончится"; "И назначение писателя во время войны именно такое, чтобы творить будущий мир". Он ждал конца войны, "как голодный ждет хлеба".

Афористически звучат в те годы его размышления о силе Слова: "Я подумал: сколько чугуна пошло на Днепрострой, на Донбасс,- и все взорвано, страна пуста, как во время татар или в "Слове о полку Игореве". Но вот оно "Слово" лежит, и я знаю, по Слову этому все встанет, заживет. Я так давно занят был словом и так недавно понял это вполне ясно: не чугуном, а Словом все делается".

Прямым откликом на события военной поры явились его "Рассказы о ленинградских детях" (1942-1943) - впервые эти рассказы печатались в газете "Красная звезда", в журнале "Новый мир", позже вышли отдельным изданием. В них рассказывается о судьбах и жизни детей, вывезенных из блокадного Ленинграда и живших недалеко от Усолья. Цикл рассказов отличает присущая Пришвину сердечность, тонкое знание детской души, психологии; за внешне простыми, даже наивными историями и сюжетами ощутима глубина и мудрость, вера в то, что добро одолеет зло, хотя борьба между ними трудна и драматична.

В 1943 году М.Пришвину исполняется 70 лет, его награждают орденом Трудового Красного Знамени, принимают в Кремле. Не случайно именно в эти годы он приходит к выводу: "Истинный художник не может быть аполитичным┘", хотя, конечно, понимает это по-своему, по-пришвински. "┘хоть собирайся┘ на войну",- записывает он тогда же.

Еще одна книга Пришвина - "Повесть нашего времени" - была написана в 1944-1945 годы и опубликована при жизни писателя лишь частично. В ней также нашли отражение реальности военного времени, однако подлинный смысл произведения, как всегда у М.Пришвина, глубже и содержательнее. И здесь в центре главная, излюбленная мысль писателя - неуничтожимая сила жизни, любви, дружбы, родственного внимания, раздумья о русском характере, русском народе. Он не раз подчеркивал, что пишет свои книги не для войны, а для мира. "Война пройдет, книга останется" - его слова. Как известно, это нередко вызывало непонимание, возражения у сторонников "прямой речи" в литературе. Однако М.Пришвин с первых шагов искал свою, неповторимую тропу, свой "путик" - не отступил он с него и в годы войны. И это в конечном счете обеспечивало успех его новым произведениям - в том числе и его широко известной повести "Кладовая солнца", написанной и опубликованной сразу после войны.

Война - это "болезнь всего человечества", убежден Пришвин, в ходе которого убийство становится оправданным, почти естественным, "нормальным" делом; человек перестает чувствовать "личную ответственность" за убийство, "Общая (тотальная) война есть последствие личной безответственности в убийстве. Задача писателя после этой войны довести это по мере сил до более широкого сознания".

"Чувство родины,- верит он,- сейчас связалось у всех с концом войны: кончится война, сделаем все последнее дружное усилие для конца, и тогда все то хорошее, чего мы ждем, будет родиной". "Там (на войне. - В.С.) у людей очень много дружбы, и я верю, что это они привезут ее к нам после войны"... Он ощущает радость победы, свою слитность с ликующим народом, и в то же время его не перестают беспокоить тревожные мысли о будущем, о мире после войны. Эти мысли глубоки по существу и оригинальны по форме: "Сама планета в опасности - это факт великий, но еще больше тот факт, что каждому через 5-6 часов есть хочется. И если даже планета с одной стороны загорится, то люди на другой стороне будут биться за кусок хлеба, пока можно будет терпеть подходящий жар". Но при этом не менее убедителен и его неожиданно трезвый и чрезвычайно важный вывод на будущее: "Теперь, когда немцы обманули, тут уже Америка не купит нас консервами. На каждой улице теперь мальчишки гоняют и гремят консервными банками. Это не банки - это русские косточки гремят. Нет, теперь уже не обманешь, не купишь. Русский народ впервые понял себя: не на стороне спасение, а в себе".

"Русский солдат для меня святыня┘"

Творчество писателей в годы войны в значительной мере питалось личными впечатлениями. Многие из них не раз выезжали на места боевых действий, принимали непосредственное участие в операциях. Андрей Платонов, как и многие другие писатели, был эвакуирован из Москвы, некоторое время жил в Уфе. Однако с 1942 года он стал корреспондентом "Красной звезды" и часто выезжал на места боевых сражений. Свои рассказы, корреспонденции, очерки он печатал в газете "Труд", журналах "Знамя", "Новый мир", "Октябрь", "Красноармеец", в других изданиях. Платонов бывал на нескольких фронтах - на Курской дуге (лето 1943 года), на Украине (1944), в Белоруссии. За годы войны он выпустил несколько сборников по военной тематике: "Под небесами Родины" (1942), "Броня" (1943), "Рассказы о Родине" (1943), "В сторону заката солнца" (1945).

