Александр Ципко
|
|
До сих пор можно встретить квазинаучные утверждения, что сталинская организация труда, превращающая работника в винтик государственной машины, соответствовала «русскому национальному коду». Советский политический плакат «Пятилетний план 1928 г.». Художники Виктор Дени (Денисов), Николай Долгоруков. 1933 год. Изображение РИА Новости |
Сегодня трудно понять, что подразумевает автор недавно опубликованной статьи «Уйти из матрицы» Василий Бровко под чистой русской цивилизацией. Скорее всего для него это СССР конца 1980-х, который еще не начал движения к Западу. Для него СССР, еще не совершивший ошибку Михаила Горбачева и Бориса Ельцина, попытавшихся сделать Россию частью западной цивилизации, ближе к идеалам русской чистоты.
У меня складывается впечатление, что за идеалом русской чистоты стоит родной советский дефицит. Идеология России, оказавшейся в изоляции от современной европейской цивилизации, и есть возвращение к русской идее, которая связывала чистоту русской жизни с монастырским образом жизни, с нищетой, с долготерпением крестьянина. За русской идеей всегда стояло какое-то изуверство, желание созерцать муки народа. Русский мессианизм всегда был призывом к страданию человека во имя великой идеи.
Представьте себе, что произойдет с нами, если мы,послушавшись совета автора статьи «Уйти из матрицы», уйдем из мира гаджетов, машин, самолетов, лифтов, кондиционеров, уборочных машин и т.д. Как рассказала спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко, мы даже гвозди разучились производить. А что мы будем делать, если перестанем приобретать на Западе медицинское оборудование? Мне думается, что идеи этого нового идеолога куда страшнее, чем изуверство Константина Леонтьева, которого сам Бровко называет предвестником философии русской чистоты.
Автор статьи «Уйти из матрицы», который говорит, что в 1991 году мы совершили трагическую ошибку, отказавшись от дефицита «во имя правил новой жизни, главным мерилом которой является потребление», не имеет никакого представления о реалиях советской жизни. Бровко не понимает, что отсутствие радости потребления не только не возрождает духовное, а напротив, делает жажду приобретения дефицита смыслом жизни. Значительную часть своей жизни советские люди посвятили борьбе за выживание, бесконечным очередям. Бровко не понимает, что дефицит – это не только отказ от мира потребления, но и отказ от свободы, права выбора, от всего, на чем держится европейская христианская цивилизация.
Никогда идеологи СССР не ставили задачи роста потребления основной целью советской жизни. Преимущества социализма по сравнению с капитализмом связывали прежде всего с отсутствием эксплуатации, равноправием мужчины и женщины, бесплатным медицинским обслуживанием и т.д. СССР погиб из-за того, что так и не смог обеспечить жизнь людей самыми элементарными предметами потребления. Факт, что спустя 30 лет после распада СССР у нас появляются люди, которые говорят, что гаджеты нам не нужны, что нам не нужна ипотека для нового поколения, что мы должны обо всем этом забыть, свидетельствует, что нечто дурное происходит с нашими умами.
Выйти из современной цивилизации
Статья «Уйти из матрицы» – признак нынешнего сумасшествия: разве «покупай-покупай» когда-то в европейской цивилизации противоречило «учиться-учиться»? В философии русской чистоты есть что-то от тоталитаризма. Еще веховцы учили, что богатства духовной культуры тесно связаны с материальным богатством. За разнообразием свободы потребления, которое так раздражает Бровко, стояла и стоит свобода выбора – основа христианской цивилизации. Для этого уважаемого автора реальный мир – это мир не только без разнообразия предметов потребления, но и без современной культуры, это мир, где не будет никаких иллюзий, связанных с достижением лауреатов Нобелевской премии, не будет участия России в международных фестивалях, не будет западного кино, не будет вообще западного искусства. То есть автор предлагает нам выйти из критериев успеха современной цивилизации – критериев истины, красоты.
Я предостерег бы тех, кто выталкивает Бровко на роль идеолога России, быть осторожным: претензий много, а знаний мало. К примеру, он говорит, что новая, чистая Россия – это Россия, которая будет жить ценностями Мартина Лютера, ценностями протестантизма. Но он не знает, что не протестантизм, а католицизм, как и аскетическое православие, были врагами философии обладания, погружения человека в мир мещанства, «мелочного труда и мелочных радостей жизни», а протестантизм, напротив, связал профессиональный успех, приобретение богатства с богоизбранностью. Протестантизм тоже жесток в своих ограничениях, но, как показал Макс Вебер, именно он создал современный капитализм, современную культуру разнообразия потребления, поэтому протестанты всегда преобладали среди обеспеченных людей. Кстати, русские «протестанты» (я имею в виду староверов) всегда лидировали среди крупных предпринимателей, всегда созидали богатство.
