Candid и камера

НА ОБЛОЖКЕ альбома (оформитель - Владимир Паперный) матрица 10х10, где в каждой клетке по физиономии, которая потом предстанет черно-белым портретом на всю страницу. А пока пять гармонирующих полутонов объединяют частицы во что-то более цельное, чем калейдоскоп лиц, - знак "мира", судя по названию альбома. Мира русско-американской культуры, вопросом о которой - а существует ли она? - Марианна Волкова открывает эмоциональное предисловие к своему фоторяду.

Борис Парамонов в открывающем книгу эссе "Ковчег Марианны Волковой" отмечает гипотетичность "мысли о русско-американском анклаве как особом культурном феномене". Небольшое изящное эссе Парамонова замечательно непоказным смирением, еще одной - помимо гипотетичности! - чертой русско-американской культуры.

Саму культуру представляют здесь музыканты, литераторы, актеры и прочие "художники искусств". Парамонов видит в работах Волковой поистине уникальное качество - умение выявить в лице архетип. Добавлю: если только архетип вообще существует в природе.

Но что существует бесспорно, это само лицо, и когда снимок засвечивает неповторимое "человеческое, слишком человеческое" в нем, тогда тоже можно говорить об успехе фотографа. Марианне Волковой и "аппарат в руки", поскольку она принадлежит школе candid camera - "откровенный аппарат", буквально говоря, или фото без прикрас. Такая фотография (если ожидать от нее искусства, а не только документа) близка поэзии, будучи формально ей противоположна. Поэзия делается неуловимыми сдвигами в речи, создающими интонацию, но и фото человека становится портретом тоже непонятно за счет чего. За счет интонации лица, может быть. Точность фотографии здесь может сработать и против себя: помешать объему (образу) восторжествовать над плоскостью (фактом).

Несколько примеров явных удач. Вот журналист Лев Наврозов, завзятый полемист, слушая, молча спорит сладострастно высунутым (на полмиллиметра) кончиком языка, и даже левая его бровь полемизирует. А вот Алексей Цветков. "Зеркало души" выступает из-за преграды его очков на миллиметр, но достаточно, чтобы поймать ее (души) отражение. Чаще всего миллиметрами живое в портрете не измерить - например, след улыбки (Михаил Эпштейн), подсвечивающий лицо тем, что и есть его красота - тайна личности, впитавшая в себя иную тайну. Или свет горя (Лев Лосев на вечере памяти Бродского).

Часто лица больше таят, чем открывают. Хорошо, если фотограф имеет соавтором известный нам творческий портрет своей модели, который как бы "дописывает" неоткрывшееся лицо (Владимир Гандельсман, Александр Генис, Ирина Машинская, Юрий Милославский, Елена Чернышева, Игорь Чиннов).

Некоторые фотографии демонстрируют особенно наглядно метод "без прикрас". Прежде всего, когда прикрашивать бесполезно, да, главное, и не нужно - в портретах пожилых людей. Под портретом знаменитого лингвиста Романа Якобсона ("напролет болтал о Ромке Якобсоне" - это о нем еще Маяковский) можно было бы поставить вместо имени - "Жизнь". Это уже картина, написанная временем и лишь сохраненная фотографом. Время как красота - этот сюжет присутствует в портретах и других древних: Георгия Баланчина, Александры Даниловой, Владимира Горовица, Вячеслава Завалишина, Веры Стравинской. Всех их уже нет, но Марианна Волкова успела запечатлеть ряд китов первых волн русской эмиграции в Америке.

А иногда фото без прикрас особенно уместно как метод, чтобы высветить "человеческое, слишком человеческое" с ударением на "слишком". Порой слишком круто обращается жизнь с человеком, и я вижу пару-тройку лиц, мятых-перемятых жизнью, чертовски выразительных.

Внешность не только открывает, но и скрывает, искажает человека; внешность обманчива, причудлива, мимолетна. Так что некоторые деятели культуры вошли "случайными чертами" (и их не сотрешь) в этот групповой портрет. Есть и просто "фотокарточки" хорошего качества. Искусство и не искусство, все эти фотографии - документ русско-американской культуры.

Сто портретов, конечно, недостаточно представительная выборка. В одном из интервью Марианна Волкова сообщила, что сотня отбиралась из тысячи примерно лиц в ее коллекции. Иные из "сотенных", возможно, будут возражать, увидев себя приписанными к русско-американской культуре. Юрий Мамлеев? Татьяна Толстая? Очевидно, автор имеет свое представление о той роли, которую они сыграли (Юрий Мамлеев прожил в Америке несколько лет и был читаем третьей волной) или продолжают играть в этой культуре (роль критика культурных устоев Америки, роль важную, в случае Татьяны Толстой). Некоторые достойные писатели, музыканты, художники, фотографы не взяты в ковчег. Но как к составителю поэтической антологии не может быть претензий, так и нельзя упрекать Марианну Волкову: это ее антология, это ее "поэты".

Нью-Йорк