Средняя для среднего

- Мне кажется, начало десятилетия - это инерция и исчерпание тех инициатив, которые развернулись еще во второй половине 80-х, в рамках тогдашнего СССР. Литература освобождалась от всякого рода внешних социальных давлений - цензуры, организаций советского типа, сложившейся издательской системы. Но это освобождение - среди прочего и достаточно неожиданно - привело к значительной потере внутренней структурности. Падение тиражей толстых журналов с начала 90-х - явление неслучайное. Журналы - это органы литературных групп, а взлет групповых инициатив пришелся на конец 80-х, когда появились писатели, находившиеся в подполье, за рубежом, давно умершие, но не публиковавшиеся у нас, зарубежные, но по тем же резонам здесь не печатавшиеся и прочее. Все выплеснулось разом. К 1992 году тиражи журналов пошли на спад, к этому присоединились экономические трудности. Литература с провалившимся журнальным уровнем предполагает другую ее организацию. С этого времени начинается осознание того факта, что позднесоветская интеллигенция исчерпала свои функции и не справляется с новой ситуацией. К этому присоединилась массовизация. Массовизация не только издательского потока, но и самого писательского самоопределения.

Роль писателя была пересмотрена, появился писатель-профессионал, то есть писатель, работающий на рынок, тесно связанный с издателем и читателем, зависящий от продаваемости его продукции. Я не могу сказать, что роль писателя-профессионала сложилась окончательно, но явно обозначилась. В советское время это амплуа отсутствовало.

- Юлиан Семенов в очень большой степени был прикормлен властью, ему была обеспечена широкая дорога. Сочетание массового спроса (а читательский спрос на детективы - по соображениям идеологической чистоты - многие десятилетия не удовлетворялся) с телевизионными экранизациями дало всплеск интереса к нему и создало его литературную и общественную репутацию.

В начале 90-х вкусы читателей отчетливо массовизировались, теперь они легко и быстро сбросили с себя интеллигентский налет, перейдя на чтение боевиков, детективов, любовных романов.

Изменилась и ситуация литературного критика. Он привык работать в журнале, ему пришлось перейти в газету. Его просветительская роль сильно понизилась, а идея литературы как главной составляющей русской культуры изрядно потускнела. С этим соединился широкий выброс на рынок аудиовизуальных продуктов.

Перемены в судьбе литературы с социологической точки зрения во многом парадоксальны. Вроде бы она освободилась от социального давления, но при этом утратила формы внутренней самоорганизации. С другой стороны, к концу 90-х ситуация социального бытования литературы, существования писателя, поведения читателя, если уже не вовсе закаменела, то у нас на глазах явно застывает, но при этом она остается слабо дифференцированной, дряблой, она очень плохо структурирована. В начале 90-х была большая надежда на новые журналы, а где они? Можно поднапрячься и назвать штук пять, но сколько из них реально влиятельных? В первую очередь это "Новое литературное обозрение" и сопутствующий ему "Неприкосновенный запас", но они ведь не собственно литературные: они либо литературно-архивные, либо культурологические, либо публицистическо-полемические. В этом смысле можно сказать, что новых групп, заявивших о себе через журналы, не появилось или они пока недостаточно влиятельны. В то же время оформился своеобразный, плохо структурированный, хотя вполне работающий механизм - тусовка. Видимо, это и есть сегодня ведущая форма организации в культуре вообще. Тут сложились свои ритуалы: презентации, премии, конкурсы. Но каналов коммуникации с широким кругом читателей я сегодня не вижу. В социологическом плане очень важно, что из культурного поля исчезла фигура так называемого первого читателя. Это тот, кто по собственному наитию читает первым и говорит другим, что стоит читать. Это не литературный критик, это отчасти знаток, отчасти библиофил, отчасти "чайник" и неофит, интересующийся литературой больше всего на свете - "семейство" первых читателей складывалось из многих фигур. Его исчезновение создает проблему в коммуникации между разными слоями читающей публики, писателями, издателями и т.д.

Вообще, если говорить о сегодняшнем дне нашей литературы, то нужно говорить не о журналах, а о книгах. И не об отдельных книгах, а о книжных сериях. Стало быть, это культура не столько писателей, сколько издателей. Именно издатель с его проектами и формами их презентации стал главным организатором литературного потока. Но и здесь есть свои странности. Как мне кажется, дифференцированная система издательств у нас так и не сложилась. В этом смысле ситуация, когда типичная "покетбуковая" литература, которая уместна в киосках на вокзалах, продается в крупных книжных магазинах, а зачастую даже в маленьких магазинах "трудной книги", с точки зрения развитой культуры абсурдна. Точно так же, как издание такой литературы в твердых обложках, а тем более в виде собраний сочинений. Это значит, что одни группы используют для своих целей символы других групп, постоянно их передергивают, перемешивают, переозначивают. И процесс этого перемешивания практически не описан. Те, кто говорит об отсутствии литературного процесса, не правы, он есть, но он принял форму перемешивания, роения, кишения без ясно обозначенной структуры.

