Александр Ципко
Установка памятника Александру III, считавшему, что России вовсе не нужны никакие союзники, многое объясняет в сегодняшней политике. Фото с сайта www.gov.spb.ru
Сегодня по-прежнему актуален вопрос: куда мы идем после 70 лет советской жизни? Ни один русский мыслитель не смог предугадать, что с нами произойдет после того, как мы выйдем на дорогу, ведущую к новой жизни. Покинув коммунистическое болото, куда Россию толкнул ленинский Октябрь в 1917 году, мы не только не попытались вернуться назад, но решили не двигаться вперед, чтобы встать на дорогу европейской цивилизации. Мы остановились где-то посередине. Когда Путин приходил во власть, в своей статье «Россия на рубеже тысячелетий» (см. «НГ» от 30.12.99) он призывал выйти из коммунистического тупика, в который нас загнали большевики в 1917 году, и вернуться на широкую дорогу европейской цивилизации. Но уже спустя 20 лет после распада советской системы патриарх Кирилл призвал Россию не делать ошибку, не возвращаться к ценностям эпохи Просвещения и Нового времени, а пойти особым русским путем. Как сегодня выяснилось, особый путь означал замену декоммунизации на сакрализацию Сталина. Патриарх Кирилл считает, что в сталинских колхозах, в идее социалистического соревнования было заложено моральное преимущество над капиталистической конкуренцией, где каждый думает только о себе.
Скорбный парадокс
Любовь к России возвращается сейчас в причудливой форме любви к Сталину. В основе нынешнего национал-коммунизма лежит именно любовь к Сталину. Понятно: люди с коммунистическими убеждениями любят «светлого сокола Сталина», они прощают ему террор и репрессии 1930-х. Смысл идеи коммунизма – в отрицании христианского «Не убий!». Понятно, что Россия, для которой Сталин – «светлый сокол», уже не Запад. С одной стороны, мы возвращаемся к ценностям и героике дореволюционной России, ставим памятники Александру III, а с другой – в душе мы возвращаемся к России советской.
Такая у нас судьба: мы существуем не для своего счастья, а лишь для того, как говорил Петр Чаадаев, «чтобы дать миру какой-нибудь важный урок». И во имя этой особой русской миссии мы собственными руками во время коммунистического эксперимента отправили на тот свет, по разным оценкам, или 40 млн, или 50 млн своих сограждан. Спустя 70 лет мы вернулись к тому, что разрушили, – к частной собственности, рынку, религии, национальной памяти и т.д.
Казалось бы – хватит. Умер СССР, испарился советский человек. Пускай теперь порожденные нами Северная Корея и Куба продолжают учить человечество, чего не надо ни при каких условиях делать. Но нет, мы снова занялись созиданием невозможного. Новая большевизация накрывает всю Россию. Большевизация как сакрализация смерти, как оправдание преступлений собственной власти идет сегодня и снизу, и сверху.
С Захара Прилепина взятки гладки: он художник, он обращает на себя внимание созданием во МХАТе им. Горького спектакля, посвященного жизни Сталина, с характерным названием «Чудесный грузин». И самое поразительное, что он как один из руководителей новой партии «Справедливая Россия – За правду» идет на сентябрьские выборы в Думу.
Никто после смерти Сталина – ни при Хрущеве, ни при Брежневе – не оправдывал заточение миллионов людей в ГУЛАГ. А сейчас по поручению власти этим оправданием занимаются государственные чиновники. Оказывается, жизнь за колючей проволокой, где шаг в сторону, влево или вправо карается пулей, по мнению сотрудницы РИА Новости Виктории Никифоровой, была «социальным лифтом для сотен тысяч простых людей» и «настоящей путевкой в жизнь». Я вынужден признать, что оправдание ГУЛАГа Александром Прохановым все же не содержит насилия над правдой, которое стоит за процитированными выше откровениями. Для Проханова, как и для Александра Солженицына, ГУЛАГ – это прежде всего горы трупов. Он, как «настоящий русский патриот», способен увидеть немыслимую красоту в горах трупов. Для Проханова Сталин – это не преступник, а подлинное воплощение русской идеи. И надо сказать, что соединение советскости с русскостью и оправдание преступлений советской власти было придумано Прохановым еще в конце 1980-х.
