Толпа вместо общества

Пушкин давным давно задал вопрос по определению риторический: «Куда ж нам плыть?» Красная площадь. Физкультурный парад. 1938 год. Фото с сайта www.goskatalog.ru

Градус повышенной эмоциональности, в котором естественно пребывает российское общество, нуждается в разумном контроле. Тем более что в искусственно нагнетаемом напряжении доминирует рассчитанная на психологическое заражение истерия персон разного содержательного достоинства и калибра, но равно болезненно активных. Диапазон широк.

Этой разношерстной компании, своей целью ставящей вещь банальную – обретение государственного многомиллионного грантовского пирога, вдобавок к тому, что они уже прокричали на всех углах, добавить нечего. И, наверное, вспоминать о них не стоило бы, если бы…

Если бы не звучащее в обществе эхо в форме повышенной активности разного рода иных «патриотических доброхотов», якобы озабоченных граждан, объединенных технологией и «большой целью» – превратить нормально думающее и чувствующее общество в иррациональную толпу, направляемую гуру-вождем, ими назначенным.

Ловушка равной анонимности

Что такое масса или масса-толпа? Теоретики психологии народов и масс Гюстав Лебон, Габриэль Тард, Зигмунд Фрейд, Хосе Ортега-и-Гассет, равно как и их последователь и интерпретатор Серж Московичи, сходятся в ее определении как временной совокупности низовой части общества – равных анонимных субъектов. Эта часть – довольно примитивные во всех отношениях персоны, те, кого обычно именуют «простой народ», чьи банальные идеи и эмоции совпадают и, не сдерживаемые индивидуальным критическим разумом (либо не включающимся у них в нужный момент, либо и вовсе не действующим в силу его слабости или отсутствия), выплескиваются наружу и посредством заражения взаимно усиливают друг друга.

Это, к примеру, бросающиеся в ноги «любимому руководителю» людские группы, уродующие друг друга в потасовках футбольные фанаты или впадающие в истерию поклонники поп-звезд. Идеи и эмоции персон массы-толпы могут проистекать из фрагментарных восприятий реальности, отрывочных воспоминаний разной глубины, фантазий о будущем, а их действия колеблются в диапазоне от немотивированного милосердия до необузданной жестокости.

На первой стадии возникновения толпы-массы заражение внутри нее, как правило, стихийно. В то же время она жаждет и вскорости обретает своего выразителя-вождя, который начинает действовать, целенаправленно внушать-влиять. Но бывает и наоборот: самозванные вожди пытаются создать себе толпы-массы. Впрочем, это не важно, так как в обоих случаях с момента явления вождя амебоподобное сообщество вступает в свое новое состояние – покорного подчинения его воле. При этом в соответствии с «законом посредственности», уровень этой человеческой общности стремится к низшему уровню ее членов. «Толпа, масса – социальное животное, сорвавшееся с цепи», – уточняют исследователи.

Превратившийся в толпу-массу социум – ядовитое новообразование. В нем рушится привычный порядок вещей – устои семьи, религии, политики, духовных ценностей, родной почвы. Вместо кровных уз возникают навязанные вождем отношения клановой родственности и чуждости, «свойскости питающегося корешками народа-бурундука», сугубо корыстно понятые польза и выгода. Скрытая в «простом народе» глубинная прелесть доверчивости и подчинения вместе с услужливостью по отношению к обожаемому властелину обретает реальную жизнь.

Поскольку в сердцевине массы-толпы лежат эмоции, для их формирования и последующего манипулирования особо значима роль пропагандистски поданного печатного слова и зрительного образа. Из истории известно, сколь глубоко и постоянно этими инструментами пользовался, как тщательно их инициировал, отслеживал и ими руководил, например, любимый «товарищами» Иосиф Сталин.

Бытие индивида в массе подобно его состоянию в гипнозе. Гипнотическая идея приносит с собой конкретные образы, которые включают сознание, запуская серии элементарных ощущений и понятий. Обобщенное понятие-чувство материализуется в непосредственное восприятие, в результате чего происходит отказ от концептуального мышления и переход к мышлению образному. Кроме того, поскольку память загипнотизированного много обширней памяти человека в состоянии ответственного бодрствования, для него открывается «проход» в глубокое общечеловеческое прошлое, прежде недоступное. Известно, что под гипнозом пациент вспоминает места, фразы, песни и даже говорит на языках, о которых в обычном состоянии понятия не имел. Само собой, и привычные, равно как и жизненно необходимые в прошлом, состояния (ненависти, дружественности или покорности, например) актуализируются помимо воли и осознания.