В одном из писем жене, М.А. Платоновой (1944), он так формулировал свою писательскую задачу: "Изобразить то, что в сущности убито, - не одни тела. Великая картина жизни и погибших душ, возможностей. Дается мир, каков бы он ни был при деятельности погибших,- лучший мир, чем действительный: вот что погибает на войне - убита возможность прогресса". Двумя же годами ранее А.Платонов писал: "┘Русский солдат для меня святыня, и здесь я вижу его непосредственно. Только позже, если буду жив, я опишу его". И еще: "┘мной руководит воодушевление их (наших солдат. - В.С.) подвигом". "Русский солдат как святыня" - таким он предстает, например, в его рассказах "Труженик войны" (1943), "Маленький солдат" (1943), целом ряде других. "Еще недавно эти люди,- пишет Платонов о своих героях,- заново строили свою родину: теперь они строят вечное добро победы человечества над врагом. Их руки не могли бы столь много работать и тело не стерпело бы постоянного измождающего напряжения, если бы сердце их было пустым, не связанным тайным согревающим чувством со всеми людьми, со всем тихим миром жизни".

Главный герой рассказа "Труженик войны" - Иван Толокно, для него война - это тяжелая работа, продолжение нелегкого крестьянского труда. "Саперы привычно взялись за земляную работу; она им напоминала пахоту, и бойцы отходили за ней душой, и чем глубже, тем в земле было теплей и покойней". И далее: "Он работал всю жизнь, он уставал до самых своих костей, но в груди его было терпеливое сердце, надеявшееся на правду. А теперь в него стреляют из пушек. Теперь злодеи хотят убить одного труженика, чтобы самая память об Иване исчезла в вечном забвении, словно человек и не жил на свет". "- Ну, нет, - сказал Иван Толокно. - Я помирать не буду, я не могу тут оставить беспорядок, без нас на свете управиться нельзя". В этих емких фразах-формулах без труда узнается автор "Чевенгура" и "Котлована" с его обостренным взглядом на привычные вещи, неповторимым голосом, парадоксальным отношением к миру.

В "Маленьком солдате" рассказывается о детях на войне. Герою, Сереже Лабкову, нет еще десяти лет, но "ребенок знал уже, что такое даль расстояния и время войны,- людям оттуда трудно вернуться друг к другу. Поэтому он не хотел разлуки, а сердце его не могло быть в одиночестве, оно боялось, что, оставшись одно, умрет". Сережа Лабков "всхрапывал во сне, как взрослый, поживший человек, и лицо его, отошедши теперь от горести и воспоминаний, стало спокойным и невинно-счастливым, являя образ святого детства, откуда увела его война".

В 1946 году А.Платонов вновь обратился к теме войны - он написал рассказ "Возвращение"; в нем остро звучит мотив потерь, той цены, которую наш народ заплатил за войну. Писатель не утешал: он понимал, что после войны будет еще труднее, чем было до войны. Скорее всего это и не понравилось блюстителям партийности и "праздничности" в литературе, объявившим рассказ Платонова "клеветническим". Такая оценка практически перечеркивала все довоенное и военное творчество писателя.

"Талант, по-видимому, всегда понятен"

Война была нелегким испытанием для писателей, как и для всего народа. Но, как ни парадоксально, она была по-своему и счастливым временем, потому что при всех ее тяготах и лишениях война заставила писателей ближе приобщиться, почувствовать свою кровную, органичную связь с народом, его судьбой, невольно помогла преодолеть внутренние трудности, кризисные состояния, открыла новые горизонты для творчества. Об этом - и не раз - говорили сами писатели.

