Борис Подопригора
После десятилетия войны в Афганистане советских войск уже не осталось. Фото РИА Новости
День 15 февраля посвящен всем соотечественникам, исполнявшим после Второй мировой войны воинский долг за пределами Отечества. С февраля 2022 года уже неуместен ветеранский «афганоцентризм», но именно Афганистан преподал урок на 35 лет: ничто нет важнее полевого опыта.
География присутствия
Из примерно миллиона «послевоенных» ветеранов ныне здравствуют менее 500 тыс., прошедших более чем 20 стран. Если не считать Афганистан с предельными для него 108 тыс. наших интернационалистов (группы войск в странах Варшавского договора и Монголии также не в счет), больше всего наших военных находилось на Кубе (1962–1993), «разово» – свыше 40 тыс. человек.
Кроме судьбоносных для Китая и Северной Кореи советских миссий в конце 1940-х – начале 1950-х годов (с поправкой на историю не будем численно измерять наше там присутствие) наиболее эффективно мы проявили себя на той же Кубе и во Вьетнаме (1961–1991), на пике – 11 тыс. человек). Помимо Афгана наиболее активно наши военные участвовали в боевых действиях в Африке – в Анголе (7 тыс.) и Мозамбике (5 тыс.) – с 1975 года до начала 1990-х. Впрочем, данные по последним двум странам некоторые историки-очевидцы считают завышенными.
«Системно и целеустремленно» – также в 1970-х – советские силы находились на Арабском Востоке: в Египте, Сирии, Ираке, Северном и Южном Йемене, Ливии, частично в Алжире – суммарно более 2 тыс. человек. Самая неизвестная из горячих точек – Индонезия (1961–1963) (до 2 тыс. человек). Самый неожиданный опыт мы – иногда в режиме встречного боя – приобретали, пестуя армии противостоящих сторон – Эфиопии и Сомали (1977), а также Южного и Северного Йемена (середина и конец 1960-х).
По численности советских интернационалистов и географии их присутствия имеются разночтения, иногда связанные с порядком замен (бывали длительные – притом массовые – накладки сменщиков на отслуживших), а также, повторю, фактической недоукомплектованностью наших советнических аппаратов, а заодно двусмысленностью военно-гражданских задач. Так, например, в Чили при Альенде те же вертолеты, изначально имеющие двойное назначение, поставлялись как по гражданским, так и по военно-техническим контрактам (иногда – формально через Кубу). То же относилось к целому ряду других стран.
Помощь или вмешательство
Главный политический мотив нашего интернационализма – застолбить за Советским Союзом и социалистической системой место, освободившееся после ухода колонизаторов. Условием оказания военной помощи, тем более с командированием «советников, специалистов и переводчиков» (устойчивое словосочетание, исключавшее переводчиков из числа специалистов), являлась официальная просьба законных на то время властей, пусть и с подтверждением этими властями идейно-политического союзничества с Москвой.
Без этой оговорки, как и подробного предисловия не обойтись из-за многочисленных спекуляций-противопоставлений помощи вмешательству. Существеннее общая оценка всех видов нашей помощи по местам ее оказания. С учетом тогдашних реалий она в целом была полезной для страны, особенно в части подготовки местных кадров. Они впервые образовали там какой ни есть средний класс в отличие от предшествовавшей ему «подколониальной» компрадорской прослойки.
Афганистан: пять вопросов
Теперь собственно об Афганистане. 10-летней войне посвящены уже сотни исследований и тысячи мемуарных книг с разной долей допущений. Придерживаясь принципа очевидности для участника событий, подведу наименее разноречивый итог. Конспективно отвечу на типичные вопросы. Их, как правило, пять.
Первый вопрос: зачем мы туда вошли?
Во-первых, решение на ввод войск зиждилось на логике глобальной конфронтации: или мы опередим Запад, или он нас. И уже неважно, насколько этот Запад стремился подчинить себе именно Афганистан, феодальную страну, занимавшую 108-е место из 129, по тому времени относившихся к развивающимся. Впрочем, не только мы и не только тогда считали, что «свято место пусто не бывает».
Во-вторых, более предметная задача состояла в том, чтобы отдалить от советских рубежей угрозу исламизма, который стал реальностью после антиимпериалистической революции в Иране – у наших тогда общих с Афганистаном соседей. Именно в Афганистане исламизм и империализм грозили сдвоить ряды. Они их и сдвоили.