А сейчас мы не имеем права осуждать преступления Сталина, ибо все советское, в том числе и преступления Сталина, – это родное. Хитрость посткоммунистической России состоит в том, что она умудрилась соединить все советское, в том числе и преступления Сталина против человечности, с национальным. Получается: каждый, кто решается назвать зло советской жизни злом, становится врагом России. Все поразительно просто: надо сказать «Россия – не Запад», и зло большевизма становится добром для России. А раз так, то у Европы нет права приравнивать преступления против человечности, совершенные Сталиным, к преступлениям против человечности, совершенным Гитлером. Я думаю, что этот урок для человечества даже более неожиданный, чем государственный переворот, совершенный Лениным и Троцким в октябре 1917 года.
Несомненно, в христианстве было заложено восстание против здравого смысла: если ты не поверишь, что Иисус Христос воскрес, ты никогда не станешь настоящим христианином. Но такое чудо, которое мы сегодня хотим навязать человечеству как доказательство своей особости, – возможность сакрализации руководителя страны, бывшего откровенным убийцей, – на мой взгляд, является чем-то ранее немыслимым. С одной стороны, представители нашей власти скорбят о жертвах советской власти, о муках православных священников, убитых Сталиным, а с другой – выдвигают его на пьедестал величайших государственных деятелей России.
Сегодня невозможно обсуждать вопросы, которые поставил перед нами Александр Солженицын в своем «Архипелаге ГУЛАГ». Главный из них: есть ли смысл в такой государственности, как советская, которая существовала прежде всего для того, чтобы убивать и мучить голодом свое население во имя пустых идеалов?
Убежден, что Европа, к которой мы все же принадлежим, отвернется и от нашего уникального постсоветского опыта соединить несовместимое – христианское «Не убий!» с сакрализацией Сталина. Мы не можем ничего противопоставить убеждению Европы, что преступления против человечности, совершенные Сталиным, мало чем отличаются от преступлений против человечности, совершенных Гитлером. И точно так, как Европа отвергла наш опыт созидания коммунистического рая на земле, так она отвергнет и наш нынешний опыт соединения несоединимого.
Русское немыслимое
Здесь меня волнует не столько политика, сколько философия русской истории. Причины нашей способности совершать то, что других пугает, а у нас вызывает немыслимый восторг. Это соединение несоединимого было заложено в нашей природе или это продукт нашей постсоветской истории? Мне кажется, мы вообще не занялись всерьез изучением характера постсоветского человека, не было сделано попытки отделить в нем чисто русское от специфического наследства советской истории. Есть гипотеза: наше русское немыслимое возможно потому, что у нас, как доказала Гражданская война 1918–1920 годов, человеческая жизнь ничего не стоит. А ценность государства становится очевидной после того, как мы своими руками его разрушим.
Сначала благодаря «суверенизации РСФСР» мы убиваем Россию, а потом, когда мы старую Россию разрушили до основания, у нас просыпается любовь к созданному Сталиным СССР, которого все боялись, а эта любовь неизбежно ведет к реабилитации Сталина. Сегодня страх окончательно потерять русскую государственность вытеснил из сознания «глубинного русского народа» сострадание к жертвам сталинских репрессий. Тем более что у нас нет самого главного для осуждения сталинских репрессий – чувства национальной общности.
