Елена Герчук "Эрика" берет четыре копии.
Александр Галич
От многих других писателей
я отличаюсь тем
что лично знаком
со всеми своими читателями
Иван Ахметьев
Первой и самой естественной мыслью читателя, заглянувшего в отдел современной поэзии любого книжного магазина, была бы такая: "Здесь об искусстве книги говорить не приходится".
В самом деле, бумажные тетрадочки интерьера не украшают. Их мнущиеся и выгорающие обложки, их кустарно вырисованные вензеля и непрофессионально заверстанные заголовки выглядят рядом с лакированными переплетами не просто жалко - но вызывающе, вызывающе до такой степени, что вызов этот хочется принять. Ибо, если в каждом отдельном случае можно было бы говорить о недостатке средств, о неразвитости вкуса, то количество этих изданий заставляет объединить их в явление и искать законы жанра.
Корни этих законов, видимо, следует искать в истории нашей страны, где до 1989 года естественным тиражом негосударственного книгоиздания были, по Галичу, четыре экземпляра. Конечно, тогда этот тираж был характерен не только для поэзии, но с приходом новейших времен все остальные классические самиздатские жанры - философия, политология, мемуаристика - оказались настолько общественно востребованы, что чуть ли не все старые и вновь образовывавшиеся книжные издательства бросились превращать их в книги, миллионные тиражи которых быстро сделали это занятие достоянием солидных предпринимателей.
И лишь поэзия осталась по-прежнему личным делом поэта и его друзей. И, хотя к этому времени поэт успел обзавестись компьютером и тираж теоретически стал неограничен, принципиально это дела не меняло. Четыре экземпляра или сорок, но ведь никак не более четырехсот. Ни одно издательство, желающее зарабатывать деньги, с такими тиражами работать не станет - и на оборотах титульных листов стала появляться стандартная строчка: "Издание осуществлено за счет средств автора". Собственно, это и было моментом возникновения жанра, который мы возьмем на себя смелость определить как "Книгу автора".
Термин этот изобретен нами по аналогии с уже привычной "книгой художника" - и именно потому, что эти два предмета, кажется, абсолютно противоположны друг другу. "Книга художника" создается как художественный объект - "книги автора" часто не касается рука не только художника, но даже и технического редактора. "Книга художника" вполне может существовать в единственном экземпляре - "книга автора" возникает только в тираже. "Книга художника" может использовать текст любого рода - но именно использовать как материал - или вовсе обойтись без текста. "Книга автора" есть текст как таковой.
И здесь начинается самое интересное, потому что текст как таковой существовать не может: будучи набран, сверстан, отпечатан и сброшюрован, он все равно становится книгой - но какой?
По-видимому, сначала этот вопрос вообще не ставился - слишком ошеломительна была сама возможность Издать Книгу. Разумеется, она и выглядеть должна была, как книга, некая книга вообще, а в те времена это достигалось естественным путем: книгоиздание вместе со всеми своими штампами и стереотипами еще оставалось в руках у профессиональных издательских работников. Но тогда же начали возникать и новые издательства. Люди, их организовывавшие, были чаще всего профессионалами по отношению к текстам, а не к книгоизданию; их представление о том, что есть книга и как она должна выглядеть и, главное, что нужно сделать, чтобы она выглядела как книга, было достаточно расплывчатым. Книги новых издательств даже в типографском исполнении сохраняли все черты самиздатских тетрадочек для друзей - от шрифтов типа "Балтика", выползавших "по умолчанию" из первых домашних компьютеров, до формата А-5, идущего не от типографских стандартов, а от сложенного пополам листа писчей бумаги. Кустарные картинки только усугубляли ситуацию, хотя, если среди друзей поэта попадался профессиональный художник, книга могла стать и произведением изобразительного искусства; но все же искусства не книжного.
Видимо, этот эффект ощущался и самими авторами-издателями, о чем свидетельствуют многочисленные попытки "облагородить" и "украсить" их издания. Но тетрадочки, даже в обложках из уникальной цветной бумаги, даже со вклеенными картинками, все равно и даже еще резче контрастировали с изданиями всех остальных жанров, неуклонно приобретавшими облик "настоящих книг".
Вероятно, именно наглядность этого контраста и оказалась наконец для издателей самым убедительным доводом в пользу того, что не стоит пытаться перейти границы жанра - лучше соблюдать его законы. Именно по такому пути - хотя, может быть, и бессознательно - пошло, например, издательство "АРГО-РИСК", безусловно, имеющее свое лицо именно потому, что все его книги выглядят откровенными самоделками, и даже их дешевая бумага, скверная печать и случайный выбор шрифтов кажутся почти осознанными художественными приемами. А у других издателей - конечно, работающих с более профессиональными художниками, - эти же качества и в самом деле могут стать художественными приемами - и вот тут-то наконец тетрадочка начнет превращаться в книгу. Использование нарочито неумелых, корявых надписей или шрифта пишущей машинки, или наборных шрифтов, машинку имитирующих, или даже обычных наборных шрифтов, но с небольшими, якобы случайными сдвигами, даже предельный лаконизм оформления как знак того, что оно и оформлением не является, - все это может работать как сигналы "для своих", для принадлежащих к кругу читателей - а значит, почти друзей - поэта. Конечно, стилизация самиздата под самиздат - рискованная затея, но целый ряд несомненных удач этого рода, появившихся за последние два года в издательствах "Пушкинский фонд", "ОГИ", "Весть", "Антей", "А и Б", свидетельствуют уже об устойчивой тенденции, о том, что жанр нашел наконец свой стиль.
И наконец, как реакция на возникновение этого стиля, а может быть, и как реакция на легализацию жанра, параллельно этим процессам продолжается и даже укрепляется существование изданий собственно самиздатских - отпечатанных неведомым тиражом на домашнем принтере или размноженных на ксероксе, с издевательскими выходными данными или вовсе без таковых. Круг замыкается, магия типографского станка оказывается небесспорной, сакральность его природы уже нуждается в специальных доказательствах. Иногда в поисках этих доказательств "книга автора" почти смыкается со своей противоположностью, "книгой художника" - издатели прибегают к изощреннейшим полиграфическим технологиям, с одной стороны, недоступным презренной "оргтехнике", с другой - принципиально тиражным, машинным, нерукотворным. Но вряд ли стоит обвинять их за это в суетности и снобизме. Возможно, что их усилия, направленные, казалось бы, только на удовлетворение тщеславия авторов, на самом деле служат сохранению столь активно размываемого ныне понятия Книги.
