Взлохмаченные чувства

НУЖДАЕТСЯ ли Бродский (Пушкин, Толстой) в иллюстрациях? Ответ самоочевиден - разумеется, нет. Произведение искусства не может быть ничем дополнено, это закрытый мир, и наши деньги там не ходят - поставил ли автор в конце точку, многоточие или захлопнул тетрадь на полуслове. Помимо иных резонов, о которых мало кому интересно читать в газете, есть один простой, всем понятный и, на мой взгляд, важнейший: автор (Бродский, Пушкин, Толстой) не только рассказывает, но и говорит, и звук его голоса, его дыхание столь же содержательная часть содержания, как и сюжет его рассказа (а нередко гораздо более существенная, чем любой сюжет). Текст можно до известных пределов сокращать, растягивать и даже чем-то дополнять, но голос и дыхание вряд ли у кого получится имитировать, дыша вразнобой, а хоть и в унисон с автором.

Но - можно ли иллюстрировать Бродского (Пушкина, Толстого)? И тут ответ самоочевиден. Каждый читатель воображает прочитанное по-своему, и если читателя-художника настолько увлекает поэма или повесть, что он хочет пересказать ее тушью и пером или акварелью, - кто может ему это запретить. К тому же здесь обычно мы имеем дело с классикой, то есть художник предлагает интерпретацию уже нам знакомого произведения. "Медный всадник" существует для нас до и вне рисунков Александра Бенуа, и наш образ "Хаджи-Мурата" не зависит от иллюстраций Евгения Лансере. Тут речь идет не о желании дополнить, а о чем-то сродни декламации - другими словами, об утолении жажды коллективного переживания.

Сказанное относится к прямому иллюстрированию, то есть к ситуации, когда художник переживает дух и букву чужого произведения. Но зачастую одно произведение является лишь катализатором для возникновения другого - ведь художник реагирует на увиденное или прочитанное в точности так же, как он реагирует на пейзаж за окном, на событие, происшедшее с ним или на бродячий сюжет, известный каждому. Сопоставьте, например, знакомые всем нам добросовестные экранизации классики (вариант иллюстрирования) и "Деньги" Роберта Брессона или "Тихие страницы" Сокурова и вы сразу увидите, что фильмы Сокурова и Брессона нельзя назвать даже откликом на "Фальшивый купон" и "Преступление и наказание".

На обложке и на титульной странице книги написано: "Иосиф Бродский. Представление". И только на обороте титула мелким шрифтом появляется имя Олега Смирнова. Меж тем именно он автор этой книги.

Под черной обложкой на страницах большого формата напечатаны 143 фотографии Олега Смирнова, каждая из которых снабжена подписью - строкой или парой строк из стихотворения Бродского "Представление". В конце тома Олег Смирнов дает пояснения к фотографиям: тут и Нагорный Карабах, и Москва в октябре 93-го года и чеченская война.

Какое отношение все это имеет к стихотворению Бродского? Я бы сказал: патетическое. Олег Смирнов использует его в качестве своеобразного словаря, на манер Библии или красной книжечки (в данном случае - черной), строчками из "Представления" он пытается объяснить то, что он видит вокруг. Даже не объяснить, а просто назвать, обозначить.

Фото 45. Снятые со спины, закрывшись вдвоем одной накидкой, бегут от дождя две женщины. Подпись: "Входят Герцен с Огаревым".

Фото 46. Леопард за решеткой. На переднем плане навесной замок. Подпись: "Воробьи щебечут в рощах".

Фото 47. Комната. Валяется какое-то шмотье, слева - плакат с портретом Ленина, справа спинкой к стене стоит кровать. Над кроватью крупными буквами выведено: "Чеченцы пидоры". Из комментария мы узнаем, что автор застал эту картину в поселке Ичхой-Юрт в мае 1995 года. Подпись: "Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины".

Фото 48. Разрушенные дома в Грозном, снятые в лоб. Подпись: "Лучший вид на этот город - если сесть в бомбардировщик".

Стихотворение при этом разрушается - его невозможно читать в таком виде, поскольку Олег Смирнов, выхватывая цитаты, не заботится о значении этих строк в контексте всего стихотворения и даже об их смысле на уровне строфы. Расчлененные и разнесенные по четырем разворотам, строчки утрачивают и тот смысл, который лежит практически на поверхности: клятва Герцена и Огарева на Воробьевых горах - "обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу" (а за этим шиллеровское "чтобы город освободить от тирана", к чему отсылает сам Герцен), "наречие чужбины" - судьба Карла Ивановича Зонненберга, присутствовавшего при этой клятве, судьба Герцена и Огарева и судьба автора стихотворения.

Перелистав книгу, вы убедитесь, что я говорю не об исключении, а о принципе обращения с текстом. Если представить себе, что Олег Смирнов предлагает нам собственную фантазию на темы "Представления", то, вероятно, разумнее было бы просто напечатать стихотворение Бродского в виде эпиграфа. Но вот вопрос - эпиграфа к чему? Перед нами ничем не связанные 143 фотографии довольно случайного качества - некоторые из них любопытны, поскольку нам интересны события, свидетелем которых Олегу Смирнову довелось быть, некоторые отражают ту или иную социальную фактуру. И это, пожалуй, все, что можно сказать. Сколько ни вглядывайтесь, вы не увидите никаких признаков ритмической или пластической организации, то есть не услышите голоса автора. Единственное, что сцепляет эти фотографии, - последовательность строк стихотворения.

"Работать было просто: строки поэмы превращались в подрисуночные подписи", - простодушно сообщает Олег Смирнов. Результат - две сотни страниц друг с другом не связанных фотографий и клоки разодранного на "подрисуночные подписи" стихотворения.

Коротко подведем итоги. Фотографии Олега Смирнова не иллюстрируют стихотворение, но это и не интерпретация, ибо автор не предлагает нам своего текста. То, что предлагает нам Олег Смирнов, это, попросту говоря, реакция на внешние раздражители, на довольно гнусную реальность, про которую хочется сказать: "Глаза бы мои этого не видели". Но глаза видят. И то, что видят глаза, задевает душу. Вот здесь-то Олег Смирнов и обращается к Бродскому, который помогает ему гармонизировать взлохмаченные чувства, помогает справиться с шоком реальности, разобрать свою боль на первоэлементы. Иными словами, это сеанс психотерапии, где пациент, вооружившись хорошей книжкой, лечит себя сам. Замечательно, однако вряд ли читатель найдет тут что-нибудь хлебное для себя.

Эссеист Самуил Лурье написал когда-то, что стихи Бродского "утоляли тоску человека по истинному масштабу существования. /.../ Тут не было установки на многозначительное иносказание, а был странный и трудный дар чувствовать мир как целое: всю его протяженность, всю его прелесть, всю его тяжесть, весь его - преломленный в человеке - трагизм".

Олег Смирнов видит мир в соответствии с законами физики - мир искаженный рефракцией света, звука, радиоволн, рефракцией всей нашей среды обитания. Бродский видит мир "после физики", мир, где Солнце и Луна не сплюснуты у горизонта. И если кому-нибудь из нас понадобится помощь - пример метафизического видения, я не уверен, что в этом случае нам стоит открывать книгу Олега Смирнова. Но - книга Бродского, наверное, поможет.

Сан-Франциско