Как русский человек, который встретил распад СССР в 50-летнем возрасте, я не понаслышке знаю, что такое ГУЛАГ, жизнь в тюремном бараке (я наблюдал за этим, когда навещал бабушку и отца, которые оказались в заключении), и могу сказать, что не было у советского человека времен Хрущева и Брежнева соединения веры в Христа с восторгом от генералиссимуса Сталина. Хорошо помню, что те из наших соседей, кто ходил в храм, на Пасху, на Рождество, были настроены антисоветски. Тем более не было просоветски и просталински настроенных людей в окружении сестры моей бабушки, среди одесситов-поляков, с которыми я, православный, еще в начале 1950-х ходил в польский костел на церковные службы. Осмелюсь сказать, что в духовном отношении, в способности отторжения преступлений сталинизма Советская Россия была куда выше, чем Россия времен Максима Шевченко, Захара Прилепина и Николая Платошкина. Я уж не говорю о России Александра Проханова, который призывает нас увидеть в преступлениях Сталина выражение русской идеи и особой русской судьбы.
Поразительно, что в советское время в условиях марксистско-ленинской идеологии не только больше, чем сейчас, ценилась человеческая жизнь, но было больше моральных препятствий на пути оправдания преступлений Сталина. После отстранения от власти Хрущева осенью 1964 года никто не отменял решения ХХ съезда КПСС, осудившего «культ личности» Сталина. А сегодня в посткоммунистической России нет никаких идеологических и правовых препятствий для сакрализации Сталина, для его героизации как великого государственного деятеля. Кстати, серьезным препятствием на пути реабилитации Сталина были участники войны, мужчины, которые, как я помню, были преподавателями у нас в техникуме во второй половине 1950-х годов, а потом – на философском факультете МГУ в первой половине 1960-х. Образ Великой Победы в глазах фронтовиков, особенно тех, кто прошел через окопы, был совсем иным, чем нынешний. Как я помню, все друзья моего дяди Виталия, инвалида войны, наши соседи на Пролетарском бульваре, в основном говорили о том, как их командиры, за редким исключением, не берегли их жизнь, часто посылали в бессмысленные атаки, на верную смерть. Надо учитывать, что правда о преступлениях Сталина, о раскулачивании, голодоморе, ГУЛАГе жила в душах миллионов людей, прежде всего в душах крестьян – жертв сталинской коллективизации. И именно живая правда препятствовала в советское время обожествлению и сакрализации Сталина. Сейчас же правда, о которой нельзя было говорить вслух в советское время, доступна всем, но почему-то она не вызывает у современного человека чувства сострадания к мученикам сталинской системы и чувства отвращения к человеку, который в неслыханных масштабах убивал собственное население.
Сегодня принято оправдывать и сталинскую коллективизацию, и сталинский голодомор тем, что якобы без массовых репрессий Сталин не мог провести индустриализацию в стране и подготовить ее к войне с фашистской Германией. Но во времена СССР, как я помню, преподаватели истории КПСС называли нам совсем другие причины того, что сейчас принято называть «трагедией 1930-х годов». Нам говорили, что сталинская коллективизация началась в 1929 году, когда еще ничто не говорило о возможности прихода Гитлера к власти, а тем более возможности войны между гитлеровской Германией и СССР. Нам говорили, что сталинская коллективизация была его ответом на бухаринское «обогащайтесь», что Сталин руководствовался марксистско-ленинским учением о социализме, которое настаивало на коллективизации мелкого и среднего частного производства, коллективизации сельскохозяйственного труда. Это все банально, тем не менее никому в голову не приходило оправдывать гибель миллионов людей во время сталинской индустриализации будущей Победой 9 Мая.
Страна без национальной элиты
Самый главный аргумент, подтверждающий моральное превосходство советской интеллигенции над посткоммунистическим человеком, – перестройка Михаила Горбачева, его политика гласности. Перестройка показала, что русская интеллигенция жива, что спустя 70 лет после катастрофы 1917 года ее новые поколения в состоянии душой погрузиться в мысли и чувства свидетелей Гражданской войны. Среди представителей советской интеллигенции, которые стали в 1989 году депутатами Съезда народных депутатов СССР, не было ни одного человека, кто в своей душе восторгался Сталиным. А теперь сравните духовный и интеллектуальный уровень депутатов I Съезда народных депутатов СССР с духовным и интеллектуальным уровнем депутатов нынешней Государственной думы, и вы поймете, в какой стране после распада СССР мы оказались.