Борис Пастернак (в заметке "Мои новые переводы", опубликованной в журнале "Огонек", 1942, # 47) писал, что война прервала его работу над переводом "Ромео и Джульетты" и отныне "все на свете приобщилось к войне". "Я дежурил в ночи бомбардировок на крыше двенадцатиэтажного дома - свидетель двух фугасных попаданий в это здание в одно из моих дежурств, - рыл блиндаж у себя за городом и проходил курсы военного обучения┘" - писал Пастернак. Для него особенно важно в эти дни ощущать себя не отдельно, а вместе со всеми┘ "┘Я не жалуюсь на свое существованье, - признавался он в одном из писем, - потому что люблю трудную судьбу и не выношу безделья┘ Я делаю все, что делают другие, и ни от чего не отказываюсь: вошел в пожарную оборону, принимаю участие в обученьи строю и стрельбе; ты видела, что я писал в начале войны для газеты: такое же простое, здравое и содержательное и все остальное┘"

"Приобщение к войне" - это и причастность к "трудной судьбе", которая выпала всему народу, и желание делать все, "что делают другие", и, может быть, главное - это намерение писать только "простое, здравое и содержательное". В искренности этих слов нет оснований сомневаться.

До октября 1941 года Пастернак оставался в Москве. По его письмам, которые он регулярно писал жене, можно проследить не только бытовые трудности, которые испытывал в то время поэт, но и его внутреннее состояние, восприятие происходящих вокруг него и в мире событий. Он пишет стихи, печатает их в периодике, хотя с публикацией нередко возникают трудности. "Я очень многое видел и перенес", - пишет он О.Фрейденберг (18 июня 1942). Он подает заявку на написание пьесы "В советском городе", говорит о попытке показать "тождество русского и социалистического как главный и самый содержательный факт первой половины ХХ столетья всемирной истории". Он хочет "дать выражение советскости как таковой, как простейшей душевной очевидности┘". И тут же добавляет: "Пьеса будет написана по-новому свободно". И здесь мы опять видим искреннее желание поэта быть как другие, написать "нужную", полезную пьесу, как он это понимает; однако намерение написать эту пьесу "по-новому свободно" вступает в противоречие с замыслом, и пьеса окажется неудачной.

Поэт просит командировать его на фронт. Вместе с группой писателей он едет в места недавних ожесточенных боев на Орловско-Курской дуге. Вс. Иванов рассказывал, что Пастернак "очаровал в армии всех, начиная от солдат и до генералов. Очаровал своей храбростью, простотой и увлекательными речами". Вс. Иванов об этом же писал в дневнике: "┘Пастернак быстро поворачивался к собеседникам, широко раскрыв глаза, водил руками, губы его дрожали. Он говорил ярко, патриотично, возвышенно и - с юмором. И казалось, что и в стихах его - как и в речи - нет никакой сложности, все легко, оптимистично, поэтично, убедительно"┘ Они поняли Пастернака, быть может, лучше, чем всех нас. Талант, по-видимому, всегда понятен". И еще: "Вот упрекают Бориса, что он пишет непонятно для масс. Разговаривал он в армии со всей своей обычной манерой, с присущей ему образностью, а все отлично его понимали". Поэт по просьбе командования пишет "Воззвание к бойцам Третьей армии", создает очерки "Освобожденный город", "Поездка в армию" - впечатления от поездки. Менее удачным оказался замысел поэмы "Зарево" - от нее остались отдельные стихотворения, часть из которых была опубликована в газетах.

В конце 1943 года Пастернак ощутил определенное ужесточение "духа времени" - оно прозвучало прежде всего в докладе Александра Фадеева, сделанном в Союзе писателей 30 декабря. В этом докладе Пастернак был подвергнут критике (наряду с Константином Фединым, Михаилом Зощенко, Ильей Сельвинским, Николаем Асеевым) за "идеологическое искривление". Некоторые стихи Пастернака, заказанные ему газетами и посвященные актуальным событиям (например, освобождению Одессы), не были напечатаны - из-за "усложненной образности" и "излишней натуралистичности". Это не могло не огорчать поэта. "Горе мое не во внешних трудностях жизни, горе в том, что я литератор и мне есть что сказать, у меня свои мысли, а литературы у нас нет и при данных условиях не будет и быть не может┘" - писал он.

Цикл военных стихов, включенный в сборник 1945 года "Земной простор" (всего за годы войны Пастернак выпустил три сборника), в одной из рецензий (А.Тарасенков, журнал "Знамя") подвергся критике за то, что якобы эти стихи сухи и риторичны, что они лишены того "артистизма, с каким он писал раньше и пишет теперь о природе, любви, об искусстве". В целом же в годы войны творчество поэта получило дополнительные творческие импульсы, во многом положительно сказались на его поэзии; хотя неверно было бы не признать, что в эти же годы возникали новые импульсы и мотивы, новые образы и сюжеты, которые потребовали своей реализации,- но это уже будет другое время и во многом другой Пастернак.

