Персона Grappa

ДЕЛО было в Венеции.

Одна русскоязычная дама - большая поклонница Бродского - разговорилась как-то с немолодым уже местным жителем. Этот местный был рыбак - то есть ходил на лодке в лагуну и привозил к утру на рынок разнокалиберных морских тварей.

Поговорили о том о сем. Наконец наша дамочка перешла к главному. А знаете ли вы, спросила она, что такой русский поэт и нобелевский лауреат Иосиф Бродский каждый год приезжал в Венецию и даже написал о ней несколько стихотворений и эссе?

Само собой, о Бродском рыбак не знал. Ничего он не знал и о Нобеле. Но выслушав нашу даму, он насмешливо спросил ее: "И о чем же написал этот ваш Brodsky? Небось, сравнил воду со временем?"

Этот эпизод упомянут здесь вот к чему.

Дело в том, что при ближайшем рассмотрении многое, написанное Бродским о Венеции, оказывается довольно большим общим местом - для самих венецианцев в первую очередь.

Это на наш континентальный взгляд метафизика воды кажется открытием - каждый венецианец знает об этом с детства, просто не утруждает себя формулировками.

Это для нас топонимы "Риальто", "Сан Марко", "Аккадемиа" звучат музыкой сфер. Для венецианца они - как Тверская, Третьяковка и Каменный мост для москвича: звук пустой. Помните, Бродский поместил на обложку "Части речи" венецианского льва? А теперь спросите себя: купили бы вы книгу итальянского поэта о Москве, на обложке которой изображен Св. Георгий?

В том-то и дело.

* * *

"Венеция в русской поэзии" вообще состоит из общих мест. Есть "Золотая голубятня" Ахматовой и "Размокшая каменная баранка" Пастернака - фразы замечательные, но затасканные до кича. Есть еще Вяземский, сказавший о том, что "Здесь - прозрачные дороги, / И в их почве голубой / Отражаются чертоги, / Строя город под водой".

Русские стихотворцы оказались в Венеции обыкновенными туристами. Дальше путеводителя стихи не идут. Стандартный набор - дворец дожей, жилище Дездемоны, церковь Санта Мария делла Салюте и Гранд Канале - кочует из поэмы в поэму вот уже сотню лет. Палаццо, где Вагнер написал вторую часть "Тристана", стекольный остров Мурано и кладбище Сан Микеле - уже для продвинутых. Ну и гондолы, которые торчат, как шило в мешке, из каждой строчки.

И те же львы.

Почему так происходит? От того ли, что русская поэзия не привыкла мелочиться и сразу берет по максимуму? Или наезды в этот город были суетливы и дальше Сан Марко заглянуть не удавалось? Или сам город настолько избыточен, что мелкие темы брать как-то не с руки? Представьте себе итальянца, который приехал в Россию и написал стихи о Красной площади, Новодевичьем монастыре и ресторане Дома литераторов: это и будет русская поэзия о Венеции. Стихи о Сан Марко, Арсенале или кафе "Флориано", где протирал штаны Байрон.

Но именно за это венецианцы и полюбили Бродского. Он показал им то, что сами они давно перестали замечать. Рассказал по новой о мавзолее, о доме Пашкова, о библиотеке имени Ленина и о заводе "Серп и Молот". Черт возьми, сказали венецианцы, - а мы ведь и не замечали!

* * *

Джироламо Марчелло, венецианский граф: "Бродский был венецианцем, да, настоящим венецианцем. Его стихи - это как вода в городе: бесконечный прилив-отлив, то выше - то ниже".

Дед Джироламо Марчелло был последним дожем Венеции, а потому граф отвечал за свои слова. Венецианцы от его лица признали в Бродском своего. Дали, так сказать, прописку. Взяли в коммуну.

Бродский - это ведь не какой-нибудь заезжий Томас Манн, который написал "Смерть в Венеции" и смылся. Тут все было серьезно. Тут человек "заболел", "подсел" на Венецию - а венецианцы, измученные туристами-верхоглядами, это жутко ценят.

* * *

Венецианцы - это ведь особая нация. Жизнь на воде учит их относительности и вечности одновременно, причем на самом бытовом уровне. А такие уроки не забываются. Они растворяются в крови и передаются по наследству.

