Василий Кузнецов Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. 2-е изд., испр. и доп. - М.: Академический проект, 2001. - 990 с., илл. 5000 экз. - ISBN 5-8291-0007-X. (Единый гуманитарный мир / Культурология / Summa)
РЕЦЕНЗИИ на подобные книги принято завершать уведомлением (явным или иносказательным) о том, что упомянутый труд необходимо прочесть всякому интеллигентному человеку, а в особенности - интересующемуся проблемами национального самосознания (и потому нет ничего удивительного в стремительном его исчезновении с полок книжных магазинов). Удивительно, что первое издание в 1997 году почти не было замечено прессой, хотя и стало популярным в академических кругах (например, оно было отмечено в отчетном докладе президента РАН). Однако представляется более важным (и более примечательным) другое обстоятельство: замысел данного словаря таков, что для любого здравомыслящего человека возникает необходимость самоопределиться, обозначить для себя собственную позицию по отношению к обсуждаемым вопросам.
Мы сталкиваемся здесь с попыткой воспроизвести целостный образ культуры - не столько с лингвистической точки зрения, сколько с культурологической и философской. Что представляет собой культура, в пространстве которой мы живем и действуем, инструментами которой пользуемся? На что мы можем надеяться, какие планы способны строить? Кризис культуры заключается, как известно, не в том, что в ней чего-то не хватает - каких-то идей, концепций, стратегий, а в том, что мы неправильно относимся к культуре как способу вовлеченности в мир, не рефлексируем наше отношение к ее инструментам.
В ситуации, когда нет согласия членов общества или его отдельных групп (политических элит) по поводу фундаментальных понятий и представлений о роли культурных механизмов в жизни общества, лишь исследование культуры и может открывать пути для выхода из кризиса. Необходимо отойти на несколько шагов назад, чтобы охватить всю ситуацию целиком, увязать ее отдельные моменты, ясно осознать существующие возможности и ограничения, а также реконструировать те действия, которые сформировали сегодняшнюю картину мира.
Подобные слова произносились много раз, но к рецензируемой книге эта характеристика применима в полной мере. Ведь исследование социокультурных констант оказывается особенно актуально в условиях, когда на повестке дня остро стоит вопрос о выработке национально-государственной идеологии или "русской идеи" на базе рефлексивного осознания собственной национальной (территориальной, языковой, геополитической) идентичности.
ЗА ПРЕДЕЛАМИ ЛИНГВИСТИКИ
Изучая этимологию, мы узнаем о мире нечто новое, важное и существенное. В этом смысле любой словарь представляет собой сочинение философского характера - собрание представлений о мире, определенным образом структурированное, эксплицирующее принцип собственного составления. Неудивительно, что составители словарей и иные филологи обычно не жалуют философию: с их точки зрения она представляется излишеством, поскольку любая картина мира может быть исчерпывающим образом исследована с помощью наук о языке. С другой стороны, чисто философские исследования категорий (идеологических, мировоззренческих, политологических) часто превращаются в исторически упорядоченные перечни мнений, отчего за деревьями теряется сущность леса.
Но Степанову удается двигаться по неясной грани между философией и филологией (лингвистикой, этимологией), ни в одну из крайностей не срываясь, перешагивая через ямы и провалы в одном дискурсе путем апелляции к другому.
Правда и истина, Кощей Бессмертный и Баба-яга, число и счет, огонь и вода. "Свои" и "чужие", мир как Вселенная и мир как община, страх и тоска, деньги и бизнес. Цивилизация и интеллигенция, слово и действие, закон и совесть, дом и Буратино. Во втором издании добавились: отцы и дети, святые и праведники, вечность┘ Перекликаясь друг с другом, эксплицированные концепты открывают перед нашим взором мерцающие грани культурных пространств России. Сам по себе жанр словаря побуждает вспомнить Книгу песчинок и Вавилонскую библиотеку, поэтику каталога и мозаичный монтаж. Характерно, однако, что все эти разнородные сюжеты предстают нам в органичном единстве социокультурной целостности, объединенные авторским замыслом.