Как показывает русская история XIX, XX и начала XXI века, актуализация идеи отстранения от Запада, от потребительства – это предвестник очередной беды. Тут какая-то мистика: появился у нас министр культуры, который произнес абсурдное «Россия – не Запад», и уже через несколько лет он руководит делегацией РФ на переговорах с украинской стороной о прекращении кровопролития. Константин Леонтьев, который не боялся зафиксировать изуверство русской идеи, практически за полвека до появления ленинского Октября рассказал, как в России будет соединяться традиционное русское самодержавие с социалистическим обобществлением крестьянской земли. Он не только предвидел победу коммунизма в России, переход от капиталистической к «общинно-государственной организации труда на земле», но и заранее оправдал насилие, репрессии, деспотизм будущего государства как необходимое условие не только строительства, но и сохранения коммунизма, который он называл «новым рабством».
За нашим неуважением к ценности человеческой жизни стоит неуважение к истине. Истине мы предпочитаем созерцание красивых мифов, в том числе и мифа о возрождении русского мира. Именно по этой причине мы не смогли пройти путь декоммунизации. Мы не сумели вырвать из своей души ценности коммунизма, поставить на их место христианское «не убий», а тем более не смогли, как завещали нам веховцы, покаяться за то, что русские сами убили святую Русь, ибо мы в последние годы возрождали не религию сердца и ума, а всего лишь традицию русского религиозного обряда. По этой причине мы поклоняемся иконе Божьей Матери одновременно с портретом Сталина.
Критика западной цивилизации в различных вариантах, в том числе и варианте Бровко, – это способ уйти от разговора о духовном кризисе современной России.
Болезнь души
Обратите внимание: когда Путин в нулевые годы говорил о необходимости догнать Португалию по уровню производительности труда, о преодолении традиционной русской бедности, не были у нас популярны те, кто настаивал, что «Россия – не Запад», кто отрицал ценность достатка, жизненного успеха, ценность человеческой жизни. Но как только после «русской весны» 2014 года у нас внешняя политика приобрела приоритет над внутренней, мы в идеологии начали возвращаться не столько к коммунизму, сколько к проповеди русского мессианизма, который видит смысл жизни каждого из нас в служении делу укрепления государственности и т.д.
На мой взгляд, тот факт, что Бровко видит в Константине Леонтьеве предшественника в деле проповеди чистоты русской жизни, говорит о том, что мы сегодня возвращаемся к русскости в том ее виде, который проповедовал Леонтьев. Русскость для него была прежде всего отрицанием самоценности человеческой жизни, права русского человека иметь такие же блага в жизни, как и европеец, и самое главное – отрицанием свободы. Именно Леонтьев призывал «подморозить Россию, чтобы она не гнила». Он видел в страданиях человека красоту жизни и одновременно негативно относился к «мелочному труду во имя мелкого земного благоденствия». Не было Леонтьеву, борцу с благами мещанства, дела до страдания человека. С его точки зрения, «страдания сопровождают одинаково и процесс роста и развития, и процесс разложения. Все болит у древа жизни людской».
Для меня появление призывов к чистой русскости – напоминание, что мы снова вступаем в эпоху, когда жизнь русского человека ничего не стоит. Наверное, уважаемый Бровко не осознает, к чему он призывает, чем кончится самоизоляция от западной цивилизации, от собственной культуры. Да, для Леонтьева не было «ничего ужасного в мысли, что миллионы русских людей должны были прожить целые века под давлением трех атмосфер – чиновничьей, помещичьей и церковной, хотя бы для того, чтобы Пушкин написал «Онегина» и «Годунова», чтобы построили Кремль и его соборы, чтобы Суворов и Кутузов могли одержать свои национальные победы». На примере философии Леонтьева видно, что милитаризация сознания – неизбежный спутник противостояния ценностям Запада. Она неизбежно ведет к дехристианизации, к выталкиванию из души христианского «не убий», стирает разницу между добром и злом, ведет к поиску врагов.
Не надо лукавить. Константин Леонтьев показал, что отстранение от Запада – это отказ и от ценностей христианства, лежащих в основе западной культуры, и от ценностей гуманизма, от убеждения, что каждый из нас как дитя Божье имеет право на свое личное счастье, личный достаток, свой успех, что он ни в коем случае не может быть средством. Что бы ни говорили сегодня борцы с западной цивилизацией, но именно то, что человек не может быть средством, лежит в основе русской культуры – Пушкина, Достоевского, Толстого.