"Потерять почву под ногами" здесь не поговорка, а факт. Представьте себе людей, которые всю жизнь прожили "под собою не чуя страны" в буквальном смысле слова, - и вы поймете, что это не жизнь, а сплошное головокружение. Поэтому в Венеции так ценят все головокружительное и эфемерное - стекло и прозрачные воздушные платки, - а обыкновенные грузчики перекликаются на причалах совершенно оперными голосами.

Здесь невозможно остаться трезвым. Отражения в воде начинают укачивать с самого утра, и к вечеру, даже если сидишь за столом на крепком стуле, тебе кажется, что и стол, и стены качаются и куда-то плывут. И здесь невозможно по-настоящему захмелеть - когда качается все, собственное головокружение просто незаметно.

Здесь нет ни одной прямой линии, но вода всегда позволяет добраться до нужного места прямым путем: надо только уметь плавать.

Чем не метафора поэзии?

* * *

Страна, которая выгнала Бродского, не дала ни копейки на торжества в честь его посмертного юбилея. Выдержала, так сказать, марку. Участие московской делегации обеспечила "Независимая газета". Остальное взяли на себя итальянцы.

Валентина Полухина, профессор Килского университета, Англия: "Все началось два года назад. Я была в Америке, приехала ко Льву Лосеву, и мы стали говорить о том, что хорошо бы в Венеции устроить что-то памяти Иосифа в день его 60-летия. Тогда же мы составили программу и примерный список участников. Торжества обходились нам примерно в 200 тысяч долларов - мы хотели пригласить поэтов из Москвы и Петербурга, нобелевских лауреатов, устроить поэтические чтения, концерты.

Оставалось найти деньги.

И вот в течение двух лет я этим и занималась. Я говорила с банкирами и фондами. Мы обращались в мэрию Москвы. Было много обещаний, но ближе к дате никто не сдержал своих слов. Я была в отчаянии - я в конце концов просто устала: от бесконечной переписки, от поисков. И вот в результате получилось то, что получилось. Благодаря профессору Веронского университета Серджио Пескатори и его супруге в Венеции состоялась конференция, посвященная итальянским мотивам в поэзии Бродского. Посвященная теме "Италия и Бродский" вообще".

* * *

Петр Вайль, эссеист, журналист: "Вы знаете, что юбилей Бродского отметили еще в двух городах - в Питере и в Нью-Йорке. Мне кажется правильным, однако, что мы собрались именно здесь - ведь этот город он любил больше остальных. Не хочу впадать в мистику, но мне кажется, что здесь он - с нами. Поэтому у всех такое хорошее настроение. Праздничное".

К часу дня 24 мая на кладбище Сан-Микеле, у могилы поэта собралось около десяти человек.

Среди собравшихся были: Евгений Рейн, Петр Вайль и Иван Толстой с супругами, Виктор Кулле, Валентина Полухина и переводчик Даниэл Вейссборт, венецианский граф Джироламо Марчелло и Елена Петрушанская, пара бывших студенток Бродского и парочка простых и молодых поэтов. Чуть позже приехало русское телевидение.

"Он жил среди нас, мы были рядом с ним, и, возможно, это было главным событием в нашей жизни", - поднял пластмассовый стаканчик с вином Евгений Рейн.

Бродского поминали сухим красным итальянским. В качестве стола служила надгробная плита сэра Артура Кларка, посла Великобритании в Венеции, которая находилась в двух шагах от могилы Бродского. Из непонятных нам соображений сэр Кларк заказал себе надгробие в виде стола на четырех мраморных тумбах - так что гастрономическое решение напрашивалось само собой.

* * *

Сан-Микеле - самое тишайшее венецианское место. Остров, обнесенный монастырской стеной, засажен кипарисами и эвкалиптами. Там всегда прохладно и безлюдно. Вы садитесь на вапоретто у Fondamente Nuove и, за пару минут преодолев Стикс, высаживаетесь на острове, проживая одну из древнейших метафор смерти. Вход - в преисподнюю-то! - конечно, свободный, хотя сама преисподняя напоминает все-таки райский сад.

Схему участков захоронения - православного, католического, протестантского и других - вам бесплатно предложат на входе. На схеме указаны могилы Эзры Паунда, Игоря Стравинского и Иосифа Бродского.

