На спине Бегемота. Заметки об островном сознании

Противостояние Бегемота и Левиафана стало основой всей классической геополитики. Уильям Блейк. Бегемот и Левиафан.  Иллюстрация к книге Иова. 1805 г. Библиотека Моргана. Нью-Йорк

Догадка остроумная, хотя немцев поначалу переселяли на остров насильно. Прусский посланник Мардефельд в 1721 году жаловался, что жителей Немецкой слободы на Адмиралтейском острове заставляют бросать дома, сады и лавки и перебираться на Васильевский. Это напоминает скорее Петропавловскую крепость, которая строилась для обороны, а обернулась темницей.

К тому же Васильевский остров видывал и немецкие погромы. Сначала пародийно-академические. Михайло Васильевич Ломоносов, накушавшись спиртуоза, не раз гонял своих немецких коллег. Как сказали бы сегодня, бушлатом по зоне.

А в августе 1914 года патриотическая чернь била на острове витрины немецких магазинов и громила пивные. Немцы в ту пору из Петербурга уезжали тысячами. Оставшихся зачистили в конце 1930-х и в начале 1940-х, но уже без особого шума.

Но само по себе островное сознание – штука занятная.

Карьера одной метафоры

Гиппопотам – слово греческое, означает «водяная лошадь». Но библейский Бегемот – сухопутный монстр, соперник водоплавающего Левиафана. Описание Бегемота имеется в Книге Иова: «Вот его сила в чреслах его и крепость его в мускулах чрева его.

Поворачивает хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его переплетены.

Ноги у него, как медные трубы; кости у него, как железные прутья».

Прежде чем произвести потомство, Левиафан должен сразиться насмерть с Бегемотом: вдвоем им просто не хватит места на земле. В ожидании этой битвы Левиафан укрылся в морских пучинах, а Бегемот залег в спячку на суше. Над его телом уже успели вырасти высокие горы.

На метафоре этого противостояния зиждется вся классическая геополитика.

Всемирная история, утверждают ее адепты, сводится к борьбе континентальных (теллурократических) и морских (талассократических) держав. Наглядные их пары: Спарта и Афины, Рим и Карфаген, Китай и Япония, Германия и Голландия, Россия и Британия, СССР и США.

Цивилизации Суши консервативны, развиваются относительно медленно, терпеливо осваивают вмещающий ландшафт. Цивилизации Моря более гибкие, развиваются сравнительно динамично, имеют торговый характер и обращены вовне.

Короче говоря, Суша есть Суша, Море есть Море, и с места им не сойти. Впрочем, геополитика – отрасль мифологии, так что глубокой учености или строгой логики в ней искать не приходится.

Удивительное открытие принесла недавно генетика. Гиппопотама считали родственником обыкновенной свиньи. Но оказалось, что он сродни китам, дельфинам и морским свиньям – это такие мелкие китообразные. Так что в рассуждении генетики между Бегемотом и Левиафаном нет принципиальной разницы.

Россия как остров

Россия по всем статьям – сухопутная держава, пресловутый Хартленд, воплощенный Бегемот. Однако был у нас геополитик Вадим Цымбурский, который придумал модель под названием «Остров Россия».

Россия может выглядеть по-разному: смотря откуда смотреть. Морским народам она кажется сердцевиной Земли. Но при взгляде изнутри она напоминает огромный Остров.

С севера и востока его ограничивает океанское побережье. С юга – горы и пустыни. На западе же всегда существовал своего рода пролив из народов и государств, не принадлежащих к «настоящей» Европе. То есть к романо-германской цивилизации.

Развивая свою модель, Цымбурский ссылался на ряд мифопоэтических образов.

На свидетельства средневековых арабских писателей об острове ар-Русийа, окруженном болотами и реками.

На концепцию инока Филофея «Москва – Третий Рим», с образом уцелевшей православной суши среди иноверного потопа.

На миф о праведном граде Китеже, потонувшем в водах озера Светлояр.

На образ Церкви среди Океана, который встречается в Голубиной книге. Замечу, что образ этот восходит к житию св. Климента, одного из первых римских пап, сосланного в крымские каменоломни и похороненного в морской гробнице. Климент считался святителем Руси, пока его в этом качестве не вытеснил Андрей Первозванный.

Сюда же укладываются пророчества о Петербурге, подверженном наводнениям.

Продолжением той же традиции, по Цымбурскому, можно считать мотив «Багрового острова» у Михаила Булгакова и мотив «русской Атлантиды» у Леонида Леонова. А также «Остров Крым» Аксенова, «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына и даже «Остров Сахалин» Чехова.