Как писал Николай Бердяев, в «злобной проповеди насилия и изуверства» Леонтьева было что-то от болезни души. Аскетическое христианство Леонтьева было, по сути, отрицанием христианской идеи любви к ближнему. Но я хочу понять, что стоит за изуверством наших нынешних проповедников русской чистоты, которые, как Александр Проханов, считают, что горе и страдания, пустой желудок и неблагополучие являются «посещением Божьим». Да, Константин Леонтьев не скрывал, что его враг – гуманизм. Он говорил, что суть жизни в страданиях, а «гуманность просто хочет стереть с лица земли эти полезные нам обиды, разорения и горести». И именно по этой причине Леонтьев до конца жизни сожалел, что Александр II увел русских крестьян «от обид помещика», даровал им свободу, «лишил радости смирения перед несправедливой и жестокой властью».
«Россия – не Запад» сегодня ведет к преклонению перед Сталиным, а во времена Леонтьева вела к преклонению перед крепостничеством Николая Павловича. В тексте Бровко русская идея тесно связывается с идеей коммунизма. Отсюда оправдание советского дефицита, критика попыток времен перестройки стать частью европейской цивилизации. Ничто так не свидетельствует о прокоммунистичности настроения Бровко, как его решение взять в союзники лидера итальянских коммунистов Антонио Грамши, которого он превращает в борца за свободу человеческой личности. Бровко настаивает на том, что Грамши боролся с потребительством западной цивилизации не потому, что рост потребления сужал социальную базу протеста пролетариата, а потому, что революционный процесс был синонимом понятия «свободомыслие». Не знаю, читал ли когда-нибудь Бровко тексты Грамши, но я постараюсь объяснить, что на самом деле понимал Грамши под революционным процессом. Во-первых, надо знать, что никогда для марксизма ни свобода, ни свободомыслие не были самостоятельными ценностями. Для Маркса свобода – это вынужденная необходимость, это прежде всего свобода от эксплуатации. В статье «Коммунистический Интернационал» Грамши связывает революционный процесс с увеличением места и роли III Интернационала в борьбе европейского пролетариата против капитализма. Грамши мечтает, что наряду с коммунистическими Россией и Венгрией в Европе появятся и другие коммунистические страны. Интересно, что в собрании сочинений Грамши, изданном в СССР еще в 1950-е годы, нет текста письма Грамши к Ленину от 1922 года, где он докладывал о готовности коммунистической Италии совершить государственный переворот и завоевать власть в стране. Как стало известно уже после войны 1941–1945 годов, именно перехват этого письма властями Италии подтолкнул итальянский парламент к назначению Муссолини премьер-министром Италии.
Возгревание духа народного
И тут встает серьезный вопрос: каковы мотивы, порывы души, которые подталкивали русских мыслителей к обоснованию русского мессианизма, пожеланию своему народу как можно больших страданий, в которых они видели некую духовную благость. Ну какая это любовь к своему народу, если ты ему желаешь зла, свободы от благ жизни, достатка, личного счастья? Именно об этом задумывались противники русской идеи – веховцы. Сергей Булгаков в статье «На пиру богов» обращал внимание, что в страсти придумывать себе несуществующий русский народ, который якобы счастлив благодаря своим страданиям, есть что-то от болезненной фантазии. Парадокс состоит в том, что идеологами русских страданий при минимуме материальных благ всегда – и при царизме, и в советское время, и в нынешней России – были люди обеспеченные. Идеологи «Русской партии», которую Юрий Андропов разгромил еще в 1970-е годы, были моими коллегами по ЦК комсомола. К примеру, публицист Виктор Чалмаев считал появление у крестьян новых домов под шиферными крышами, с городской мебелью и санузлами смертью «истоков, родников русской жизни», поэтому он воспевал старую сибирскую деревню с соломенными крышами, простой обстановкой, где якобы сохраняется сказочная чистота и наивность. Но при всем этом идеологи «Русской партии» сделали все возможное и невозможное, чтобы поселиться в комфортных ведомственных квартирах. А с другой стороны, они обожествляли сталинское крепостное право и считали, что русский крестьянин был приговорен своей судьбой во имя «особой русской духовности» нести свой тяжкий крест вечных лишений и страданий. Ушли в небытие те идеологи, появился Центр проблемного анализа, созданный миллиардером Владимиром Якуниным, и снова началась проповедь чистой русской жизни как «жизни при минимуме материальных благ», как «монастырского образа жизни».