В-третьих, это идеологический соблазн, исходящий от кабульских правителей. Они всегда рассчитывают на внешнюю помощь в поддержании государственности этой этнически и социально сверхпереплетенной страны. В этом смысле вторичны и социалистическое оправдание Тараки–Амина–Бабрака–Наджибуллы, и не менее иждивенческое – их предшественников и преемников. Лишь талибы (запрещены в РФ) – да и то относительно – пытаются опереться на кажущуюся пуштунам самодостаточность под сенью «единственно правильно трактуемого всемирно побеждающего» учения пророка. Парадокс состоит в том, что Афганистан всегда безопаснее «кормить», чем рассчитывать на его самоокупаемость. Об этом забыли не только мы. И не только тогда.
Наконец, в 1979-м что-то да значила «интернациональная солидарность с братским народом». Своих единоверцев Москва бросить не могла, ибо на ней строился весь «антиимпериалистический лагерь». Была и уверенность в победоносности своей армии, доказанная в Венгрии 1956 года и Чехословакии 1968-го. Сработал и импульс недавней вьетнамской победы, подтвердивший, что нет таких крепостей, которых мы не взяли бы… Проводилась аналогия со Средней Азией, в XIX веке «умиротворенной за 30 лет, а в 20-х годах XX – за три года». Наконец, был еще жив и горький романтизм далекой «Гренады моей». Взыграло и самолюбие, оскорбленное чилийской осенью 1973 года.
Второй вопрос: что мы делали в Афганистане? Строили эту страну по лекалам советской Средней Азии. Причем с упором на социально-экономические реформы – без изначального посягательства на культурно-исторические традиции афганцев. Беспрецедентные для афганской истории более 150 только общегосударственных объектов тому подзабытое подтверждение: сколько их осталось сегодня, если не считать аэродромы? Да, это строительство опиралось на нашу военную поддержку. Потому что тех, кого мы хотели видеть энтузиастами-реформаторами и друзьями СССР, оказалось удручающе мало.
В практическом смысле пришлось противостоять сотням племенных и прочих формирований, воевавших за неизменный для них уклад жизни, не вникая в социальные новации, уклад, что лет на 200 отстоял от общепринятых представлений второй половины ХХ века. В подтверждение – диалог с афганцем, который услышал про Москву: «За сколько сатлов (ведер) маша (дешевая бобовая культура) можно в Москве купить ишака? – В Москве нет ишаков. – Неужели такой маленький город, что не нужны даже ишаки?»
Свою лепту внесли и западные «товарищи», не погнушавшиеся собрать против нас и глобально террористическую «Аль-Каиду» (запрещенная в РФ террористическая организация) с ее медийно запрещенным продолжением в лице «Исламского государства» (запрещенная в РФ террористическая организация), и «раннефеодальный «Талибан» (запрещенная в РФ террористическая организация).
Многое ли у нас получилось? Куда меньше того, чего добивались. Причины – смотри выше… Но! Даже потомки тогдашних моджахедов – дехкане (крестьяне) – дуканщики-караванщики-менялы и прочие – к советским относятся скорее с ностальгией. Хотя бы потому, что шурави не только сливали солярку и давали лекарства, но и торговались на базарах. Значит, уважали тамошних трудящихся. На афганском ковре, вывешенном на международной выставке-ярмарке, красуются «голубая мечеть» в Мазари-Шарифе и советский танк Т-72… Или еще образнее: афганский беженец в Париже, разговорившись с заезжим шурави, не скрывает восторга: «Шурави – это круто!»
Третий вопрос: какую цену заплатили СССР и афганцы? Остановимся на цифрах, сколько-нибудь документальных и сбалансированных. Советский Союз потерял около 15 тыс. военнослужащих при приблизительно 50 тыс. раненых, травмированных, ставших больными и т.д. До трети всех погибших и пострадавших стали жертвами несчастных случаев, как связанных, так и не связанных с боевой обстановкой. Попали в плен и пропали без вести 417 военнослужащих (из них 130 были освобождены до вывода советских войск). Судьба остальных доподлинно неизвестна. Кстати, США тоже за десятилетие вьетнамской войны потеряли погибшими в четыре раза больше, без вести пропал 1741 американец.
