Юрий Юдин
Европейским вкладом в садово-парковое искусство стали регулярные сады в духе классицизма и барокко, например Версаль. Фото Reuters
Жозеп Боррель, представитель Евросоюза по иностранным делам и политике безопасности, уходит в отставку. Для краткости его обыкновенно титуловали главным европейским дипломатом. И к этому титулу скоро добавится уточнение «бывший».
Но Жозеп Боррель уже оставил неизгладимый след в политике. В октябре 2022 года он заявил: «Европа – это сад, мы создали этот сад… Это лучшая комбинация политической свободы, экономической перспективы и социальной сплоченности… Большая часть остального мира – это джунгли. А джунгли могут вторгнуться в сад».
При этом евросад, по словам Борреля, не следует огораживать: «Мы привилегированные люди, но мы не можем претендовать на выживание в качестве исключения». Напротив, Европа «должна поделиться своими достижениями с остальным миром». То есть не дожидаться, пока джунгли прорвут периметр, а перейти к экспансии по принципу «лучшая защита – это нападение».
В словах Борреля тут же увидели опасность. Например, консервативный философ Алексей Чадаев почуял в них национал-социализм: «Когда Боррель говорит про «цветущий сад», он эвфемизмами выражает мысль Третьего рейха, мысль про особую миссию Европы... Мы как носители европейских ценностей, европейской культуры должны относиться к остальным как к варварам и вести себя с ними соответственно».
Впрочем, есть правило: стал обзываться фашистом – значит проиграл полемику. Но и директор петербургского Эрмитажа Михаил Пиотровский, человек скорее либеральный, сетовал: «Мы все не раз слышали, что вся европейская культура заражена ядом колониализма... Я обычно отвечал: зря вы так, это все давно прошло. Но, судя по фразе Борреля, не совсем прошло. Оказывается, откуда-то из подкорки может вылезти разговор в колониальном духе: мы хорошие и несем всем свою образцовую цивилизацию… Что вообще-то несколько удивительно».
Дипломатом Боррель оказался неважным. Но как политик он добился своего: его афоризм услышали и запомнили. С ним Боррель и войдет в историю. А этим может похвастаться редкий еврочиновник.
И все дело тут в удачно найденном образе сада – интегральном, емком и мифогенном. К этому образу и хочется присмотреться повнимательней.
В садах других возможностей
Историк и культуролог возразят, что вообще-то европейцы по части садово-паркового искусства – далеко не мировые лидеры. Долгие тысячелетия они были тут учениками, а не учителями. И кичиться перед другими цивилизациями им не стоит.
Древние знали семь чудес света. Шесть из них были огромными статуями либо архитектурными сооружениями, и лишь одно относилось к садовому искусству. Шесть чудес принадлежали к Средиземноморью, и лишь одно находилось в Междуречье. Это седьмое чудо – сады Семирамиды в Вавилоне.
Образ райского сада также родился не в Европе. Земной рай священное предание помещало где-то в истоках Тигра и Евфрата. Считалось, что эти реки как раз в Эдеме и берут начало, наряду с двумя другими – Фисоном и Гихоном (Быт. 2:10–14).
Римскому философу Цицерону принадлежит афоризм: «Если у тебя есть сад и библиотека – у тебя есть все, что тебе нужно». Но сады в Древнем Риме разбивали по восточным образцам, заимствованным в Персии либо в Александрии Египетской (сады Клеопатры). Правда, у римлян были еще погребальные сады – земные филиалы загробного Элизиума. Но вряд ли нынешняя Европа хочет примерить эту потустороннюю топографию на себя.
В Средние века европейские сады выглядели скромно и почти сводились к монастырским огородам. И позднее европейцы долго оставались подражателями, заимствуя садовые образцы как в арабской Испании, так и в ходе крестовых походов. Даже геральдические европейские цветы – английские розы, французские лилии, голландские тюльпаны – изначально были окультурены на Востоке.
Но свой вклад в садово-парковое искусство европейцы все-таки внесли. Это регулярные сады в духе классицизма и барокко (Версаль, Шёнбрунн, Петергоф). Это пейзажные парки в английском вкусе (Стоу, Дессау-Вёрлиц, Павловск) – хотя злые языки утверждают, что их принцип был подсмотрен англичанами у китайцев.
Ботанические сады и аптекарские огороды при университетах – тоже вроде бы европейский вклад (первый появился в итальянской Пизе в 1544-м). Но китайцы, услышав это, лишь посмеются. У них подобная традиция насчитывает три тысячелетия. То же самое касается зоосадов и зоопарков.