Так же как у индивида, в гипнотическом состоянии массы-толпы любая идея легко превращается в действие, любой образ делается реальностью. Люди толпы не отличают реального мира от воображаемого. На основе своей психической общности масса действует коллективно-бессознательно, а вождь посредством иррационально выстроенной пропаганды ею манипулирует, в том числе при нужде обеспечивая доминирование фантазии над памятью или, наоборот, памяти над фантазией.

Россия и глобальный поворот

Воздействие на общество, к которому толкают самозванные патриоты-манипуляторы, отличается от его нормального функционирования не только по целям и методам организации, но и по предполагаемому содержанию. Компания купальщиков в бытовых стоках постоянно твердит о своей «верности» русской культуре и ценностям русского мировоззрения, извращая их или не имея о них сколько-нибудь серьезного представления.

К русскому мировоззрению – русскому не в этническом, как у «патриотов», смысле, а как наименованию отечественной культуры – сегодня принято обращаться в специфически-актуальном контексте в связи с проводимой спецоперацией. Однако нельзя упускать из виду и поставленный президентом Владимиром Путиным во главу угла отечественной современности долговременный тренд – заменить мировую архитектонику с центрированием вокруг многовековой англо-саксонской колониальной модели многополярным мироустройством, избавленным от колониализма. Россия предложила миру и сейчас возглавила этот наметившийся глобальный поворот, поставив в центр внутренней политики идею национального единства на основе «длинного мировоззрения».

Подчеркну, особенно важна необходимость осознания ответственности за совершаемое: ведь еще не так давно СССР именовал себя инициатором и авангардом в движении всего человечества к светлому коммунистическому завтра, чем в итоге не оказался.

Из этого осознания вытекает особая ответственность всех, кто имеет дело не только с кратковременными пропагандистскими акциями, но прежде всего с долговременным «длинным мировоззрением». Принципиально важно уяснить, что в отличие от актуальных пропагандистских акций, оно не формируется посредством воздействия извне, как это пытались представить еще советские пропагандисты. (В советском бытии у них в ходу было знаменитое, почти сакральное: «Я из тебя человека сделаю!») Оно свободно складывается в процессе освоения культуры, на что требуется время. В этом свободном и сознательном выборе каждым индивидом – гарантия его долговременности и прочности.

Любая толпа – собрание безымянных.  Фото Reuters

Содержание «длинного мировоззрения» вытекает из честного, этически осознанного прочтения отечественной истории и неспешного размышления вместе с русской философствующей художественной литературой.

Исторически сложилось так, что русская литературная классика органически содержала в себе философию. Конечно, не ее специфические разделы – например, аналитическую философию или философию науки, а прежде всего философскую антропологию и философию культуры. Тем более, если говорить о последнем 200-летнем историческом периоде в жизни страны, то в царствование Николая I и в советское время философия как таковая была либо запрещена, либо существовала в идеологизированном виде, либо пребывала в подполье. Ее подлинное многообразие начало открываться лишь с 90-х годов прошлого века. И хотя для глубокого и всестороннего ее освоения прошедший с тех пор срок мал, у нас не остается иного выбора, как, откликаясь на императив «длинного мировоззрения», к ней активно обратиться уже сегодня.

Первый мировоззренчески значимый смысл художественной философии – присутствие в ней предельно широкой философской тематики и проблем, занимающих в произведении центральное место, выделяемых автором в качестве предмета исследования. Это темы добра и зла, природы человека и смысла его бытия, его ничтожества и достоинства, любви и ненависти, свободы и насилия. Это вопросы о природном мире и социуме, о внутреннем мире помещика и крестьянина, интеллигента и революционера, созидателя и разрушителя.

Второй – непредвзятая, лишенная навязчивого наставничества и идеологизации авторская позиция, позиция наблюдения и понимания. Она располагает к диалогу просветителя и просвещаемого, закладывает основы свободного мышления, в подлинном смысле просвещения, как определял Кант, «признака совершеннолетия», «смелости и способности пользоваться своим умом».

Философская позиция наблюдения и понимания в отечественной классике довольно типична и неоднократно воспроизводилась многими авторами. Она доминирует у Льва Толстого, когда придуманный образ-идеал или учительский тон отступают в сторону; у Федора Достоевского, когда ему удается отойти от идеологической позиции православного национализма. В полной мере эта установка свойственна Николаю Лескову и Антону Чехову, Михаилу Шолохову как автору «Тихого Дона» и Андрею Платонову – повествователю о Чевенгуре, котловане и ювенильном море.