"Я меньшинство в нашем доме"

Как и многие другие писатели, Вс. Иванов внимательно следил за военными событиями, оперативно откликался на них, выезжал на фронт, как только была малейшая возможность, встречался с бойцами┘ Все это также становилось материалом для его статей, очерков, художественных произведений. "Вчера был на заводе, где вырабатывают "Катюши", - отмечал он в дневнике. Летом 1943 года состоялась его поездка на фронт в составе группы, в которую входили Анатолий Серафимович, Константин Федин, Борис Пастернак, Константин Симонов и др. Такие поездки состоялись и в последующие годы. "Я посетил части - встречался с любопытнейшими людьми и записал много, - писал он в 1945 году. - Сейчас думаю сделать очерк о кавалерии". "Езжу и вижу много, - продолжал он. - Видел много любопытных и замечательных людей". Накопленный опыт позволял ему писать жене в апреле 1943 года: "Мы пережили эвакуацию, отступления, голод, тифы, а в Союзе писателей - на последнем совещании - все еще говорят, что писатели мало знают жизнь". Ему не нравилось, что в нем видели лишь автора "Бронепоезда 14-69" и "Партизанских повестей". Он соглашался написать книгу о партизанах - "В тылу врага", но ему хотелось расширить круг тем, осуществить замыслы, которые зачастую не находили должной поддержки┘ В одном из писем жене он полушутливо сообщал: "Мне очень понравилась речь Уоллеса. Там обо мне сказано - насчет меньшинства, поскольку я меньшинство в нашем доме. Раз меня не защищает Союз писателей, я жду помощи от Уоллеса┘" Здесь, пожалуй, особенно характерно это ощущение писателем себя как "меньшинства" в писательском сообществе.

Иванов работает над фильмом "Пархоменко", пишет роман "Проспект Ильича", собирает материал для романа об Александре Македонском, сочиняет пьесу "Ключ от гаража", сценарий "Хлеб"┘ Роман "Проспект Ильича", который он писал "кровью сердца", как скажет позже его жена, был хорошо встречен писательской колонией в Ташкенте, его сначала приняли в журнале "Новый мир", но в конечном счете он был признан произведением "надуманным" и опубликован не был. "История с романом не дает мне покоя", - пишет он в своих дневниках. Другой роман "При взятии Берлина" был напечатан в журнале "Новый мир", но удовлетворения писателю не принес. В этой связи Т.Иванова не без оснований писала: "С моей точки зрения, роман испортило стремление Всеволода вставить во что бы то ни стало┘ образ легендарной личности. Гармоничного целого не получилось и не могло получиться". Не были также опубликованы пьеса "Ключ от гаража", сценарий "Хлеб"; а в столе лежали ненапечатанные романы "Кремль" и "У", которые он писал перед войной и к которым постоянно возвращался. Не давало покоя и негативное отношение издателей к сборнику 20-х годов "Тайное тайных", в котором видели мистику, гофманианство. Все это создавало неблагоприятный фон для творческого развития писателя, мешало свободной реализации сокровенных художественных замыслов, что и находило свое отражение в его письмах, дневниках.

***

┘Это только несколько страниц богатой и славной военной биографии писателей, которые вместе со своим народом прошли по дорогам Великой Отечественной. То было особое время, когда тяготы и радости победы объединяли, когда труд писателя был приравнен к оружию едва ли не в прямом смысле. В те годы литература и идеология заключили прочный и во многом добровольный союз, вдохновение зачастую было неотделимо от долга, талант от ответственности. Это было время патриотического порыва, открытого героизма, пафоса, всего того, что не признает самокопания, сомнений, всякого рода оттенков, подробностей; в каком-то смысле это, возможно, и упростило литературу, в чем-то не лучшим образом сказалось на ее внутренних, имманентных законах, на самодвижении и саморазвитии. Но верно и другое: а именно то, что исторический императив, который был присущ тому времени, основательно "встряхнул" литературу, влил в нее новую кровь, расширил горизонты, заставил писателей духовно и художественно сосредоточиться, во многом по-новому взглянуть на свои задачи, глубже осознать свое место в общем строю. В какой-то мере это было реализовано уже в годы войны, но в еще большей мере интенции, заложенные в то время, получили свое продолжение в последующие годы и десятилетия - как только возникла для этого благоприятная возможность. Несомненно, что духовный опыт - героический и трагический одновременно, - накопленный писателями за военные годы, послужил толчком, стимулом для дальнейшего развития, смены парадигмы и в конечном счете обогащения, взлета нашей литературы. Впрочем, сам этот процесс не был легким и однозначным. Но это уже тема другого разговора.