Оригинальное изобретение англичан – промышленные выставки типа ЭКСПО, неожиданное развитие парковой темы (первая открылась в Лондоне в 1851-м). На советской почве они превратились в постоянно действующие «выставки достижений» (самая известная – ВСХВ-ВДНХ-ВВЦ в Москве, хотя создавались они почти во всех советских республиках и во многих странах «социалистического лагеря»).
Но сады аттракционов, все эти Луна-парки и Диснейленды – это уже не европейское, а американское изобретение. И в целом Европа по садовой части выглядят на глобусе скромно. Особенно по сравнению с такими цивилизациями, как персидская, китайская и японская.
В других традициях стоит упомянуть Сад Солнца у инков и плавучие сады ацтекского Теночтитлана – нынешнего Мехико. Причем как раз европейцы эти сады и разрушили – вместе с породившими их американскими цивилизациями.
Просилась свинья в огородники
Самый емкий и цельный образ европейского сада – это триптих Иеронима Босха «Сад земных наслаждений», написанный в начале XVI века.
Левая створка изображает традиционный Райский сад, но с соблазнительными подробностями. Есть здесь и сцены аллегорической охоты (то есть образ насилия), и намек на змея-искусителя. Вас обманывали: в раю вовсе не скучно.
Центральная часть триптиха – идиллическая местность, изобилующая фантастическими зверями, птицами, исполинскими плодами и ягодами. Гибрид экзотического курорта, цирка зверей и книжек про Незнайку. Исследователи усматривают здесь аллегории бренности любви, тщеты существования, гибельного сладострастия – каталог грехов и пороков. И в то же время визуальный образ этого мира неотразимо привлекателен и необычайно занимателен.
Третья створка – это ад; иногда уточняют: Музыкальный ад. Музыкальные инструменты здесь – средства пытки нечестивцев. В целом же это ад вполне карнавальный и в то же время технологичный. Смесь антиутопии и ночного кошмара, технопарка и «Алисы в Стране чудес». Абырвалг всем вдруг.
Рассматривать и трактовать аллегории Босха – увлекательное занятие, искусствоведы предаются ему веками. Но выставить эти сады в качестве всемирного идеала никто еще не решился.
Не все стриги, что растет
Рассмотрим и другие аргументы против «доктрины Борреля».
Что касается поединка леса и джунглей – тут сама постановка вопроса выглядит неправильной. Универсальная философская оппозиция – лес и сад (по образцу «природа – культура», «сырое – вареное»).
А джунгли как политический термин – это что-то из марксизма-ленинизма. Запад – капиталистические джунгли. Город – каменные джунгли.
Европа и в этом контексте не выглядит вожделенным оазисом. Михаил Пиотровский разъясняет: «Когда мы начали жить в рыночной экономике, мы, в общем-то, попали в джунгли капиталистического мира... И мы должны были учиться в этих джунглях жить. И учились у наших коллег в Европе в том числе».
Что же касается столкновения леса и сада – актер или театровед тут же вспомнят строки из шекспировского «Макбета»: «Когда Бирнамский лес пойдет на Дунсинан». Пойдет войной, имеется в виду. Действительно, две мировые войны явились на свет из темной европейской чащи.
Правда, сейчас от Бирнамского леса (это в Шотландии, близ города Перт) остался один-единственный дуб. Зато именуется он Деревом Палача.
А русский националист удивится: а чего это они в Европе так боятся джунглей? Тайга в этом смысле гораздо убедительней, да и северный гнус пострашнее будет южных москитов. А где закон – тайга, там медведь, как правило, – хозяин.
Но тут, по моей гипотезе, замешалось колониальное прошлое Европы. На европейское коллективное бессознательное произвели изрядное впечатление такие книги, как «Сердце тьмы» Конрада и «Книга джунглей» Киплинга. А уже на закате колониальной эпохи – «Печальные тропики» Клода Леви-Строса.
Джунгли там рисовались весьма опасными и для жизни непригодными. «Не ходите, дети, в Африку гулять». Это лозунг Корнея Чуковского, но сюжет и многие мотивы своей сказки «Айболит» он заимствовал у англичанина Хью Лофтинга.
Свое дело сделали и кино, и отдельные хлесткие афоризмы. Как, например, такое высказывание Артура Шопенгауэра: «В некоторых частях света водятся обезьяны, в Европе же водятся французы, что почти одно и то же».
А вот слова вьетнамского вождя Хо Ши Мина времен войны с американцами (1964–1975): «Война плохо вооруженной армии против армии современной, оснащенной по последнему слову техники, похожа на битву тигра и слона. Если тигр остановится, слон ударит его своим могучим хоботом. Но тигр днем прячется в джунглях, появляясь лишь по ночам. Он запрыгивает на слона, рвет когтями его спину, а потом снова исчезает в джунглях».
