Антисистема, или Раскольников без топора

Владимир Личутин. Беглец из рая. - М.: ИТРК, 2004, 656 с.

Удивительный мистический роман написал Владимир Личутин. Скрытый, потаенный триллер, каких в русской литературе еще не было. Карнавализация смерти. Затаенный палач в роли русского интеллигента. Мятущийся интеллигентный Раскольников без топора под мышкой, но наводящий смерть на окружающих почище любого колдуна из жрецов вуду. И каждая линия новой смерти как бы не завершена. Осознанно оборвана. Такого вестника смерти разоблачить способен только внимательный читатель┘

Причины смерти остались за кадром. Смерть-то состоялась, и первая, и вторая┘ и пятая. По внешней реалистической канве событий все сведено к несчастным случаям, в центре которых каждый раз как бы случайно оказывается главный герой романа, русский интеллигент из народа, московский профессор, душевед, занимающийся изучением систем и антисистем в обществе, Павел Петрович Хромушин, страдалец за народ, искатель высшей справедливости.

Это уникальный в истории русской литературы роман с резкими скачками сюжета. С переходами от деревенской жизни к суете столичного города, от бульварных страстей и похоти к монастырской тишине и богобоязненности. Это роман-загадка, который по первому прочтению не разгадать ни одному читателю, думаю, недоступен он для легкой разгадки и самому автору.

Динамичный, остросюжетный и в то же время философский, эссеистический. Мысли о России и ее судьбе переплетаются с бредовыми снами и кровавыми видениями героев романа и самого автора. Кто он - Павел Петрович Хромушин - серийный мистический убийца, вампир-интеллигент или же остро чувствующий жизнь и потому предвидящий события тонкий психолог? У каждого читателя так и останется своя версия событий.

Это подарок писателя самому себе на шестидесятипятилетие, которое настигнет его совсем скоро, 13-го марта. Значит, есть еще порох в пороховницах.

Переломный период истории России. Выживет ли она и кто способствует ее гибели? С внешними врагами все ясно, о них лишь скороговоркой, они никуда не денутся. Но что происходит с самим русским народом и его интеллигенцией? И так ли искренна вера в Бога у многих из ее пророков и мыслителей? Что происходит с русской деревней сейчас, в начале двадцать первого века?

В центре романа "Беглец из рая" два главных деревенских характера, два противостоящих друг другу, но живых и нацеленных на выживание русских коренника. Зулус и Гаврош, хищник и защитник. Оба нужны деревне, оба гибнут. И кто же виноват в их гибели, а также в гибели других близких Хромушину людей? Не русская ли интеллигенция завела народ в гибельное болото? Такие бесстрашные вопросы задает автор и себе, и своим читателям.

В романе "Беглец из рая" сочетаются элементы разных жанров: тут и мистический триллер, и деревенский эпос, и городской роман, и политическая хроника, и философское эссе, и исследование русского Эроса, и любовное повествование. Это и воспоминание о русском Севере, ностальгия по уходящему быту, по героической эпохе.

С другой стороны - это антироман, и все герои - антигерои, ибо они пародийны, как пародиен псевдорыцарский "Дон-Кихот" Сервантеса. Деревни уже нет, ехать туда жить - это все равно что идти навстречу неизбежной смерти, но и сегодня находятся странные герои, очарованные русской деревенской, утопающей на глазах Атлантидой. Владимир Личутин сам живет, подобно герою своему, по полгода в рязанской утопающей Атлантиде. Сам срисовывает с натуры своих Гаврошей и Зулусов, но неужто и вестника смерти Павла Хромушина он бесстрашно срисовал с себя? Став литературным вестником смерти русской деревни и ее коренных жителей┘

Если роман "Беглец из рая" читать на бегу, по диагонали, по привычному руслу литературной традиции, то так оно и выйдет - роман о страданиях и переживаниях русской интеллигенции, о поисках русской интеллигенцией своего места в новой России. Допускаю, что даже сам автор не всегда догадывался, о чем писал, рука вела. И привела его к ужасающим откровениям. Русский интеллигент - как вестник смерти русского народа. Еще страшнее - как мистический носитель смерти своего народа. Куда до него Стивену Кингу или Джону Фаулзу, меркнет и "Осиная фабрика" Бэнкса, подумаешь - переживания и ощущения парочки умалишенных английских затворников.

