Александр Рубцов
Сырьевая модель – это определенная историческая глубина, определенные скорости и сверхтяжелые инерции. В этой модели даже население воспринимается как возобновляемый ресурс. Фото Reuters
В философии есть понятие «исторический размер события». Изломы, подобные нынешним, выпадают не на каждый век, как таковые опознаются не сразу, а поначалу и вовсе могут выглядеть капризами гиперактивной политики. Ожесточенные конфликты и болезненные ломки тем более скрадывают размерность процесса. Что это было, видится на расстоянии.
Наконец, бывают изменения, для наличных понятий и взглядов просто негабаритные, выходящие за рамки обычного здравого смысла и бытовой разумности. Здесь требуются специальные, расширенные техники анализа, с другим пространством охвата и временем последействия.
Неуспевающих – на вечную пересдачу
Панорамного зрения не хватало и в мирное время, но у фронтовых прицелов своя оптика. Они выхватывают лишь отдельные сцены театра военных действий, их политического сопровождения и прикрытия. За кадром оказываются вызовы и сверхзадачи, еще вчера безоговорочно признававшиеся неотложными, критичными для страны «по жизненным показаниям». Надо иметь железные нервы и мозги, чтобы на фоне совершенно убийственных хроник и перегретых эмоций доказывать, что большая гражданская повестка именно сейчас не только не снята и даже не отложена, а наоборот, выдвинута на первый план как императив выживания.
Это, в частности, весь комплекс «смены вектора развития»: зависимость от импорта товаров и технологий в обмен на экспорт сырья и энергоносителей, тупики сырьевой модели и ресурсного социума, засилье паразитарных стратегий, перерождение институтов и практик, самого государства. Весь этот и без того просроченный исторический вызов в боевой обстановке включается буквально в расписание дня.
Но, похоже, сейчас такого рода проблемные излишества мешают всем – и пацифистам, и борцам за мир, желательно за весь. И это можно понять. Психические защиты предохраняют от перегрузки. В переживаниях быстрой политики человек прячется от большой истории с ее подчас непереносимыми масштабами и оценками. Оперативная идеология также сбрасывает все, что мешает жить и действовать, не приходя в сознание. «Так трусами нас делает рассудок».
Однако при всех радостях наступательного порыва системные проблемы не получится отложить на «после победы». Во-первых, никакого «после» не будет. Независимо от фаз боестолкновения или перемирия на любом этапе эта линия фронта прочерчена куда глубже, если не навсегда. Во-вторых, настоящая эскалация процесса уже не очень зависит даже от гипотетической остановки конфликта.
Многое еще впереди, хотя и через паузу. Вопрос месяцев. Далее все, записанное в категорию «пока не горит», начнет взрываться от любой детонации. Военный акселератор сжимает резерв времени даже не в разы, а до нуля. Скоро в сообщениях от российского информбюро начнет меняться сам репертуар, отражающий совсем другой состав и масштаб текущих проблем.
Не так давно в России был редкий момент, когда программные идеи экспертного сообщества и самой власти чудесным образом совпали, в том числе в официальных документах. И формулировались крайне резко. В 2008 году Владимир Путин разъяснял на расширенном заседании Госсовета РФ, посвященном стратегии национального развития: следуя «инерционному энергосырьевому сценарию, мы не сможем обеспечить ни безопасности страны, ни ее нормального развития, подвергнем угрозе само ее существование». Сказано будто в преддверии большого похода.
Вертикаль отнеслась к этим призывам перпендикулярно – как к очередному эффектному преувеличению. Понадобилась целая военная экспедиция, чтобы увидеть, до какой степени все это не пустые фразы. Уже сейчас ключевые пункты программ и «дорожных карт» тех разработок врываются в актуальную повестку, но уже в совсем ином качестве, не только как стратегические установки, но и как оперативные задачи, которые надо не решать (как все эти годы), а решить результативно и быстро.
Далее нам останется с живым интересом наблюдать, как лавина базовых проблем, заведомо не решаемых ручным управлением и чисто технически, будет сносить даже скромные ожидания. Это проблемы перераспределения и недопроизводства, регулирования и контроля, собственности и власти, прессинга и барьеров, нормативно-правовой базы, институциональной среды в целом.