А «лес вообще» для европейцев вовсе не диковинка. В раннем Средневековье большая часть Европы была покрыта лесами. И название Берлин, согласно популярной версии, образовано от Bär – медведь.
В сказках братьев Гримм лес – стихия ужасная и враждебная. Другие романтики (например Вагнер) могли его приукрашивать. Но в любом случае лес – это потустороннее царство, что отмечает и Данте («Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу»). Прежде образ леса как входа в царство мертвых встречался у Овидия и Вергилия.
Герман Геринг был в Третьем рейхе «многостаночником» – не будем перечислять все его посты и звания. Но самой любимой и наиболее почетной он считал должность главного лесничего и верховного егермейстера. Зловещий образ Старшего лесничего появляется в романе Эрнста Юнгера «На мраморных утесах» (1939).
Как бы то ни было, самые технические продвинутые цивилизации – европейская и китайская – свои леса и пущи давно вырубили. Китайцы, впрочем, сегодня усиленно предаются лесонасаждению: у них это что-то вроде «великого сталинского плана преобразования природы». Европейцы же возводят на пустошах целые леса ветряков – кошмар Дон Кихота. Похоже, техника как вторая природа окончательно победила у них природу первую.
И даже образы лесных разбойников вроде Робин Гуда, переваренные и усвоенные европейской культурой, давно уже никого не пугают. А Зачарованный лес Винни-Пуха и вовсе перевел лесную мифологию в детский плюшевый регистр.
Лес – в небо дыра
Цивилизации, как известно, бывают речные, степные, морские и горные. А существуют ли лесные цивилизации?
Иногда таковой называют цивилизацию майя. Она выросла в джунглях мексиканского полуострова Юкатан. И имела все главные признаки цивилизации по Гордону Чайльду: города, монументальные сооружения (ступенчатые пирамиды) и письменность. Но как воздвигались и почему покидались города майя (при отсутствии следов внешних завоеваний и природных катаклизмов), никто толком не знает.
В Евразии самые известные лесные жители – народы финно-угорского корня. Во время последнего оледенения они вышли с Алтая и по мере отступления ледника заселяли подрастающие леса Западной Сибири и Северной Европы. К жизни в тайге они неплохо приспособились. Но об отдельной финской цивилизации речь никогда не заходит.
Другие обитатели лесов и джунглей – африканские пигмеи, амазонские индейцы, племена Юго-Восточной Азии – на титул цивилизованных никогда не посягали. А те же вьетнамцы, например, вовсе не лесные жители. Это земледельцы и рыбаки – обитатели речных долин и морского побережья. Другое дело, что они оказались отличными лесными партизанами.
Русские – тоже не вполне лесной народ. В места, уже населенные финскими племенами, они пришли довольно поздно, заселяли речные долины, а лес выжигали и превращали в пашню – это называется подсечным земледелием. «Был бы лес, а топор сыщем». «Чем дальше в лес, тем больше дров». «Лес по дереву не плачет».
Тем не менее лес – очень важный для нас образ. Мы почитаем своим тотемом Медведя (и даже британца Винни-Пуха присвоили). Соперничаем с ним в агротехнике («Вершки и корешки»). Считаемся с ним родством («Маша и Медведь»). Находим в нем альтернативный интеллект («В медведе думы много, да вон нейдет»). Примеряем на него традиционное право («Виноват медведь, что корову съел, виновата и корова, что в лес забрела»).
Но Медведь может олицетворять и иррациональный ужас («Скирлы-скирлы на липовой ноге»). А такие герои наших сказок как детоубийца Яга и отмороженный Морозко, – тоже лесные жители.
Владимир Березин пишет: «А наши сказки и не сказки вовсе. Наши сказки – это жизнь. В них черная вода лесного озера и кипящая поверхность молодильного котла с вареным царским крупом. В них горький военный вкус каши из топора и сиротский плач медвежьей родни. В них гусеничный лязг самоходной печи и щучий присвист несбывшихся желаний».
А вы говорите – Бирнамский лес.
Русские разработали и систему лесной фортификации: засеки, заставы, волчьи ямы. Партизанские таланты русских и белорусов-полещуков также свидетельствуют, что лес для нас среда родная и привычная, даже на бессознательном уровне. Об этом говорят и новейшие пословицы: «Чем дальше в лес, тем легче целиться в спину». «Чем дальше в лес, тем толще партизаны». И моя любимая: «Шел я лесом-камышом, видел Фрейда голышом».
Говорят, в ходе Великой Отечественной, когда боевые действия приблизились к границам Германии, советское командование серьезно готовилось к антипартизанским действиям. Никому не могло прийти в голову, что партизан среди немцев просто не будет.
