Юрий Герчук ПОЧТИ за целое столетие - со времени знаменитых рисунков Александра Бенуа, вызвавших при своем появлении негодование именитых заказчиков, но открывших собой блестящую новую эпоху искусства книги в России, - нелегко вспомнить серьезную попытку заново интерпретировать в графике эти чеканные строки. Едва ли не единственное исключение - не слишком удачные гравюры на дереве Ф.Константинова середины 70-х годов. По-видимому, серия Бенуа, отличающаяся редкой ясностью замысла и полнотой образного решения, перекрывала возможные пути, казалась исчерпывающей.
Но вот перед нами иное решение задачи. Отважился на него Юлий Перевезенцев, художник очень глубокий, владеющий современным арсеналом не буквальных, а обобщенно-символических трактовок поэтического образа. Он вовсе не считает нужным пересказывать в картинках сюжет, давно и без него всем знакомый, или хотя бы сделать зримыми ушедшие бытовые реалии далекого 1824 года. Знаменитое петербургское наводнение представлено у него не происшествием, но грозной и неодолимой стихийной силой, которая противостоит и мощной воле Петра - "чудотворного строителя" города на гиблом, подверженном затоплениям месте, и величавой, ясной красоте классически-стройного Петербурга, погруженного по пояс в неумолимо поднимающуюся толщу воды. Полузатопленная колоннада Горного института, захлебывающийся водой Зимний дворец - емкие образы этого противоборства стихий, главной темы графического цикла Перевезенцева.
Величественный лик Петра витает над пустынными водами, над плывущими бочками, бревнами и разбитыми барками: "Ужасен он в окрестной мгле/Какая дума на челе! / Какая сила в нем сокрыта!" Петр-памятник и Петр-человек слились в одном образе. Художнику удалось очень деликатно "разбудить" статую, не нарушив при том ее монументальной скульптурности; чуть скошенные зрачки, неожиданно резкий в ракурсе жест поднятой руки - и бронзовый Петр оживает, гневается, бросает вызов стихии.
Весь цикл выстроен на зыбкой границе реальности и вещего сна... Что было, а что только привиделось? Наводнение 7 ноября 1824 рода и миф о потопе, грозящем поглотить без следа торжественные колоннады и шпили: вон барка, заброшенная волнами на крышу Зимнего дворца.
Перевезенцев не так вчитывался в подробности повествования, как вслушивался в ритм и мелодию пушкинского стиха. Его живым звучанием порождена, думается, возвышенная, несколько отвлеченная классичность этих образов. Между тем бытовая линия "Медного всадника" и сам его несчастный герой - Евгений - потеснены таким замыслом. Он попросту отсутствует, и лишь его забытый сюртук ожидает хозяина на спинке стула в полузатопленной комнате. Да еще опустевший пьедестал, скала, с которой ускакал бронзовый царь, намекает на кульминационный мотив погони Медного всадника за потерявшим рассудок персонажем... Разумеется, подобную трактовку поэмы легко оспорить; она, конечно, субъективна, как и всякое творческое, не буквалистское решение темы.
Иллюстрации выполнены художником в гравюре, техникой сухой иглы, то есть попросту нацарапаны иглой на металлических пластинках, с которых они затем оттискиваются краской на бумаге. Эта изысканно красивая техника, которой в совершенстве владеет Перевезенцев, позволяет, к сожалению, получить очень небольшое число качественных оттисков. Поэтому серебристо-прозрачные гравюры отпечатаны тиражом всего 35 экземпляров. Вместе с текстом поэмы, напечатанным на отдельных листах, они складываются в специальную коробку. Такого рода малотиражные издания с подлинными гравюрами значительных мастеров, адресованные музеям и коллекционерам, известны в мировой практике. У нас они пока редкость.
Издание осуществлено студией "ЩАС-эстамп", гравюры печатал Кирилл Щипарев, дизайнер - Ирина Казеева. &