Два один, так сказать, в нашу пользу.

Еще пару лет назад на могиле Бродского стоял малахольный крестик, сколоченный из двух реек, на котором тушью от руки было написано имя. Сыскать его среди гранитных развалин старого кладбища было довольно трудно. Ориентиром служил "двуспальный" Эзра Паунд, который совершенно непристойно раскинулся вместе с супругой неподалеку. ИБ, как известно, Паунда не жаловал. Рядом с крестиком тогда лежали крымские камушки, питерские ракушки и жетон - не то для метро, не то для телефона: сейчас уже не помню.

Нынешнее оформление могилы незамысловато. Это мраморная плита цвета охры, которая вертикально стоит на земле, и маленькая цветочница. Довольно банально.

* * *

А в тот же день, но уже вечером в Scuola Grande di San Giovanni Evangelista (Scuola - что-то вроде клуба или дома культуры, но только при монастыре) состоялось открытие крохотной выставки рисунков Бродского (ксероксов по преимуществу), а также выставки книг и малоизвестных фотографий, подлинных на сей раз.

Под стеклом оказались и две книги Издательства Независимая Газета: "Соломон Волков: Диалоги с Бродским" и "Иосиф Бродский: Труды и дни". Они лежали рядом с первым изданием эссе "Набережная неисцелимых", которая была напечатана отдельной книжечкой на итальянском - и положила начало теме "Бродский и Венеция".

Ближе к ночи в торжественном зале Scuola состоялся музыкальный концерт. Струнный квартет Санкт-Петербурга сыграл Гайдна, Шостаковича и Моцарта. Зал был переполнен. Со стен на происходящее невозмутимо взирали святые великомученики, написанные, вероятно, каким-нибудь классиком, которых в Венеции - пруд пруди.

Да, именно так: пруд пруди.

Что касается самой конференции, то складывалась она из довольно скучных, хотя, видимо, и полезных докладов, в которых русские и итальянцы интерпретировали венецианские мотивы в творчестве ИБ. В первый день доклады зачитывались с переводом - на второй день, когда состоялся "круглый стол", переводы отсутствовали, поэтому понять происходящее было затруднительно.

В один из вечеров состоялись еще два концерта. На одном из них Евгений Рейн читал стихи, посвященные Венеции. Другой был опять-таки музыкальным. На острове San Giorgio maggiore за фасадом работы Палладио в монастырских стенах играл оркестр Падуи и Венето под управлением Владимира Ашкенази. Выступал сам Ашкенази, а также Борис Петрушанский, Дмитрий Ситковецкий и Елизавета Леонская. Исполнялся Перселл (ария из оперы "Дидона и Эней"), Моцарт и Гайдн.

"Знаете, человек смотрит на себя - вольно или невольно - как на героя какого-то романа или кинофильма, где он - в кадре. И мой заскок - на заднем плане должна быть Венеция", - сказал как-то Бродский в диалоге с Волковым. И нынешняя венецианская конференция это "завещание" выполнила. На обложке ее программы ИБ изображен в кадре со львом, где задником служит дворец дожей.

Эудженио Монтале на фоне Спасской башни с гербом СССР в руках.

Но победителей ведь не судят - не правда ли?

* * *

Венеция - город маленький. Разрастаться ему некуда, поскольку - вода. А народ прибывает. Поговаривают, что скоро деньги будут брать за вход на Сан-Марко. За выход на набережную. За вид на Джудекку, который больше других напоминает питерские панорамы.

Только вряд ли это спасет город от туристического перенаселения.

Но у толпы есть свой плюс. Концентрация живого материала удесятеряет шансы случайных встреч - так что раз в час участники конференции все-таки натыкались друг на друга.

Причем в самых непредсказуемых местах.

На вапоретто от Джудекки до Сан Джорджио Маджоре - и обратно.

В кафе "Флориано" - а куда ж без него, без ресторана Дома литераторов?

На рынке Риальто, который контролируют чайки - в отличие от Сан-Марко, который откупили голуби.

На набережной Двух Варваров наконец.

Там, где два варвара за граппой решили учредить тайный союз поклонников вольной Венеции - с почетным титулом "Персона Grappa", который в тот же час решено было присвоить первому его члену - Иосифу Бродскому.