Поддержка кабульского правительства стоила нам 800 млн долл. ежегодно. На содержание 40-й армии (ведение боевых действий) также ежегодно расходовалось около 3 млрд долл. (в ценах тех лет). Потери афганцев – по документам, к которым, разумеется, можно придраться, – не менее 300 тыс. военнослужащих правительственных сил, госслужащих и мирных жителей. Ранеными могли быть более 80 тыс. человек. Покинули страну от 2,7 млн жителей. Повторю: мы не искали минимальных цифр. Мы отвергли сильно политизированные уверения со многими нулями в конце. И проклятиями нам в спину.
Четвертый вопрос: и какой вывод? Подождем с выводами. Вместо них назовем главный парадокс, он же урок всей афганской кампании. Не было ее «бизнес-плана». Оказался не просчитан объем экономической нагрузки на нашу страну, без того втянутую в нескончаемую гонку вооружений. Мы не оценили и преференции от контроля за пустынями и горами. Даже строительство железной дороги из Термеза в Хайратон предполагало фактически односторонние поставки в Афганистан. Так или иначе лозунг Великой Отечественной «Мы за ценой не постоим!» оказался клиширован совершенно в другой геополитической обстановке. Этим не исчерпывается череда причинно-следственных увязок, иллюзий и порывов, преисполненных лучшими намерениями, над которыми витали не прописанные «даешь!», однокоренные с «авось». Вот о чем следует помнить…
Но есть и другое. Сегодняшнее состояние Вооруженных сил и вообще военного дела напрямую связано с опытом афганской и чеченской войн. Это относится и к успехам, и к проблемам. Нашим и наших противников. Нас Афганистан подтолкнул к системному обучению на поле боя, другие оказались к этому менее расположенными. Иная публицистика сегодня неактуальна.
Пятый вопрос: что теперь с Афганистаном? Его состояние, а заодно и статус бесстрастно определим так: это, как и прежде, формально самостоятельное образование, мало понятное широкому международному окружению и угрожающее соседям своей непредсказуемостью. Почти 20-летнее западное присутствие в нем сколько-нибудь рационально оправдывалось исключительно размещением американских баз вблизи Ирана, Китая, Средней Азии и Пакистана…
При этом большинство афганцев: а) менее, чем когда-либо, осознает себя гражданами единого государства, так как за несколько военных поколений привыкло рассчитывать лишь на родное племя, а то и «отряд самообороны»; б) считает «Талибан» силой, единственно регламентирующей духовную и материальную сферы бытия; в) воспринимает иностранцев в лучшем случае как источник разнообразия «наркоцентричной» хозяйственной жизни, не становящейся от этого богаче из-за всепоглощающей коррупции, в худшем – цивилизационными антиподами, навязывающими им «марсианские» стандарты и воззрения; г) относится к войне как форме существования, единственно доступной их пониманию и опыту; д) не испытывает угрызений по поводу своей глобальной наркоэкспортной роли: до 60% всех внутриафганских финансовых расчетов так или иначе связаны с наркобизнесом, ныне менее признаваемым, чем до августа 2022 года. Тем не менее «наркознаменатель» внутренней жизни Афганистана все более распространяется на остальной мир. Грустно…
Войне конец!
Лучше вспомню утро 15 февраля 1989 года. В версии тогдашнего офицера связи взаимодействия с военными наблюдателями ООН, проще говоря, со мной – военным переводчиком. Около восьми утра мимо ооновского поста в Турагунди, на афганской стороне речки Кушка, прогромыхал последний в выводимой нами колонне грязный танковый тягач. С залихватской надписью при многих шрифтах «Ленинград–Всеволожск». Минут через 40 за нами – двумя ооновцами и мной – прибыли уже не армейские посланцы, а пограничники. Невысокий плотный майор налетел на меня с требованием найти… простыню. Немедленно и во что бы то ни стало. Нашел не без приключений и вручил.
Около 10.00 эта простыня оказалась за нашим остановившимся «уазиком» на середине моста через речку Кушка. Мы, пятеро советских – двое сопровождавших нас, двое нас встречавших и я – вытерли о нее ноги. Встретивший нас полковник-пограничник с непередаваемым чувством произнес матерно-хлесткое: «Ну что, ребята, войне, скажем так, конец!..»
В 10.20 канадский военный наблюдатель ООН майор Дуглас Майр произнес фразу, перевод которой я осилил не сразу, но помню до всхлипов и придыхания: «Насколько мне известно, по западной оси вывода советских войск не осталось». Точка.
И не хочется ничего добавлять… У французов, считающихся основоположниками военной историографии, есть заповедь: задача очевидца состоит в честном воспроизведении того, что он видел. Выводы сделают внуки…