Ближайшим аналогом выступает "Словарь индоевропейских социальных терминов" Эмиля Бенвениста - знаменитого французского лингвиста и историка культуры, ученичество у которого оказало немалое влияние на становление научных концепций Юрия Степанова. В этом же ряду находятся работы Теодора Моммзена и "Терминология русской истории" Василия Ключевского. Синтезировав два основных подхода своих предшественников - исторические разыскания и отраслевые лингвистические исследования, Степанов получил необычный предметный сплав, который соотносится с его собственной оригинальной философской базой.
ЗА ПРЕДЕЛАМИ ФИЛОСОФИИ
Дело идет о создании "нового русского реализма". Источниками этого течения являются семиотическая философия языка, патристика Восточной Христианской Церкви и теория искусства. Объединяя различные аспекты, срезы и ракурсы рассмотрения, новый реализм стремится гармонизировать отношения "логики" и "метафизики" и рассматривает в качестве ключевых понятий "Мир" и "Ментальный объект". Эта программа более подробно изложена в книге Степанова "Язык и метод. К современной философии языка" (См. "EL-НГ" # 41 (62) за октябрь 1998 г.). Очевидная близость к традиции платонизма, вырожденному концептуализму аристотелевских "Категорий" и неоплатонизму Алексея Лосева, совсем не превращает словарь в абстрактное философское сочинение. Более того, можно говорить о философской неангажированности Степанова: мы имеем дело с философским опытом, который не стремится себя институциализировать в качестве такового, а претендует на общекультурную значимость. Целью автора является не создание специально-научного экзерсиса, а выявление горизонта целостного взгляда носителя языка, субъекта культуры.
Культура запечатлена в значениях слов: это набор "форм", в каких мир предстает человеку. Автор полемизирует с радикализациями прагматики (значение есть употребление) и полагает, что над индивидуальными употреблениями необходимо существуют общие "концепты" - константы рассматриваемой культуры. Данное издание представляет собой не "словарь слов", а словарь концептов.
Концепты Степанова отчасти перекликаются с концептами Делеза-Гваттари. По мнению этих классиков так называемого постмодернизма, философия вообще имеет дело только с концептами, которые каждый мыслитель, творец оригинальной концепции должен создавать для того, чтобы хотя бы сформулировать свою позицию. Но Степанова нельзя отнести к постмодернистам - в том числе и потому, что он ставит своей задачей выделение социокультурных инвариантов. Эти универсалии, особым образом трансформируясь и по-разному воплощаясь, и формируют тело национальной культуры. (Примером подобного рода трансформации может служить то, как предлагаемая книга расширяет наши представления о содержании концепта "словарь".)
Культура, существующая в разрыве, в напряжении между сущим и должным, не остается и не может оставаться нейтральной, независимой к своим описаниям или исследованиям. Любого рода высказывание о ней (составляющее, кстати, ее собственный компонент) ее изменяет. Понимание этого обстоятельства, принципиальное для культурологических текстов, создает дополнительное измерение рефлексии. Степанов осознанно выстраивает свое произведение как действие в сфере культуры: будучи квинтэссенцией концептуализирующих интеллектуальных практик, оно вместе с тем трансформирует, перестраивает, координирует силовые линии ментального пространства, задавая не только содержательные характеристики, но и ценностные ориентации.
В ПРЕДЕЛАХ КУЛЬТУРОЛОГИИ
Культура как целое рассматривается в качестве совокупности концептов и их отношений, обнаруживаемых в соответствующих семиотических рядах - эволюционных и синхронических, переплетающихся друг с другом, создающих "ментальные изоглоссы" в культуре. "Концепты не связаны "намертво" и жестко с каким-либо одним словом; они как бы "парят" над словами, вступая в отношения с разными словесными формами и тем самым "синонимизируясь", зачастую в весьма причудливых и заранее непредсказуемых видах". Возникает своеобразная "интерференция" культурных полей: христианская и языческая, античная и западноевропейская (Новое Время) традиции оставляют каждая свой след в этимологии, в значении слова, формируют отсылки к другим концептам (Знание - Закон - Свои и Чужие - Слово - Причина и Цель - Мир - Вечное и т.д.). Все эти следы находят свое отражение в практике употребления языка и по-особенному окрашивают смыслы различных слов - которые мы используем, не подозревая об их особости и предыстории, как если бы они были нашим личным достоянием.