Мы можем прибавить к этому списку миф о таинственном архипелаге Беловодье – образ обетованной земли у русских старообрядцев. Впрочем, мифы о блаженных островах известны многим народам: грекам, кельтам, арабам, китайцам.

А также Запорожскую Сечь на днепровских островах Хортица и Базавлук.

А также «Езду в остров любви» Тредиаковского, правда с оговорками. То же касается и повестей Лескова и Замятина с одинаковым названием «Островитяне».

А были еще стихотворения Иосифа Бродского и Юрия Кузнецова, которые кажутся пародией друг друга.

«Пророчество» Бродского (1965) начинается так: «Мы будем жить с тобой на берегу, отгородившись высоченной дамбой от континента, в небольшом кругу, сооруженном самодельной лампой...» А восьмистишие Кузнецова (1969) так: «И снился мне кондовый сон России, что мы живем на острове одни, души иной не занесут стихии, однообразно пролетают дни...»

В обоих опусах речь заходит не только о чете островитян, но и об их потомке. У Бродского он в финале перебирается через дамбу – уходит со своего полуострова в большой мир. У Кузнецова – спит богатырским сном, но временами просыпается и швыряет за море дерево или гору. Этакий титанический облом, Горыня или Дубыня. Идиота кусок, как говорила моя бабушка.

А в целом получается изображение противостояния западников и славянофилов, либералов и консерваторов, космополитов и патриотов, остроконечников и тупоконечников.

А был еще «Обитаемый остров» братьев Стругацких, где прямо-таки бросается в глаза бегемотская метафора. Герой, оказавшись на незнакомой планете, обнаруживает первый признак цивилизации: чудовищную военную машину, разящую радиацией.

«Некоторое время он шел очень быстро, глубоко дыша, освобождая легкие от испарений железного гиппопотама... Картина получалась сказочной, а не реальной. Сказочным был этот лес, набитый старым железом, сказочные существа перекликались в нем почти человеческими голосами; как в сказке, старая заброшенная дорога вела к заколдованному замку, и невидимые злые волшебники старались помешать человеку, попавшему в эту страну».

Но простое нанизывание сочинений об островах, конечно, нельзя считать веским аргументом.

Заклятые соседи Англичане – носители эталонного островного сознания. У самых корней их словесности мы обнаружим «Утопию» Томаса Мора и «Робинзона Крузо» Дефо. Эти сочинения положили начало целым островным жанрам: утопии и робинзонаде.

Гулливер у Свифта тоже путешествует по островам: Лилипутия, Блефуску, Бробдингнег, Лапута, Глаббдобдриб, Лаггнегг, Япония. Нарицательными сделались также «Остров сокровищ» Стивенсона и «Остров доктора Моро» Уэллса.

У Шекспира найдется остров Просперо в фантастической «Буре». У Конрада – зловещий остров в очень смешном романе «Ностромо». У Агаты Кристи – мрачный островок, где разворачивается действие романа «Десять негритят».

Оруэлл изображает целый всемирный архипелаг под названием Океания. Ивлин Во – островную страну Азанию в «Черной напасти», остров мертвых в «Незабвенной» и целый ряд островов в военной трилогии «Меч почета». Лучшие романы Грэма Грина посвящены Кубе и Гаити. Можно подверстать сюда же «Затерянный мир» Конан Дойла. Но и без того наш список выглядит убедительным.

Правда, англичанин Джон Донн уверял: «Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе». Но его голос почти не слышен из этого хора.

Но давайте возьмем французов, которым островное сознание вроде бы не свойственно. И мы увидим, что и во французской словесности нетрудно обнаружить целые россыпи островов и архипелагов, реальных или вымышленных.

Пантагрюэль со спутниками путешествует по островам в IV и V книгах романа Рабле. Это острова Папоманов и Папефигов, остров Диких Колбас, остров Застенок, Фонарный остров и множество других.

Примерно так же устроены «Империи и государства Луны и Солнца» Сирано де Бержерака и философические странствия героев Вольтера. Даром что действие их происходит не на островах, а на иных планетах. Дальний отголосок той же традиции – «Маленький принц» Сент-Экзюпери.

Мариво написал «Остров разума», Гюго – «Два острова», Дюма – «Огненный остров», Жюль Верн – «Таинственнный остров», Анатоль Франс – «Остров пингвинов», Луи Селин – «Тайны острова».

Особое место в сознании французов занимают Корсика, Эльба и остров Святой Елены. Или островок Ильед д’Йе, куда они сослали своего маршала Петэна.

Можно припомнить еще Гюго на острове Гернси. Или Гогена на Таити и Маркизах.

В общем, в любой развитой словесности найдется множество опусов и мифологем с островными мотивами. Но это еще не повод выводить из них особенное островное сознание.