Технократия опять упрется в гуманитаристику, в проблемы социально-политической культуры, обычного права и практик повседневности, массовой ментальности и психоидеологии, динамики сознания и инерции коллективного бессознательного, самой философии перезревших преобразований. Для многих это новое расписание занятий будет ликбезом с принудительным практикумом и очень доходчивыми выводами.
Или не будет. История умеет так «ничему не учить», что отбрасывает неуспевающих на вечную пересдачу.
Злая ирония истории
Многое уже сейчас вполне осязаемо. Одно из понятных жизненных заданий – форсированный запуск собственных производств. Тема изначально была встроена в общую идеологию импортозамещения, но пока реализуется скорее как выборочный, реактивный ответ на санкции в отдельных проектах и программах. Но импортозамещение – это стратегия и политика, а не список изделий. Начинается с простых товаров – от таблеток, гвоздей и семян свеклы, но далее номенклатура дыр растет как снежный ком. Дефицит мелких комплектующих может останавливать уже не импорт, а целые собственные производства. Со временем даже отпетые энтузиасты сталкиваются с проблемами повышения себестоимости при снижении качества замещающего ответа.
Далее выясняется, что не обойтись запуском отдельных производств: речь идет о восстановлении производства как такового (а это и есть смена вектора). Академически бескомпромиссная формулировка «Россия производит впечатление великой страны, но больше ничего не производит», кроме шуток, отражает видовое отличие, типаж политэкономики. Начинается с примитива голландской болезни: при заоблачных ценах на сырье и энергоносители сначала проще и дешевле купить чужое, а потом нечего восстанавливать из своего. Но затем пресловутое сырьевое проклятье перерастает – уже переросло – в проклятье институциональное.
Система институтов и практик, работающая на перераспределение доходов от сырьевых продаж, враждебна собственному производству в корне и по определению. Типичная игра с нулевой суммой. И когда сырьевая модель входит в терминальный кризис, вдруг выясняется, что требуемая несырьевая альтернатива, во-первых, нужна сразу и вся в готовом виде, а во-вторых, не возникает в одночасье и по приказу.
Поверх этого всплывает задача экспортозамещения – вытеснения экспорта добытого экспортом произведенного. Цель – обеспечить предложение вовне собственного несырьевого продукта для эквивалентного обмена в необходимых объемах.
Упреждающие меры здесь должны приниматься из затакта, заранее, с учетом лага сопротивления, пробуксовок и практически исчерпанного ресурса времени. Есть мнение, что зоны принятия решений и точки невозврата уже пройдены, и даже не вчера, однако многие до сих пор готовы утешаться паллиативами и отдельными примерами для поддержания иллюзий у начальства. Когда-то подобное ласково называлось очковтирательством.
В более общем виде преодоление зависимости от экспорта сырья и импорта товаров и технологий трактовалось как смена цивилизационного вектора развития в общей идеологии модернизации. Установка была центральной в правительственной «Стратегии-2020», в программных проектах Института современного развития (ИНСОР), в частных разработках (Мегапроект для России: идеология, политика, экономика. М.: Изд-во «Известия» управления делами Президента РФ. 2007; Мегапроект. О формате и контурах стратегии национального развития. М.: Социум, 2008; Между нефтью и хай-теком // «Независимая газета» от 16.01.08) и др.
Тема неизбежного коллапса сырьевой модели стала общим местом в обсуждении контуров будущего. Даже силовики щеголяли заявлениями о том, что «технико-внедренческие зоны спасут страну, когда рухнет сырьевая экономика» (Сергей Иванов). Здесь дорого каждое слово: во-первых, «спасут», во-вторых, «рухнет», а в-третьих, именно «когда», а не «если»!
Тема окрашивала образ правления эпохальным масштабом мысли и грядущих совершений, всеми оттенками устремленности в будущее. И заботой: требованиями снизить административный прессинг можно было регулярно обнадеживать бизнес и деловой актив, хотя в жизни процесс шел в обратную сторону. В ритуальных текстах власти идеи дерегулирования стали уподобляться клятвам верности ценностям демократии и свободы. «В наши планы не входит передача страны в руки неэффективной коррумпированной бюрократии» (Путин, 2005). Политическая воля мерами разгоралась в посланиях Федеральному собранию – но тут же снова угасала.
