Любовью, грязью иль колесами...

Pабота кончилась, а пенсия еще не начиналась, муж ушел к молодой, старый друг и верная собака умирают один за другим буквально у нее на руках. За то, что когда-то она родила и выкормила свое драгоценное сладкое дитя, теперь ей приходится делить жилплощадь с распутной и склочной бабой, ее любовниками и приятелями, богемой, пьянчугами, наркоманами.

С какой стороны ни возьми, она - жертва. Несчастная, обиженная жертва разбитой экономики, беспутной политики, расхристанной морали, она, оказавшаяся на этом жизненном этапе самой уязвимой, беззащитной и самой легкой мишенью для готовых сорваться хоть на ком-нибудь, потому что им всем несладко, - и что она, родная, может выставить в свою защиту? Да ведь и мстить она не умеет. Стало быть, терпи, горемычная, или загибайся, что, собственно, одно другого не исключает, да и русской многострадального племени многострадальной матери не впервой. Только Ирина Муравьева не ради такого несложного решения закручивала ситуацию в своей повести "Дневник Натальи". Кузнецами своих несчастий чаще всего являемся мы сами. Обижают Наталью по-свински, а вот страдает она не безвинно. Не вдруг и не враз приходит героиня повести к этому прозрению, но все-таки приходит.

В минуту крайнего отчаяния ей подается искусительная весть. Будто бы у нее, всеми покинутой, есть еще родной человек на земле - да еще какой! - взрослый уже, наверное, сын. Много лет назад в родильном доме ей сказали, что новорожденный сын ее умер. На деле же - в этом смысл вести - он родился уродом, и муж втайне от нее, в сговоре с медперсоналом оформил отказ от младенца, которого и сдали в соответствующее учреждение. И теперь он - кровиночка - может стать ее последней опорой, даже если опираться придется ей на спинку инвалидного кресла. У женщины появляется горячее желание действовать - найти, обрести, воссоединиться. У отвергнутой - за это не судят - появляется справедливый иск к отвергнувшему ее мужу - ведь он ее обманул, предал, украл сына - она уже торжествует над ним морально, а это в ситуации развода сильно утешает. У обанкротившейся матери появляется надежда поправить свое неудачное материнство, надежда на сыновнюю любовь.

Дальнейшее развитие событий в повести происходит под знаком трагической иронии. Все разговоры о живом умершем сыне, в каких бы инстанциях они ни велись, приводят к тому, что женщину начинают считать сумасшедшей, - в ее положении это так понятно! Ей сочувствуют, ей пытаются помочь - в ее сумасшествии, разумеется, а не в ее поисках. В результате рассудок героини действительно не выдерживает этой борьбы между надеждой, разочарованием, отчаянием и раскаянием.

Напряженная душевная борьба вызывает на свет вытесненные в забвение воспоминания. Пожинает наша Наталья то, что посеяла. Дочь жестокосердна? А кто учил ее расчетливой жестокости? Мать, когда-то выгнавшая из городской квартиры приехавшую умереть в покое и холе деревенскую свекровь. Муж разлюбил? А что дала она ему, кроме ревности, унижений, истерик, ужаса, пережитого тогда, когда грудную дочь швырнула она, как некая Медея, ему под ноги в наказание принародно - слава Богу, что девочка тогда не погибла. А сын нерожденно-рожденный не потому ли уродился калекой, что не хотела она его, собиралась извести еще в утробе? И не бардак в стране отнял у нее работу, развратил дочь, сбил мужа с пути истинного, а сама она для этого много сделала.

Боялись бедности, чурались боли и болезни, хотели жить зажиточно, честны и совестливы были в известных пределах. Не хотели жизни трудной, но праведной, а получили жизнь невыносимую и окаянную. Так наказывают только в сказках. И в этом смысле повесть Ирины Муравьевой, может быть, и сказка. Но уж очень похожа эта сказка на то, что происходит в так называемой жизни.