Если сад превращается в лес
В ХХ веке у русского леса было два присяжных певца. У Михаила Пришвина это место действия большинства произведений. У Константина Паустовского – большой цикл рассказов, повести «Мещерская сторона» и др. Есть и версии для самых маленьких – книги Виталия Бианки, Евгения Чарушина, Николая Сладкова, всяческие «Лесные газеты», «Лесные школы» и «Лесные сказки».
Особняком стоят два опуса, претендующие на философское осмысление. Это «Русский лес» (1954) Леонида Леонова и «Улитка на склоне» (1965) братьев Стругацких.
Роман Леонова, где научно-хозяйственные ристалища о судьбе леса накладываются на события Великой Отечественной, нам должен быть особенно интересен.
Но сегодняшнему читателю он покажется невыносимо старомодным. Длиннейшие речи в стиле Айн Рэнд (соцреализм – не только советское явление). Детективные расследования, замешенные на политических доносах. Сплошные сюжетные натяжки и несуразности. Абсурдное поведение героев – его отмечал еще Андрей Синявский в трактате «Что такое социалистический реализм?».
Девушка Поля с военным заданием пробирается в тыл врага. Ей предписано выдавать себя за сторонницу немцев, но в разговоре с гитлеровским офицером Поля почти сразу начинает этого офицера гневно обличать. Тираду свою она заканчивает так: «Ну, нечего сидеть теперь, работай... веди, показывай, где у вас тут советских девчат стреляют?»
В рассуждении прагматики это поступок безумный: Поля губит себя и проваливает задание. Но поступок ее, замечает Синявский, исполнен религиозного значения. Ни при каких условиях, даже для пользы дела, положительный герой не смеет казаться отрицательным. Даже перед врагом он обязан демонстрировать свою добродетель.
Запомним два важных урока: русский лес – это политика и абсурд. В совокупности эти факторы дали, например, идею Трофима Лысенко о самозарождении кукушек из чужих яиц под воздействием ритмического лесного кукования.
Что же касается «Улитки на склоне» – это самое загадочное и самое любимое произведение Стругацких. Разобрать его сколько-нибудь подробно здесь не получится. Приведем только признание Бориса Стругацкого из «Комментариев к пройденному».
«Улитка» писалась в несколько приемов, и смысл ее стал ясен соавторам далеко не сразу. Но в один прекрасный день в набросках появилась строчка: «Лес – будущее».
«Именно с этого момента все встает на свои места... – пишет комментатор. – Во всем появляется скрытый смысл, каждая сцена наполняется новым содержанием… Лес – это Будущее. Про которое мы ничего не знаем. О котором мы можем только гадать, как правило, безосновательно... О Будущем, если честно, мы знаем сколько-нибудь достоверно лишь одно: оно совершенно не совпадает с нашими представлениями о нем. Мы не знаем даже, будет ли мир Будущего хорош или плох… К нему нельзя будет применять понятия «хороший», «плохой», «неважнецкий», «ничего себе». Он будет просто чужой и ни с чем не сравнимый, как мир современного мегаполиса ни с чем не сравним в глазах каннибала с острова Малаита».
Культура растет как лес, а не как сад. А лес р8/7астет и перепутывается сам собою, днем и ночью, в жару и в холода.
Но лесники и лесорубы трудятся по расписанию, да и карьера их подвержена всяким неожиданностям. Абсурдно-бюрократическая жизнь Управления, имеющего дело с таинственным Лесом, составляет в романе Стругацких отдельную линию.
Восстание масс у Хосе Ортеги-и-Гассета трактуется как ответ на вызов чрезмерного усложнения. Старая цивилизация постепенно обрастает косной материей, роговой оболочкой: это отмершие учреждения, изжитые ценности, устаревшие нормы. «Необходимо упрощение; оно несет гигиену, лучший вкус, экономию – когда меньшими средствами достигается большее».
И это сообщает нам кое-что существенное по теме «Лес и война». Война – это радикальное упрощение всего на свете. Сад – упрощение леса.
Правда, гражданскую войну в Испании Ортега не пожелал считать гигиенической процедурой. Фалангисты и коммунисты в качестве садоводов и санитаров леса его не устраивали.
И напоследок еще одно высказывание. Владимир Жириновский на вопрос, что он скажет Господу Богу на том свете, отвечал: «Обратно отправьте меня – мне нужен билет обратно. Я не хочу здесь лежать в райском саду. Лучше я буду где-то в тайге идти полуголодный, но помогать людям».
Это, конечно, такая же демагогия, как у Жозепа Борреля. Но, пожалуй, более яркая.
А вы говорите – сад, сад. Сначала подумайте, потом говорите.