Многочисленные цитаты, указатели, перекрестные ссылки создают структурную основу мультикультурного (сравнения и сопоставления неизбежны: в истории не бывает монокультурности) пространства словаря, в котором разворачиваются многообразные сюжеты взаимодействий обычных и экзотических персонажей, предметов быта и универсальных категорий. "Итак, 1) этимология, 2) ранняя европейская история, 3) русская история (в той или иной степени), 4) сегодняшний день, с пунктирно прочерченной связью между ними, - такова, в общем, композиция каждой отдельной словарной статьи". Алфавитный порядок букв глаголицы и кириллицы контрастно выделяется на фоне концептуальной последовательности культурных констант, а меткие наблюдения и остроумные замечания органично дополняют словарь, который превращается в компендиум экспликаций смыслов и ценностей. Перед нами попытка со стороны лингвистики приблизиться к фундаментальному синтезу в науках о культуре.
Речь не идет о том, что следует найти какие-то универсальные значения для слов, универсальные представления о предметах и явлениях. Проблема универсалий решается здесь особым образом (хотя в проекте нового реализма заметны и отголоски платоновско-аристотелевской эзотерики). Концепты не похожи на платоновские идеи, хотя и описываются сходными средствами; их онтология практически выведена из рассмотрения; концепты - это наиболее общие, фундаментальные образы, через которые конструируются все остальные; это категории языка и национальной культуры. Это основные ячейки культуры в ментальном мире человека. Все концепты, в свою очередь, опираются на некоторые предельные базовые инварианты человеческой жизни: групповая общность, телесность (экзистенциальные моменты, связанные с личной историей и физиологией человека), иерархия групп и отношения означивания.
В концепт входит как все то, что определяет значение и смысл понятия, так и то, что делает его фактом культуры: этимология, история, применение в научных дисциплинах, сопутствующие социальные оценки. Концепт переживается: это целостный "пучок" представлений, понятий, знаний, ассоциаций, интенций, воспоминаний.
"Русская культура реально существует в той мере, в какой существуют значения русских (и древнерусских) слов, означающих культурные концепты. В той мере, в какой эти слова и выражаемые ими концепты этимологически возникают из общеславянских и индоевропейских слов". Иными словами, русская культура не существует как вневременная абсолютная идея или как комплект материальных предметов. Точнее, ее подлинное (по отношению к преходящей суете мира) бытие в ментальном мире проявляется как инвариант в (национальных) вариантах, в исторической реальности, в цепи культурных связей.
ГРАНИЦЫ ИДЕНТИЧНОСТИ
Вопрос о национальной самоидентичности здесь решается (или обходится?) очень корректно. Цель исследования - выделить и зафиксировать предельные основания русской особости, а не ее проявления и следствия, и уж тем более не идет речь о практическом применении данного знания на границе "Свои - Чужие". Русская культура не нуждается в насаждении и культивировании - она сама есть культивирование. Русская культура не нуждается в том, чтобы лелеять ее индивидуальные особенности - они не относятся к ее сущности. Сущность же русской культуры состоит в том, что она, во-первых, культура, то есть некий способ (движение) установления порядка в ментальном мире человека и в мире его деятельности, восходящий к порядку божественному, и, во-вторых, проявляется и передается через исторические события, а поэтому обрастает рядом случайных подробностей, формирующих особую оптику взгляда на мир через призму данной культуры. Особость - это факт, а не руководство к действию.