Скорее вспоминаются страшные народные сказки по Афанасьеву или какие-нибудь гоголевские ведьмачества, только на северорусский манер. Направо пойдешь - смерть найдешь. Налево пойдешь - то же самое. А прямо можно и не ходить, смерть сама найдет.

Вот, к примеру. Опытнейший егерь по кличке Гаврош, один из двух деревенских коренников, на ком и вся деревня держалась, которому никакой зверь не страшен, который и в пьяном виде переплывет вдоль и поперек любое озеро, вдруг не рассчитав движение, падает с лодки в знакомую с детства речку. И┘ благополучно тонет, будто это не умеющий плавать безусый юнец. Вряд ли такой крупный писатель, как Владимир Личутин, по оплошности допустил такой ляп. "Валкая посудина качнулась, ружье споткнулось стволами о досчатый набой и, описав дугу, вылетело из рук за борт. Гаврош подался следом, пытаясь перехватить, и душегубка перевернулась┘" Что за бесовская сила затянула за ноги егеря Гавроша, всю жизнь прожившего на воде, прямо на илистое дно? Какие неведомые мистические руки вцепились в деревенского коренника и лишили его, а одновременно и пол-деревни, жизненной силы сопротивления?

И наблюдателем потаенным, а в чем-то зачинщиком этой погони на лодках одного деревенского коренника за другим был милейший и тишайший интеллигент Паша Хромушин.

Говорит ему проницательный Зулус: "И вообще ты наш мужик, простой, деревенский, только вот вляпался крепко, а теперь соскребайся всю жизнь. И зачем ты научил проходимцев, как из воздуха делать деньги и власть? И Гавроша наслал ловить меня. Один-то бы он не решился┘ Тебе это было так нужно?"

Может, во сне и привидел Хромушин такую гибель. Как привидел он смерть Зулуса, второго деревенского коренника, как предчувствовал смерть своего соседа, свидетеля сталинских времен, старика Поликушки, как явно представил себя в роли убийцы своей возлюбленной Марфиньки. И явно нагадал он смерть в ванной своей потаенной зазнобушки красавицы Татьяны. Пожалуй, только мать его, Марьинька, ушла на тот свет сама, без его помощи и злого морока. И то все последнее время рвалась в свою северную деревню, на родину, хотела дожить там, одна, без сына, пугающего ее своими разговорами и наваждениями.

Этот роман Владимира Личутина, одного из талантливейших русских людей своего времени, страшен еще и обнаженной правдой, каждый видит в нем самого себя и с отвращением отворачивается от зеркала. Уверен, начнется в русской критике побивание новых личутинских зеркал, без них как-то спокойнее. За простой личутинской обыденностью, иногда даже с трудом преодолеваемой читателем, вдруг открывается невидимое бредовое пространство, антимир, который уничтожает в реальном мире все живое и всех живых людей. Вирусом антимира заражен прежде всего главный герой - московский профессор, любитель поныть и постонать о невзгодах, Павел Петрович Хромушин.

Размышляя над вечными русскими проблемами "Кто виноват?" и "Что делать?", автор заворачивает эту проблематику в кровавый смертоносный сюжет. Это русский экзистенциализм в самом наглядном виде. Кто в таком случае Владимир Личутин: Жан-Поль Сартр или Альбер Камю? Скорее он ближе ко второму с его "Чумой". Ведь и роман Личутина - это тоже современная чума, охватившая и Москву, и русскую деревню, бежать некуда. Везде догонит вестник смерти.