Правда, все это не означает, что островного сознания не существует.

Славяне заселяли Русскую равнину, создавая плацдармы-острова в дремучих лесах: речные долины, озерные урочища, монашеские пустыни. Московское царство само выглядело лесным островом, противостоящим враждебной Степи.

Петр Первый представлял Россию особым островом – принадлежащим к Европе, но все же отдельным. То-то он всю жизнь пробивался к портам и строил корабли.

Островное сознание пробуждалось и во время вражеских нашествий: первой Отечественной, Крымской войны, Великой Отечественной. Ранний Советский Союз и в мирное время ощущал себя островом во враждебном окружении.

Летающая Лапута

Меня интересуют сейчас два литературных острова.

Во-первых, летучая свифтовская Лапута. Этот остров покоится на основании из огромного цельного алмаза, а поднимается на воздух с помощью таинственных магнитных сил.

В связи с этим вспоминается и Хрустальная гора из русской сказки. И хрустальные дворцы Веры Павловны, героини Чернышевского. И хрустальные гробы спящих красавиц и красавцев, включая ленинский саркофаг.

Рядом лежит и Стеклянный остров, где покоится баснословный король Артур. Недалеко отсюда и до ледяного царства Снежной Королевы: по-гречески лед и хрусталь обозначались одним словом κρύσταλλος.

Но главный прообраз Лапуты – конечно, Небесный Иерусалим из Откровения Иоанна.

«Стена его построена из ясписа, а город был чистое золото, подобен чистому стеклу.

Основания стены его украшены всякими драгоценными камнями: основание первое – яспис, второе – сапфир, третье – халкидон, четвертое – смарагд, пятое – сардоникс, шестое – сардолик, седьмое – хризолиф, восьмое – вирилл, девятое – топаз, десятое – хрисопраз, одиннадцатое – гиацинт, двенадцатое – аметист».

Правда, в случае смуты в своих земных владениях правитель Лапуты ведет себя не по-христиански. Он просто опускает свою летучую резиденцию на головы бунтовщиков.

Впрочем, сценарий Иоанна Богослова также предрекает человечеству великие бедствия.

Академия де Сиянс

Отдельная песня – это безумные ученые Лапуты. Свифт над ними откровенно глумится. Хотя, судя по его описаниям, эти ученые открыли спутники Марса, обнаружили разницу мозговых полушарий, разработали принцип работы компьютера.

Даже их опыты по добыче солнечного света из огурцов не лишены смысла. Свет в процессе фотосинтеза претворяется в ткань растения. Растение в результате геологических метаморфоз превращается в уголь. Когда мы сжигаем уголь, мы отпускаем обратно в пространство тепло и свет.

Овладеть всею цепочкой превращений энергии – затея вовсе не безумная. И отсюда недалеко уже и до понятия энтропии и законов термодинамики.

Но в целом Академия Лапуты, конечно, напоминает Провинцию Игры из романа Германа Гессе. Ту самую зачарованную Касталию. Усугубляет это впечатление символизм хрустальных бус: пресловутая игра в бисер. Метафора теоретического мышления, укорененного в традиции, но оторванного от живой жизни.

Летучую Лапуту можно спроецировать на Васильевский остров сразу по нескольким осям. Отблеск небесного кристалла отражается и в сокровищницах здешних горных музеев. И в теллурических грезах островных писателей. И особенно в сиянии вечерней Стрелки – самом эффектном из петербургских пейзажей.

Привычка давить строптивых подданных может напомнить хотя бы о первой русской революции. Островитяне приняли в ней самое непосредственное участие. Малый проспект даже хотели переименовать в проспект Баррикад 1905 года.

Наконец, игра в бисер чудесно воплощается в фигуре Ломоносова, не говоря о его коллегах-академиках. Михайло Васильевич и стихи писал, и ученые штудии предпринимал, и цветными стеклышками занимался.

Остров Подземного Капитана

Роман Жюля Верна «Таинственный остров» – робинзонада, перерастающая в индустриальную утопию. Колонисты отыскивают на острове залежи железной руды, каменного угля и других ископаемых. Им верно служит инженерный гений Сайреса Смита, а недостающие инструменты им услужливо подбрасывает капитан Немо.

В романе исправно работает пафос первоначального накопления, открытый Дефо в «Робинзоне Крузо». Но главный миф «Таинственного острова» – это естественно-научный миф позитивизма. Например, инженер Смит предрекает, что запасы каменного угля иссякнут на планете лет через 200–300. И развивает прожекты получения из воды нового топлива: водорода и кислорода.