Третье мировоззренческое свойство художественной философии – способность в образной форме выходить на собственно философскую проблематику. Как, например, у Пушкина или Андрея Платонова.

И наконец, говоря о методологии русской философствующей литературы, следует привести позицию Семена Франка, для которого раскрытие в творчестве «национального духа» достижимо через «понимание и сочувственное постижение». Без со-чувствия нет понимания и постижения.

«Лишние люди» и «позитивное дело»

Отечественная философствующая художественная литература, начиная с Дениса Фонвизина, сразу обращается к фундаментальной философской проблеме – переустройства общества и человека. Центральную роль в этом процессе автор «Недоросля» отводит государству в лице самодержца. Главные действенные начала комедии – честный государственный чиновник Правдин, образцовый офицер Милон и предприниматель Стародум – субъекты преобразований. С их помощью зло наказано, а добро торжествует. Народ – пассивный объект благодеяний.

Однако реальность показала, что предложенный Фонвизиным конструкт – лишь желанный для монархически настроенных писателей идеал. Следующие за Фонвизиным философствующие авторы надежды на действенное просвещенное государство разделяют далеко не всегда. В философско-художественной сфере настает эпоха «лишних людей» и «мертвых душ». Их олицетворение – герои Александра Грибоедова, Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Николая Гоголя.

При этом в произведениях философствующих писателей выстраивается система смыслов и ценностей – свободы и рабской зависимости, любви и ненависти, чести и достоинства, судьбы и самоопределения. Пушкин, к примеру, не только анализирует эти феномены, но предлагает их иерархию, помещая на вершину ценность человеческой жизни и семейного блага. А Лермонтов возвышается до вопроса об абсолютном доминировании божественного предопределения, о судьбе как неизбежном. Обреченный быть духом зла демон дерзко перечит Богу: «Всесилен, так и прав?»

Поворотный пункт в разработке системы русского мировоззрения – творчество Ивана Тургенева. «Записки охотника» – первая полная энциклопедия природы русского человека, в которой ясно прорисовываются два его главных типа – активно хозяйствующих субъектов (Хорь и Бирюк) и пассивных, органично сосуществующих с природой помещиков и крестьян-созерцателей.

Вместе с тем шеститомная романная проза автора «Записок» ясно ставит кардинальный для России вопрос: действительно ли мы страна «лишних людей» и «мертвых душ» или и у нас возможно «позитивное дело»? И если да», то как? Романы – «Рудин», «Дворянское гнездо», «Отцы и дети», «Накануне», «Дым» и «Новь» – философско-художественное исследование проблематики созидания, заканчивающееся утверждением полезности «малых дел». В лице управленца Соломина (роман «Новь») Россия наконец обретает долгожданного позитивного героя-созидателя, впрочем, общественным сознанием практически не востребованного и даже не замечаемого до сих пор.

Вместо этого в русской литературе начинает укореняться заданный «новыми людьми» Николая Чернышевского (о его романе «Что делать?» Ленин говорил как о великом произведении, которое его «перепахало») и не сломленный «Бесами» Достоевского крен – революционистская идея, которая в конечном счете вылилась в ленинско-сталинский императив уничтожения человека «старого мира» и сотворения человека «мира нового».

Но для того, чтобы «новый человек» почувствовал себя в полной мере счастливым, он, как оказалось и чего не могла помыслить литература, должен быть лишен памяти и познания, надежно отсечен от прошлой жизни большой революционной кровью, тотальным уничтожением социальных слоев и групп – помещиков и духовенства, дворянства, офицерства и кооператоров, небольшевистских политиков и вчерашних большевистских соратников, интеллигентов и ученых, зажиточных крестьян, «провинившихся народов» и иных людей «мира старого».

Русская философствующая художественная литература, повествующая о реальной, а не выдуманной истории страны в духе «Истории ВКП(б). Краткого курса», естественно, была запрещена, а ее создатели и читатели изгнаны из страны, загнаны в подполье или уничтожены. Таким способом в Советском Союзе был обеспечен фундаментальный смысл ленинизма – недопущение в стране капитализма и, напротив, организован прыжок из феодализма в коммунизм.

***

Честная история создает необходимость и позволяет учить невыученные в прошлом уроки, решать не решенные ранее задачи. Иначе на свет из старого хлама вновь появляются новые старые монстры национал-патриотического хаоса, пытающиеся превратить общество в массу-толпу.