В мир обычных людей, стариков и старух, рыбаков и егерей, священников и похотливых женщин, врывается, но врывается как бы в замедленной съемке необычный распорядитель судеб, он размышляет о судьбах людей и зверей, о судьбе деревни и судьбе любимой женщины, и из-за этих размышлений все его объекты начинают гибнуть от мистических авторских пуль. Густая эротика вдруг обращается в старческую немощь, герои-мужчины в расцвете сил вдруг случайно тонут или скоропостижно заканчивают жизнь. Этот интеллигентный монстр все банальные истории заканчивает тоже банальной трагедией, банальными убийствами. И остается после него пустота. Лишь сам герой, подхватив на лету из рук убиваемого им Зулуса найденную новорусскую хищницу, собирается продлевать свою жизнь дальше, но где и с кем?

Книга мудрая и эротичная одновременно, книга православная и еретическая, а то и богохульная в иных высказываниях героев, никем не опровергаемых, книга героическая и энтропийная, рассыпающаяся. В этом романе может происходить все. И не надо искать логической связи. Командует Смерть. Но сама книга - одновременно горячий протест автора против смерти.

Это исповедь кающегося еретика в поисках своего Бога.

В романе соседствуют густая реальность и мистические прозрения, физиологический очерк уходящего деревенского быта и причудливый мир привидений.

Рассмотрим сначала первый, реальный пласт романа. Цикл живописных картин умирающей деревни, старики и старухи, смерть последней коровы, отключение всех признаков цивилизации, ни электричества, ни магазина, ни почты, ни больницы в подмосковной деревне Жабки. И как надежда на выживание - два живых, сильных народных типа, два крутых мужика, Зулус и Гаврош. Все выписано в лучших личутинских традициях, сочным народным языком. Личутин в слове своем, как всегда, виртуозен, его можно читать страницами или даже абзацами, дабы насладиться музыкой слов, даже не задумываясь об их смысле, о развитии сюжета. Такой получился поэтический роман о смерти всего живого.

Один из деревенских героев, Зулус, прошел Афганистан и шахты, сам убивал и мог быть убитым, мужик силы неимоверной, мастер на все руки, явный хищник по натуре, давно лишенный традиций старого деревенского лада, но по-своему преданный родной деревне. В нем сильно животное начало. В нем сидит потребность выживать любым путем, потому и мать отослал умирать в богадельню, чтобы самому не возиться с ней, и взятку готов дать таинственным посредникам, чтобы обустроить дочь Татьяну в Москве в квартире одинокого Поликушки, и безжалостно отнесся к скорой и загадочной смерти Поликушки, а может, и поспособствовал ей... И в лесу, и на реке, и в городе для него не существует никаких законов, главное - выжить. И он решил выживать в деревне, приглядел себе такую же, как он, хищницу из районных чиновниц, дом ей, а может, и себе тоже почти построил. Пустили бы новую, хоть и хищную жизнь в деревне Жабки.

Но на пути Зулусу, как назло, встал этот вестник смерти, мятущийся русский интеллигент Паша Хромушин, упорно ищущий в своей диссертации систему сбоев в обществе, но не замечающий себя самого как устроителя этих сбоев.

Сначала Павлу приснилось, как он убивает Зулуса: "Ударил костистою макушкой снизу вверх и угодил Зулусу по зубам: мужик охнул, отступился на шаг, удивленно разглядывая нахального комара, но тут же оступился в крохотную яму (заросшую могилу), и нога, наверное, угодила в древнюю домовину и застряла в ней. Зулус качнулся и, не устояв, полетел на спину..."