Впрочем, дух прогресса не может перебить на Таинственном острове сладковатого запаха потустороннего царства. Всеми делами здесь заправляет подземный чародей, подозрительно напоминающий Кощея Бессмертного.

Правда, русский Кощей не стал бы помогать колонистам. Поэтому капитан Немо ближе к архетипу Короля-под-горой. То есть к героям, подобным Карлу Великому, Фридриху Барбароссе или опять же королю Артуру.

У многих народов, западных и восточных, есть мифы о великом короле или полководце, который веками дремлет в своей гробнице, изредка пробуждаясь. Гробница его представляет собою роскошный чертог и помещается внутри горы или на безлюдном острове. Эти подземные владыки иногда вознаграждают пришельцев, нечаянно потревоживших их сон.

Заметим, что колонисты Жюля Верна и сами выбирают для жительства недра горы. Их промышленная мощь возрастает синхронно с обильными урожаями, на одних и тех же волшебных дрожжах. К тому же капитан Немо подкидывает на соседний остров Табор огородные семена, исполняя функции бога плодородия.

Сам же Таинственный остров в финале романа уподобляется чудесному «Наутилусу». Так что колонисты некоторым образом живут на спине Левиафана.

Чудо-Юдо

Русский народный Левиафан – это Чудо-Юдо-Рыба-Кит из сказки Петра Ершова «Конек-Горбунок»:

«Вот въезжают на поляну прямо к морю-окияну; поперек его лежит чудо-юдо рыба-кит. Все бока его изрыты, частоколы в ребра вбиты, на хвосте сыр-бор шумит, на спине село стоит; мужички на губе пашут, между глаз мальчишки пляшут, а в дубраве, меж усов, ищут девушки грибов».

Образ этого чудища восходит к представлению о животных, на которых держится Земля. Мифические земледержцы бывают как морские, так и сухопутные. В Южной Америке земледержцем считают жабу; в Северной Америке чаще говорят о черепахе. В других частях света популярны быки и слоны либо киты и рыбы. Иногда из них создаются сложные конструкции.

По мусульманскому преданию, земля покоится на плечах ангела, который опирается на скалу, которую держит бык Багамут, который стоит на рыбе. Зато у армян землю поддерживает просто рыба Левитан.

На эту тему есть анекдот, который мне очень нравится. Ученый читает популярную лекцию по космологии, рассказывает о разных концепциях устройства Вселенной. В конце лекции поднимается дама и заявляет:

–Все это очень интересно, но на самом деле Земля стоит на огромной черепахе.

–А на чем же стоит черепаха?

–О, это очень хитрый вопрос, но вы меня не поймаете. Дело в том, что там множество черепах, до самого дна.

По-моему, это блистательный ответ. До самого дна, что бы это ни значило.

Петр Ершов написал свою сказку именно на Васильевском острове.

Родители его жили в Тобольске, но, когда дети подросли, перебрались в Петербург, чтобы дать им образование. В 1830 году они купили дом в Шестой линии. Петр поступил на философско-юридический факультет университета.

Шесть лет, прожитых на острове, оказались самыми плодотворными в его творчестве. В 1834 году студент Ершов написал «Конька-Горбунка» и одним этим творческим усилием пополнил ряды русских классиков.

По окончании университета Ершов решил вернуться в Тобольск. Человек он был патологически скромный. Ничего выдающегося больше не написал. Но островные впечатления, несомненно, повлияли на образ его Чуда-Юда.

У Вениамина Каверина есть сказка «Летающий мальчик» (1969). Там изображается пожар на пожарной каланче. А также остров Летандия и его повелитель, господин Главный Ветер. А также старый маяк, ветряные мельницы, мост на железных цепях и лодки без парусов. А также река, упрятанная под землю, и подземные каменные сады.

И занятную каланчу на Большом проспекте, и ростральные колонны-маяки, и железный мост, и подземные реки можно обнаружить на Васильевском. Были здесь и ветряные мельницы: как раз на месте ростральных колонн. Строились и гребные суда – на западном конце, в Галерной гавани, где квартировал в молодости Каверин.

Что же до подземных садов, эта часть сказки Каверина отсылает к повести Антония Погорельского «Черная курица, или Подземные жители». Там каменные сады в недрах Васильевского изображаются в полном блеске. А островные минералогические музеи обеспечивают каверинским описаниям кой-какую опору и в действительности.

Что же до русского островного сознания в геополитическом смысле, самое емкое его выражение – реплика Александра Третьего: «У России друзей нет. Да ей и не нужно».

Того самого царя, который сидит на бегемоте во дворе Мраморного дворца. «Стоит комод, на комоде бегемот, на бегемоте обормот. На обормоте шапка, на шапке крест, кто угадает – того под арест».