Иной раз особость русской культуры озадачивает. Например, понятие "закон" в культуре западноевропейской означает обычай свободных граждан, тот порядок, который они сами для себя устанавливают. А в русском языке закон - это прежде всего безличный "предел, поставляемый свободе воли или действий" (по Далю), внешнее ничем не мотивированное ограничение. "Конъ" - в древнерусском начало и конец, столб коновязи, маркирующий границу; отсюда "за-конъ" - за-граница, предел, который нельзя переступать, но "за которым лежит какая-то иная сфера жизни духа", по-своему притягательная и провоцирующая неподчинение пределу (не обязательно преступное). В европейской традиции представление об "иной", беззаконной сфере жизни духа не находит отклика - ведь вся жизнь духа протекает сообразно закону, установленному людьми для самих себя, для организованного общежития больших или малых групп.
Нельзя ли уподобить концепты некоему коллективному бессознательному? Их мир деперсонифицирован, в нем нет места личной судьбе, биографии, поступку. Что же, выходит, сам человек никакой роли в культуре не играет? Но если он не имеет выделенного места в этом мире (то есть не может уподобить себя Богу), то что обязывает его принимать во внимание все эти абстракции? Каким образом тот факт, что некое понятие включается в более общую целостную цепь понятий и смыслов, должен находить свое отражение не только в формальной, но и в содержательной стороне культурной деятельности, опирающейся на данное понятие?
Любое интеллектуальное действие человека совершается в ментальном пространстве - он неизбежно вынужден иметь дело с концептами, как бы он к ним ни относился. Даже отрицание их существования обнаруживает (пусть негативную) с ними связь (существование чего отрицается в таком случае?). Индивидуальное творчество становится поэтому возможным как раз в соотнесении с константами наличествующей культуры - их переосмысление оказывается одновременно актом их воспроизведения и/или изменения, выделения новых концептов.
Зазор между метафизическими механизмами, в котором возможна вспышка человеческой свободы, может открыться иной раз в довольно неожиданном виде. Примером тому служит концепт "Буратино" - образ мальчишки, стремящегося к морю и солнцу, к свободе без зависимостей; сообразно этому построено и описание в словаре, напоминающее веселую игру. С другой стороны, Буратино как концепт - настораживает. Ведь, пожалуй, правда, что это устоявшаяся черта нашей культуры - пренебрежение к любым законам, стремление от них освободиться и устанавливать мировой порядок по своей личной прихоти.
Метафизическую основу своей исследовательской программы Степанов не прописывает подробно, обозначая намеками или используя подходящие цитаты. У него нет вообще ориентации ни на платоновский (онтологический), ни на декартовский (рационалистический) идеал по-философски совершенного языка. Особенность "нового реализма" состоит в признании историчности (случайности) тех наиболее общих модулей, через которые язык формирует картину мира и которые нужно зафиксировать методами лингвистики; это не означает отказа от платонизма, от монистического единства мира: хотя особенности концепта, его связи с другими концептами, словами и вещами по своей природе историчны, но сами принципы связи, подобия, порядка универсальны и восходят к единому источнику.
Мировой порядок един и универсален, это божественный порядок; Единое есть вместилище человеческого разума и основа всех форм его жизни. Свою концепцию Степанов отчетливо противопоставляет революционно-модернистским практикам выстраивания культуры "заново", с чистого листа, по собственной прихоти "мастеров культуры". Ведь если утрата исторической традиции, какой бы отчужденной она ни казалась в отношении к существующему положению вещей, оборачивается представлением о возможности абсолютного произвола по отношению к людям, к социальным институтам, к государству, к культуре в целом, то результатом будет трагедия человека и трагедия общества, которое распадается на несогласованные фрагменты и теряет свои интегрирующие и координирующие функции.
"Словарь русской культуры" не предлагает какой-то законченной метафизической доктрины и уж тем более не вводит общеобязательного образца-шаблона, в соответствии с которым надо было бы выверять все культурные практики. Свой проект автор рассматривает прежде всего как действие, могущее расширить горизонт культуры и подтвердить значимость ее исторических основ, - позиция достойная и заслуживающая уважения.
Дарья Гармоненко 