Наталия Оосминская Михаил Лебедянский. Алексей Зубов. Первый видописец Санкт-Петербурга. - М.: Белый город, 2003, 176 с.
Град сей┘ прекрасными зданиями украшенный, паче по всему Тебе собственно, яко премудрейшему и первейшему его зодчему начало свое долженствующий: тщанием Твоим нововведенное в России и преславное успевшее гридировальное художество, изображенный на хартии приносит.
Слово в похвалу Санктпетербурга┘ при поднесении Его Величеству, первовырезанного на меди плана и фасада Петербурга. 1716 г.
С юбилейных изданий спрос особый. Прежде всего они должны быть торжественными. А что может выглядеть более торжественно, чем первые панорамы молодой столицы гигантской империи? Разве что фейерверки и потемкинские деревни. Иначе говоря, вполне закономерно, что в федеральную программу книгоиздания России, приуроченную к петербургским праздникам, было включено имя русского гравера Алексея Зубова, первого видописца Санкт-Петербурга.
Книга красивая. Из известных гравюр Зубова здесь приведены практически все: ученические копии западноевропейских образцов начала 1700-х гг., первые самостоятельные пробы штихеля середины 1700-х, знаменитые листы с изображением Полтавской битвы и батальные марины 1710-х, портреты Петра и его приближенных, само собой разумеется, панорамы Санкт-Петербурга, и, наконец, последние его работы, созданные уже в Москве. Помимо общего вида зубовских гравюр в книге много фрагментированных иллюстраций, что позволяет вникать в частности гравировального мастерства Алексея Зубова и - главное - в особенности первоначальной санкт-петербургской топографии. Последняя же, как пишет автор, в гравюрах Зубова отражена очень точно. Ведь в те доиндустриальные времена гравюра служила государству одновременно и подручным документом, и пропагандистской акцией.
В отличие от иллюстраций, дающих читателям возможность взглянуть на зубовские творения через фотоувеличитель, текст Михаила Лебедянского носит обзорный характер. Родился, учился, нарисовал, дорос до европейских мастеров, "с большой любовью и талантом изобразил молодой, строящийся и уже приобретающий свои незабываемые черты город". Несмотря на некоторые цитатные вкрапления из работ коллег-искусствоведов 1780-1790-х гг., текст производит архаическое впечатление, эдак на середину 1970-х. По началу обескураживает "краткая характеристика личности Петра I" Маркса-Энгельса, приводимая автором во вступлении. Почему Маркс-Энгельс? Почему, скажем, не знаток петровской эпохи академик Павленко? Чувство досады на неадекватность изложения предмету растет по мере того, как автор разворачивает генеральную линию творческой эволюции Зубова от иконописной традиции Оружейной палаты к реализму. Аллегорические ангелы славы, тут и там снующие по гравированному небу зубовских композиций, не мешают автору заявлять о натуралистическом взгляде художника на мир.
Но не будем углублять в дебри искусствоведческих споров - юбилей Северной столицы превыше всего. Превыше науки, превыше исторической достоверности. Вот ведь возьмем, к примеру, того же Алексея Зубова. Как верно замечает Лебедянский, Зубов, этот мастер, в совершенстве овладевший навыками западноевропейской манеры, по приезде в Москву в поздний свой период начинает работать в старой лубочной традиции Оружейной палаты. Штихель, некогда с такой убедительностью передававший пафос петербургских перспектив, динамику морских сражений, в 1730-е гг. выбивает иератические фигуры святых, и даже в портрете Петра I 1734 года лишь угловатые складки мантии напоминают о декоративных вихрях барочного стиля. Бурные движения, повороты, сильные ракурсы, перспектива - все эти навыки у Зубова как рукой сняло, все осталось в санкт-петербургском периоде его творчества. И вот возникает вопрос: да в какой мере вообще можно говорить о личности художника? Были ли эти произведения проявлением его, как мы бы сейчас сказали, художественной индивидуальности? Или же прав автор "Слова похвалы Санктпетербургу┘" говоря, что Петр I только и был главным зодчим этого города? И никто больше. А может быть, главным зодчим и видописцем был и остается даже не Петр, а неведомый, но всесильный genius loci? Это, впрочем, уже вопрос метафизический. Иконописец же Алексей Зубов, состоявший при печатании гербовой бумаги, в любом случае тут выходит - лицо второстепенное. Такова железная логика истории.