Сказались издержки все той же технократии вкупе с экономоцентризмом. Судьбу сырьевой модели связывали прежде всего с перспективами технологического прорыва, экологии, энергосбережения, возобновляемых источников и прочей декарбонизации. Характерный довод того времени: в альтернативную энергетику уже вкладываются огромные средства, а «капитализм фантастику не финансирует» («Российская газета – Федеральный выпуск», № 0(4671), 29.05.08). И как только достигается экономический эффект, в проект тут же вливаются уже совсем другие ресурсы – и ситуация меняется кардинально. Однако было удобнее считать, что такой «прорыв» все же будет постепенным и мягким, что в худшем случае углеводороды все равно будут востребованы экстенсивно развивающимися экономиками Китая и Индии. Это как на дозе седатива падать с девятого этажа в слепой уверенности, что на полпути ты обязательно за что-нибудь зацепишься.
Однако в практической истории сработало и вовсе нечто неожиданное. Обострения ждали от научно-технического прогресса, но не от соседей по планете, ради политики готовых на радикальные меры даже в ущерб себе. До этого политика как фактор и триггер в данном контексте если и упоминалась, то лишь в конце списка и как очень туманная опция. Что-то вроде обоюдоострого энергетического шантажа при якобы симметричной зависимости. В какой-то момент «сырьевому придатку» и вовсе надоело это самоуничижение, и он торжественно провозгласил себя «энергетической сверхдержавой», к тому же готовой повоевать.
Сказались также проблемы с логикой рисков с неприемлемым ущербом. Такие риски принято гарантированно купировать при любой, сколь угодно малой, исчезающе ничтожной их вероятности. Атомные станции (и национальные стратегии) не строят по принципу: если рванет, то накроет всех, хотя вряд ли. Ненулевая вероятность здесь обслуживается как почти максимальная.
Однако злая ирония истории поперек всех мыслимых прогнозов привела в действие вовсе не технологический, а именно политический фактор, да еще в полном военном обмундировании. Модель вошла в кризис со скоростью гиперзвука и с такой силой, какую даже близко нельзя было себе представить во всех других сценариях. Кризис оказался необязательным и по взрывному масштабу неожиданным для самой активной стороны. Классический каскад бифуркаций, когда малые сигналы на входе дают в принципе непредсказуемые и несоразмерно сильные эффекты на выходе. И выдающийся пример рукотворного, даже силового вмешательства в естественно-исторический процесс, когда запрос на смену вектора и альтернативу становится исторически мгновенным, вовсе не оставляя времени и сил на разглядывание, а тем более повтор собственных ошибок.
Битва за государство
В начале нулевых обозначились два тихих лозунга: преодоления технологического отставания и стратегии дерегулирования (дебюрократизации). «В одно дело» их не объединяли, хотя связь ясно читалась. С культом смены вектора развития с сырьевого на инновационный стало и вовсе ясно, что весь этот вокабулярий «экономики знания», «человеческого капитала», «четвертого уклада», «технологического рывка» и т.п. в существующих условиях рискует остаться пустым звуком. Чтобы построить одно только «Сколково», понадобился специальный ФЗ № 244 от 28.09.2010, отменяющий для отдельного привилегированного проекта принятую нормативную базу и практику техрегулирования со всей системой норм и правил, допуска на рынок, государственного контроля и надзора. Практически все отдавалось «на усмотрение управляющей организации».
Таких открытых норм не помнит ни одна легислатура. Но не учитывалось главное: любой продукт, произведенный в этом райском заповеднике, в итоге все равно выйдет за границы «Сколкова», а там вместе со всеми прочими инновациями умрет в общем регуляторном аду, хотя бы на пресловутой стадии внедрения.
С тех пор на высшем уровне был предпринят целый ряд заходов на дерегулирование и дебюрократизацию – все менее системных, но все более шумных и наивных. Последний эпизод – «регуляторная гильотина – 2021» с претензиями на радикализм, но и с признаками вырождения в обычную шинковку. Большинство таких заходов объединяет отчаянная импровизация при дефиците добротного знания о том, как это вообще бывает и почему срывается, особенно в России.