Затем сон претворяется в жизнь, но более туманным, загадочным, неясным образом. Сон у нашего интеллигента всегда был в руку. Не так напрямую, но, уведя от Зулуса его хищную напарницу, он оставил того умирать на своем подворье. Кто внезапно выпил все соки из крепкого мужика, сделал его немощным и довел до смерти? Все тот же вестник смерти. Даже такой хищник, как Зулус, не выдержал. Хищная жизнь в деревне кончилась┘

Второй коренник деревни, Гаврош, тоже в отличие от своих братьев, уехавших в города, остался хозяйничать в Жабках. Совсем иной характер. Человек, всегда и во всем ищущий закона и порядка. Хоть и пьющий не просыхая, но и дело делающий, и егерский свой участок охраняющий. Он - защитник, охранник. Себе из леса ни одного куска мяса не притащит, подыхает, а брать не будет - чужое, государственное. И потому всегда противостоящий хищнику Зулусу, даром что троюродные братья. Такое противостояние длится в любой деревне веками, да и описано не раз в русской литературе. От "Хоря и Калиныча" Ивана Тургенева до "Плотницких рассказов" Василия Белова. Но их охота друг за другом длилась годами, думаю, длилась бы она и дальше, а вместе с охотой жила бы и сама деревня, не встань на пути и одного и другого смиренный философ Павел Хромушин.

Зачем ему понадобилось садиться в лодку с Гаврошем и догонять браконьерничающего на своей реке Зулуса? Вот загадка: зачем Хромушину надо было ловить браконьера Зулуса, если он был согласен с его мнением, что люди на воде имеют право ловить рыбу в своей реке? Не утянул ли он Гавроша своим мутным взглядом на илистое дно?

Нет коренников, нет ни хищника Зулуса, ни охранника Гавроша, остались в деревне неподъемные, умирающие старухи. Так кто же погубил деревню? И какая от него самого, от Павла Хромушина, польза человечеству? "А какой от меня толк, если весь я испротух в постелях, изжижнул, как прокисший окунь... Короче, не в коня корм, не по байбаку царь-девица┘"

Став вестником смерти для русской деревни Жабки, он стал таким же вестником смерти и для своих царь-девиц, принося им гибель взамен любви. Не то ли готовит он и своей новой хищнице? И как эта домостроительница и увертливая новорусская баба уживется с занудным печным тараканом? Разве что, используя его магический дар вестника, будет очищать вокруг себя пространство от конкурентов? И кто из них в итоге убьет кого? Вопрос оставлен на засыпку.

Вечно скромный и холостящийся какой год, несмотря на все уговоры матери, в мыслях своих Пашенька ох как плотояден и любвеобилен. И на чужих жен и чужих женщин вечно заглядывается, вот кому бы наказание не помешало за постоянное прелюбодеяние в мыслях! Нет, он сам как Вечный Жид остается невредим, гибнут лишь его жертвы. Гибнут другие - и чужие жены, на которых он засмотрелся, и мужчины, у которых он отбирает женщин. Сам же философ вечно невиновен. Как Дориан Грей, зловещий портрет которого способен нарисовать лишь внимательный читатель романа.

Если не по байбаку царь-девица - значит, не жить этой царь-девице.

Казалось бы, как хорошо у Павла начинался роман с Марфинькой, какие нежности, какая любовь, какая чувственная, открытая эротика! Вот и до свадьбы недолго осталось. Но Марфиньку зверски зарезали. Кто? И почему даже в объятиях Марфиньки чувствовал себя наш вестник смерти как-то неуютно, как живой мертвец. "Внезапно наступила удручающая тишина. И виною тому - необъяснимая тоска, что вдруг приступает к сердцу и корежит изнутри┘ Невольно смотрю на себя со стороны, и жалость к себе томит... На кого позарился-то?.." По сути, он сам отогнал от себя льнущую к нему Марфиньку. А потом┘ то ли бред, то ли воспоминания┘ "Так, может, ты и убил ее в забытье? Не мог простить и убил┘ В больном угаре┘"

Вот такие бредовые сны и видения посещали время от времени мятущегося русского интеллигента, когда-то выросшего в северной деревне, но давно захваченного городом.