Сергей Булгаков в сборнике «Из глубины» в 1918 году сказал, что за игрой в русскую идею стоит не только изуверство, но и откровенное лицемерие. Герой статьи Сергея Булгакова Дипломат на призыв Писателя «перестать ездить за границу», ибо «одни курорты европейские, да и все это торгашество, мелкие достижения мелких людей», обратил его внимание, что, кроме мещанства, которое «вы не хотите занимать у Запада», есть еще выдающиеся достижения культуры. «Иные ваши единомышленники, – говорил Дипломат Писателю, – даже предпочитали жить на Западе для возгревания духа народного, дабы запастись там всякими доказательствами от противного, живописать были и небылицы о русском народе, русском социализме или о русском Христе… Ведь чего же греха таить: и Тютчев приятнее чувствовал себя в мюнхенском посольстве, нежели в «краю родном долготерпения», «в местах немилых, но родных». «Хватит, – говорил Дипломат, – выдумывать себе химеру несуществующего народа, да с ней и носиться… Народ хочет землицы, а вы ему сулите Византию да крест на Софии. Он хочет к бабе на печку, а вы ему внушаете войну до победного конца».
Возникает вопрос: почему и в советской, и в нынешней России всегда возрождался миф о русском народе, который якобы готов терпеть до бесконечности свою нищету, свою жизнь на минимуме материальных благ, но никогда, за редким исключением (я имею в виду сборник статей «Из-под глыб», собранный Александром Солженицыным в 1974 году и изданный в Париже), не проявлялся интерес к иной трактовке русскости, которая разоблачала бы миф, что русская нищета рождает особую духовность, что богатство вообще во вред человеку. Веховская философия возникла в полемике с убеждением, что только страдание и боль могут родить в русском человеке подлинную духовность, подлинную русскую культуру. Все великие русские философы проповедовали то, что Семен Франк назвал религиозным гуманизмом, – ценность человеческой жизни, говорили, что человек не может быть средством и т.д. Самое интересное, что за русским гуманизмом, защитой ценности жизни стояли куда более крупные фигуры, чем Константин Леонтьев или Николай Данилевский, но как только возникает запрос на русскую идею, сразу появляется идеал русской нищеты, русской бедности.
Поразительно, что в посткоммунистической России русская идея актуализировалась в уникальную эпоху достатка и роста благосостояния населения, тем не менее именно в нулевые годы Всемирный русский народный собор взял на вооружение философию Константина Леонтьева – философию оправдания русской бедности и рабства. Отказ от декоммунизации, реабилитация Сталина и сталинского террора начались именно тогда. В трудах Центра проблемного анализа, в том числе и в книгах сотрудника этого центра Сергея Кара-Мурзы, доказывалось, что сталинская организация труда, возникшая в результате коллективизации и индустриализации, которая превращает работника, в том числе и бывшего свободного крестьянина, в винтик государственной машины, соответствовала русской национальной психологии и русскому национальному коду. Согласно этой идеологии советская жизнь при минимальном достатке соответствовала, как утверждали авторы этих работ, русской традиции, которая «выдвигала этическим идеалом нестяжательский образ жизни, существование на минимуме удовлетворения материальных благ».
Нет ни у одной европейской нации чего-то подобного нашему мессианизму, который видит смысл существования своего народа в страданиях. И тому, на мой взгляд, есть объяснение: русский народ существует, а русская нация – нет. Поэтому у тех, кто вне народа, над народом, нет чувства сострадания к болям и тяготам народным.
Лев Троцкий говорил, что русская культура – дворянская, и в каком-то смысле он был прав. Константин Леонтьев спокойно рассуждает о муках русского крепостного крестьянина как о том, что к нему имеет малое отношение. Идеологи русской идеи никогда не ставили себя на место простого русского народа, которому они навязывали миссию страданий. Но самое важное: у нас национальное связывается не с населением, а с государством, поэтому практически все идеологи русской идеи рассматривали народ как материал, из которого строится русская государственность, рождаются победы Суворова и Кутузова. В сознании правителей русский народ – всего лишь средство сохранения и упрочения российской государственности.
Во времена СССР не сложилась русская нация в подлинном европейском смысле, свидетельство тому – у современного русского народа нет сострадания к своим соотечественникам, которые пережили муки ГУЛАГа, Большой террор конца 1930-х годов. Партийный аппарат сменил русское дворянство и тоже относился к русскому народу как к средству строительства, на этот раз – коммунизма. Поразительно, что всплески гуманизма, антисталинские настроения, чувство сострадания к жертвам сталинского и ленинского террора, которые появились во время перестройки и в начале 1990-х годов, очень быстро угасли.
Мне думается, что за нынешним «Россия – не Запад», которое привело к появлению «России 24 февраля 2022 года», как раз стоит русская неспособность пустить в свою душу ценность человеческой жизни, неспособность понять, что другой человек, как и я, имеет всего лишь одну жизнь, и великий грех – лишать этого человека жизни во имя очередных фантазий русской идеи.