- Интернет - может быть, "по молодости" - взял на себя много. С одной стороны, то, что как литература, литературная критика, читательское обсуждение существует только в сети; с другой стороны, интернет использует журналы и книги, выступает как их рекомендатель, обозреватель того, что происходит в бумажной литературе; с третьей стороны, он рекомендует и даже навязывает бумажной литературе свои внутренние стандарты, интонации, идиосинкразии. Не говоря уж о том, что ряд людей либо ушел из бумажной литературы в интернет полностью, либо существует между ними. У интернета свои читатели (граница между писателем, критиком и читателем проложена тут иначе).

Еще один важный момент. Произошла и происходит довольно резкая регионализация нашей литературной культуры. Достаточно явно в России, а точнее, в пределах бывшего Союза, обозначилось несколько узлов литературных инициатив. Явно виден Урал (Пермь, Челябинск, Екатеринбург), видно Поволжье (Саратов, Нижний Новгород, Казань), не очень - может быть, мне - заметна Сибирь, но, думаю, и там что-то происходит. Обозначилась в сознании читателей "ферганская школа". Или, например, Игорь Клех, который берет западноукраинский (или, если угодно, восточно европейский) опыт и на его основании выстраивает свое отношение к России, Европе, Советскому Союзу, обозначая собой, так сказать, новый "центр" литературы - собственный, как бы переносной. Нина Горланова делает это на свой манер из Перми, Андрей Левкин делал из Риги (Питера, Москвы). Мне как читателю очень интересно, когда вчерашние окраины империи начинают осознавать свою нынешнюю ситуацию. Выясняется, что знаменитое "бремя империи" в культуре (не о политической риторике сейчас речь) нести некому, его как будто берет на себя российская и советская глубинка в лице отдельных людей или небольших групп. Но в отличие от американской, французской или немецкой ситуации с их мультикультурализмом, постколониальной перспективой и проч., где такие личности и группы на подъеме, у нас они нередко фиксируют ощущения потерянности, спада, конца чего-то. Это другая смысловая линия, ее тоже было бы важно зафиксировать и осознать.

Одна из сторон этого процесса, для исследователя интересная, хотя для участников и крайне тяжелая, - это опыт культурного одичания, потери языка, традиций, места в жизни и в культуре. Это не немота, в культуре немоты не бывает, это послевавилонский поиск языков, глоссолалия. Я вижу, что полусознательно такая работа идет, но как проблема она, по-моему, осмыслена в минимальной степени.

- В первой половине 90-х из-под переводной массовой литературы - детектива, боевика, шпионского романа и т.д. - начали показываться отечественные образцы, и к середине 90-х они потеснили западных конкурентов. Из переводной (или подающей себя как переводную) широко читаемой литературы сохранил свои позиции только любовный роман.

В последние три-четыре года обозначился новый образец массовой литературы - так называемый женский детектив. Причем в совокупности своих разновидностей: начиная с почти милицейского романа у Марининой через криминально-бытовой роман с женской героиней-жертвой у Дашковой и заканчивая ироническим детективом у Донцовой. По моим читательским впечатлениям, "женщины" на этом, а может быть, и не только на этом литературном поле сегодня выигрывают у "мужчин". Эта оценка, понятно, очень условна: литература - не то место, где определяются и организуются по половому признаку.

- Давайте уточним: это говорит о среднем человеке. Но это фигура не просто важная. Во второй половине 90-х годов главным человеком в России стал средний человек: высокие присели, низкие поднялись на цыпочки, все стали средними. Отсюда значительная роль средней литературы при изучении России 90-х годов (кстати, средний значит еще и опосредующий, промежуточный, связывающий). Человек открыто признал себя средним: все массовые политические акции середины и второй половины 90-х - думские и президентские выборы, реакция на обе чеченские войны, события вокруг НТВ - высветили среднего человека со всей отчетливостью. Правда, тут же возник вопрос: а где же несредний человек, есть ли он? Вот его, похоже, нужно сегодня искать с большим фонарем...