А вслед за видениями наступали реалистические внезапные смерти. Череда несчастных случаев или самоубийств.

Вот и Татьяну, как Марфиньку, герой мысленно домогается и одновременно гонит от себя. Доводит ее до полного безумия. Со стороны наблюдает за всеми схватками в их семье, за медленным убиванием старика Поликушки, следит и направляет. "Собственно говоря, ведь это я выстраивал новую антисистему сбоев, в эпицентре которой оказались бедный Поликушка и молодые Катузовы┘ Старику грозит насильственная смерть, и это я насулил ее┘"

Все понимает специалист по антисистемам сбоев. В этой антисистеме оказались и старики сталинского закала, ставшие ненужными и потому с помощью Хромушина ловко отправляемые на тот свет. В антисистеме оказались коренники русской деревни, как бы плохи и несовершенны они ни были. В антисистеме хромушинских сбоев оказались и молодые женщины, которым суждено было рожать новых сынов России. Ежели бы не антисистема Хромушина, попав в которую выхода у них уже не было, жить бы им еще и жить, пусть во грехе, пусть со сбоями, но рожая и поднимая на ноги новую Россию... Как инквизитор появляется добродушный философ с ленивой маской смерти на лице.

И доведенная этими бредовыми атаками хромушинского ума Татьяна в конце концов оказывается утопленной в собственной ванне. "Я сразу увидел Татьяну каким-то боковым испуганным зрением. Но тут же торопливо отвернулся и, стараясь не глядеть на утопленницу, перекрыл кран┘ обежал взглядом полурасслабленное, но уже закостеневшее молодое нагое тело┘ По тонкие крутые брови лицо скрылось под воду, и выцветшие, почти белые глаза с набрякшими темными веками напоминали две полураскрытые, в разводах, перламутровые опустевшие раковины, они всматривались в меня вопрошающе. Но с той покорной пустотою, коя полоняет человека после смерти┘"

Человек, несущий смерть и сам заполняется смрадом смерти, и сам живет ею. "Как занудливая осенняя муха" перед своей смертью, он с вялой беспомощностью, нехотя, насылает смерть на окружающее его живое пространство.

Кто он - серийный убийца из детектива? Или же человек, взявший на себя ответственность смело признать всему миру не только беспомощность, но и смертоносность мятущейся и переменчивой русской интеллигенции? Раскольников в писательском обличье? Этот роман звучит как приговор интеллигенции, какой бы совестливой и народной она ни казалась. Ибо итоги ее существования печальны. "Когда душа не устроена, то в ней свищут сиротские ветры и жизнь тосклива и бессмысленна. А я в этой глухомани сжигал себя пуще, чем в столице, в гуще людского варева┘"

Я вдруг подумал о близости поздней прозы Владимира Личутина с прозой его сверстника Юрия Мамлеева, тоже знатока русских обрядов, тоже искусного бытописателя, тоже прирожденного мыслителя и тоже русского националиста, но с иной судьбой. И вдруг Париж и Мезень причудливо сблизились. Герои мамлеевских "Шатунов" забродили личутинскими переулками. Схожее многообразие народных типов, схожее приближение к смерти. Метафизика личутинского романа так же многослойна, как "Волшебная гора" и смыкается с глубочайшей метафизикой русского фольклора. Личутин порою сам бежит от своей подземности, но, как Святогор, проваливается то по грудь, то по шею в свою родную землю. Он сам тоскует, что потерял простоту и наивность.

Он и сам комплексует, что не умеет мертвецки пить с мужиками, что не остался мужиком в своей северной деревне┘ "Спиться бы, и одна дорога┘ Ведь все на перетыку идет, вся жизнь в распыл, а пьяному - сплошной праздник┘ И худо, что не мужик. Проще бы жить. А то кручусь. Как вертушка на кону┘"

И чем ближе к гибели очередной жертвы, я уже прямо скажу - новой хромушинской жертвы, тем больше плач и героя, и автора по себе, тем дольше занудные переживания за весь мир людской. Люди гибнут для того, чтобы интеллигенту создать лишний повод поплакаться над судьбой несчастной родины, над своей несчастной судьбой.