Уже из первых заходов на институциональные реформы начала нулевых (административная и техрегулирования) стало ясно, что в обычном режиме дело обречено. Это как на сверхмощном движке давить газ в пол при заблокированных тормозах (когда-то блондинка так сожгла на Рублевке новый «Феррари»). Стране необходима метареформа – реформа самой модели реформирования, создание принципиально иной системы управления реформами.
Но сейчас речь не идет даже об обычных преобразованиях. Само импортозамещение большинством воспринимается как гражданское продолжение спецоперации, управляемое из штабов и реализуемое полевыми командирами производств на местности экономической дислокации. Вообще говоря, у нас даже в армии есть проблемы с командованием низшего и среднего звеньев.
Но в битвах за реформы все гораздо хуже. Как только институциональные реформы приближаются к порогу реализации, в стране начинается подлинная война за государство, причем центрами сопротивления оказываются те же федеральные органы исполнительной власти (ФОИВ), регуляторы и надзоры – государственные органы, хорошо самообученные валить реформы с использованием административного ресурса и средств федерального бюджета.
Для страны, ориентированной на фундаментальную переориентацию институтов, которую приходится проводить прямо на марше, это означало бы открытие второго фронта, на этот раз еще и внутреннего. И это даже не «пятая колонна», а целый социально-экономический и политический класс, в ряде отношений тихо господствующий, но в результате преобразований теряющий силу, статус и сами источники существования.
«Сверление», ответвление и «отжатие» потоков – единственное, что эти люди умеют, хотя и делают это виртуозно, включая умение сохранять статус-кво. Сначала они целыми ведомствами демонстрируют заполошный энтузиазм и полную лояльность реформам, что позволяет им оттянуть на себя и лозунги, и само управление преобразованиями. Затем на смену приходит вялый, но все менее осторожный саботаж, обеспечивающий пробуксовку и подводящий к идее системных ошибок в самой идеологии реформации. И наконец, наступает фаза откровенной контрреформы без выбора средств.
Характерный пример – публикации и мероприятия, которые в свое время непосредственно организовывались «заинтересованными» органами власти в отношении ФЗ «О техническом регулировании». Этот акт называли иностранной диверсией и «законом развала российской экономики», игнорируя тот факт, что концепцию готовило Экономическое управление президента, в согласовании с ФОИВ вносило в Думу правительство, дорабатывал профильный комитет и принимала Государственная дума, утверждал Совет Федерации, подписывал президент и публиковала «Российская газета».
В данном случае «война за государство» понимается почти буквально. В свое время создание административно-командной, плановой политэкономики вовсе не случайно проходило в условиях Гражданской войны, причем не только в открытой ее фазе, но и десятилетиями после периода террора, тачанок, убийственной экспроприации и т.п. Однако всерьез сменить вектор развития на порядок сложнее, чем построить экономику госсобственности и госплана, а потом пытаться воссоздать на ее руинах подобие цивилизованного рынка с инновационными претензиями.
Сырьевая, ресурсная модель – это уже совсем другая историческая глубина и другой, многовековой цивилизационный размер, другие скорости и сверхтяжелые инерции. В этой модели само население воспринимается как возобновляемый ресурс, даже производство мозгов и знания превращаются в сырьевые отрасли, в «производства низкого передела» и предмет дармового экспорта.
Лен, пенька, лес, мед... теперь слегка модернизированный нефтегазовый комплекс с ограниченным набором редких металлов. Традиционные российские ценности, до времени торгуемые по очень хорошим ценам. Они во многом сделали нашу историю, подобно тому как в Австралии овцы съели людей.
И наконец, эсхатология нефтедобывающей цивилизации или цивилизации нефти. Цивилизация городов майя погибла от простой засухи, коммунистический проект, идеологически почти глобальный, буквально на глазах ныне живущего поколения погиб от пересыхания потока нефтедолларов. Но сейчас российской цивилизации может хватить даже простой угрозы необратимости отставания.
Эпоха догоняющих модернизаций заканчивается – уже закончилась. Прямо сейчас мир делится на тех, кто успевает войти в поток сверхбыстрых изменений, и на тех, кто в него уже никогда не войдет. Или не вернется. Похоже, это и есть главная на данный момент срочная альтернатива. Еще одно пустое сказанье – и летопись остатков величия окончена.
