Необязательная литература

Юлия Кричевская. Окна в окна. - М.: ОЛМА-Пресс, 2000, 384 с.

СТРАННАЯ это книга. Изящно изданная, она представляет собой собрание всех сочинений на 380 страницах. Все свалено в кучу - рассказы, очерки, путевые заметки, даже один сценарий.

Недостает только частных писем. Хотя некоторые вещи к ним приближаются: по интимности интонации, невнятности для непосвященных. Таков, например, "Соглядатай" (вопреки названию не имеющий отношения к Набокову) - полное личной страсти обращение к тем, кто читает чужие дневники. Однако парадоксальным образом как раз в такого соглядатая невольно и превращается читатель. "Все, что я хотела сказать тебе о моей любви, я сказала на этом куске бумаги", - так заканчивается "Письмо". Можно усомниться в том, что эти абсолютно личные видения вообще надо было предавать бумаге. И кажется полной нелепостью, что этот "кусок бумаги" оказался частью книги. Должны же быть пределы того, о чем позволительно сообщать Риму и миру. Или не должны? Откровенность автора почти неприлична. Но имеет ли это слово какой-то смысл, если эпатаж стал законным промыслом?

Такие вещи трудно оценить как литературу. Это скорей "человеческий документ", граница между условным рассказчиком и реальным человеком неощутима. В этом случае остается единственный критерий оценки - точность. Да, достоверность чувства достигнута, слова точны. А что они передают, так лучше бы об этом умолчать... Но что бы мы хотели от книги "Окна в окна"?

Два рассказа - одноименный с книгой и "Переезд" - как раз об этом вынужденном подглядывании чужой жизни. Есть анекдот про то, что наблюдение за наблюдающим это самое дорогое удовольствие. Оно - участь читателя этой книги. Однако автор предупреждает о том, что это небезнаказанно. Быть просто свидетелем невозможно, увиденное остается в твоей душе, станет частью тебя самого. Видимо, поэтому взгляд для автора едва ли не синоним души.

"Окно в доме - место прилипновения души. Душа любит сесть у окошка и глядеть... Тянет через тоненькую соломинку зрачка, вбирает в себя неспешно меняющийся мир" ("Окно, душа и тополь").

Между тем автор ни на секунду не берет на себя обязанности быть писателем. Разные литературные правила, выстраивание сюжета его не тревожат, он начинает с середины и бросает, где пропала охота рассказывать. Не вышло так не вышло. Рассказ "Двойник?" заканчивается там, где должно что-то начаться, когда герой понимает, что стоящий перед ним человек обладает почерком, идентичным его собственному. Зачем здесь эта одиночная завязка? Что хотел сказать автор? Ничего не хотел? Тогда зачем попусту раздразнил наше любопытство? "Зачем терзаешь женщину, если не можешь ее удовлетворить?" - так по другому поводу спрашивает другой его персонаж.

Однако в других случаях эта же манера - бросать на полуслове - создает пронзительную и щемящую ноту. И она продолжает звучать долго после того, как уж и дочитано, и на полку убрано.

Автор же болтает дальше. Эта книга полна болтовни, лирической, философической, иронической. Он рассказывает, что в голову взбредет. "О музыке", "О бедности, о пошлости, о грязи", о Москве, о любви, о вещах. Серия "Вещи" - может быть, лучшее в этой книге. Это несколько рассказиков под общим заглавием. В них - нежная любовь кочевника к родным вещам, знакам дома и детское удивление перед материальной предметностью мира.

Язык этой книги временами чудовищен.

"Итак, господа, чтобы понять причины результатов нашего свободного выбора, давайте апеллировать к нашему собственному сознанию и под" ("Выбор" в "Апокалиптическом").

"Если же он запевал, окружающие испытывали вдруг до странности одновременное желание суициднуться, а заодно придушить его".

"Шарм ее проступал с такой силой, что полезные и бесполезные знакомства она делала без малейшего труда и с частотой ошеломляющей" ("Три эпитафии").

Впрочем, тот же стиль как нельзя более кстати, когда он характеризует героиню: "Вдохновившись предстоящей халявой, Лянка нарисовала себе глаза, потом попшикалась "Диориссимо", и мы вышли на улицу ловить тачку" ("Лянка"). Но когда автор и сам так говорит, обращаясь непосредственно к читателю от первого лица... Возможно, некоторая стилистическая неряшливость - побочный результат экспериментов, которых немало в этой книге. Границы стилей и жанров раскрыты, исповедь переходит в рассказ и обратно, проза перетекает в "дикие вирши", а стихи прячутся за строчками прозы:

"Желтый день, желтое солнце, желтые листья по двору охапками и вроссыпь, глухая стена желтого дома перед глазами. На качелях тихонько:

"Тик-так, тик-так. В кулаке каштаны перекатываются: тук-тук-тук" ("На желтом листе напишем").

Вся книга "Окна в окна" устроена "как хочется", а не "как надо". В ней не сходятся концы с концами. Она неровная, нервная. Это вызывает разные чувства - от раздражения до восхищения, а иногда смешит. Странная, одним словом, книга!