Говорит Хромушину незадолго до смерти Зулус: "А за тобой, Паша, смертя┘ Ты, Павел Петрович, страшный человек┘ Я тебя боюся и с тобой в разведку не пойду┘ Я ведь не сказал, что ты┘ Лично не ты┘"

Впрочем, круговой порукой смерти повязаны чуть ли не все герои романа, и Зулус, и Татьяна, и ее муж, и Гаврош. И даже бедные старушки, доживающие свой страшный век при том же керосине, что в начале ХХ века. Ничто не изменилось к лучшему за их жизнь. И будет ли когда-нибудь меняться?

Все тянут друг друга в яму, все топят кого-то другого, желая отсидеться в норушке. В том-то и беда, что не на власть зло точат, а на себе подобных, старые на безмозглых, циничных молодых, молодые на упирающихся и хватающихся за жизнь стариков. "Умри ты сегодня, а я завтра" - этот блатной закон стал царить в самом обществе. Вот полный еще сил мужик рассуждает о своих же стариках: "Почему мозглетье всякое, полудурки, полуумки и недоумки одной ногой во гробе стоят, годами ноют и ноют, спасу от них нет, а здоровое поколение спешит в землю, словно бы там пряники и конфеты?.."

Размышления и эссеистика Хромушина как бы отделены от него самого. Это скорее личутинская публицистика, личутинская философия. Но в том-то и беда, что она так органично встроена в образ Хромушина, что сам автор для читателей становится схож с героем. А надо ли видеть в Личутине вестника смерти? Вряд ли Хромушин в главном своем близок писателю.

Злой и одинокий характер русского экзистенциалиста, никому не нужного и не нуждающегося ни в ком, становится тем более лицемерным и гибельным, чем больше хороших мыслей вылетает из его головы. Происходит очарование злом, читательское согласие сначала с его мыслями, а потом и с его делами. Далее следует уже согласие читателя и с неизбежностью смертей, и с никчемностью нашего народа и нашего государства. И надо сделать усилие, чтобы сбросить это чарующий заволакивающий морок вестника смерти.

Даже Фарафонов, этот кремлевский прислужник, лакей всех властей, в своем стремлении к сытой жизни, в любвеобилии, в наслаждении земными утехами - несет большую радость жизни, а значит и более необходим, чем вечно раздраженный отшельник, за которым "лишь сизая дымка гибельного марева, за которым навсегда скрывается все живое┘"

Этот герой оспаривает всех, какие бы противоположные взгляды ни высказывались, он будет против и того, и другого. Ибо за противоборством всегда - жизнь. А в отказе от всего и от всех - лишь дремота смерти, которую герой ловко отодвигает от себя, каждый раз отправляя на эшафот кого-то из своих близких. И вот уже запоздалые признания вестника смерти: "Я, безумный, захотел перековать Россию на новый лад и сам попал под безжалостный молот. Меня сплющило, перелицевало, и я сразу стал никому не нужен, как старый пиджак, выеденный молью. На свалку пора, на выкидон┘"

Изучая антисистемы, этот русский интеллигент давно уже стал сам частью антисистемы. И ужас в том, что для народа он никогда не кажется страшным, так, Паша в пиджачке, боятся чиновников, власти, силовиков, а смерть идет в захудалом обшарпанном нестрашном облике, с никчемными движениями интеллигентов, перетекающими в ночь и далее в совершенную пустоту.

И высшее наслаждение вестника смерти: "Господи, как сладко плакать по себе┘"

Весь роман Владимира Личутина "Беглец из рая" - это сладкий плач по себе московского интеллигента, в перерывах между плачами зарывающего в яму всех окружающих.

Берегитесь Хромушиных!