За политикой гласности стояла жажда правды, прежде всего правды о Красном терроре, о репрессиях Сталина, о человеческой цене Победы 9 Мая, жажда правды, о которой нельзя было говорить вслух во времена СССР. Начатая Хрущевым и продолженная Горбачевым десталинизация мыслилась прежде всего как очищение души от ужасов советского прошлого путем ее погружения в правду советской истории. Несомненно, что августовская антикоммунистическая революция 1991 года была лишь завершением, политическим оформлением процесса декоммунизации, который начался во время перестройки.
И теперь главный вопрос, во имя которого я писал этот текст: куда все это делось? Сегодня даже те, кто, как Никита Михалков, приветствовал политику гласности, называют Горбачева предателем и требуют, чтобы его отдали под суд. Парадокс состоит в том, что августовская революция 1991 года ушла не только из памяти «глубинного русского народа», но и из памяти постсоветской интеллигенции. И поэтому политики, которые топчут сегодня перестройку Горбачева, даже не осознают, что они тем самым подрывают идейную и политическую основу собственной власти. Отсюда очередной русский парадокс: политики, которые поддерживают ценности августовской демократической революции 1991 года, ценности свободы и права личности, сегодня уходят в подполье, превращаются в новых большевиков. А политики, которые призывают к свержению строя, возникшего в августовской революции 1991 года, и возврату в СССР, получают активную поддержку не только населения, но и Кремля.
Наверное, существует зависимость между качеством мышления представителей власти и способностью «глубинного русского народа» к моральной оценке событий собственной истории. Наверное, совесть не работает, когда нет желания знать правду о себе, о собственной истории. Чем примитивнее мышление политиков, тем меньше оснований для сохранения нравственного чувства, меньше способности отличать добро от зла. Не хочу никого обижать, но примитивизм мышления тех, кто призывает нас сегодня вернуться в социализм, просто поражает. Во многом виновно нынешнее российской государственное телевидение. Оно не учит людей думать, анализировать события, искать причины наших ошибок и неудач. Оно учит нас ненавидеть врагов, а если нет врагов – искать их.
Я думаю, что за нынешним соединением в сознании многих людей якобы веры в Христа с любовью к Сталину стоит не только моральная, но и умственная деградация. Духовной и умственной деградации современной России, на мой взгляд, способствовало превращение ее в осажденную крепость.
Никто до сих пор не изучал всерьез причины утраты в посткоммунистической России всего, что ведет к осуждению преступлений власти, к отторжению душой и умом откровенных убийц. Когда для человека главная проблема – выживание, поиск хлеба насущного, ему нет дела не только до политики, в его душе скукоживается способность отличать добро от зла. Вопреки мифам славянофильства, русская бедность не рождала ничего, кроме ненависти к богатым. Сегодня русская бедность рождает ненависть, например, к Сечину: он зарабатывает в один день миллион, а я за целый год этот миллион заработать не могу.
На мой взгляд, главная причина откровенной деморализации населения, утраты способности отличать добро от зла в своей истории в том, что мы превратились в страну без национальной элиты, без таких русских патриотов, которые соединяли бы высочайший профессионализм со способностью совершить нечто важное для своей страны. Нет интеллектуалов, которые могли бы сказать народу, что стыдно поклоняться убийце, тому, кто уничтожал цвет русской нации. Главное – нет тех, чье слово воспринял бы душой современный русский человек. Душа открывается только перед словом того, кто обладает несомненным моральным авторитетом – совестью нации.
Политики – не представители национальной элиты, они думают о политической победе, о торжестве своей воли. А у представителей элиты все есть – и профессиональный успех, и положение в обществе, – но им этого недостаточно, их душа живет желанием помочь своей Родине. В заботе национальной элиты о будущем России нет ничего корыстного, это подлинный патриотизм. Но, к сожалению, представителей элиты в моем понимании у нас в посткоммунистической России нет. Все-таки РСФСР как советская республика превратилась в независимое государство, мы приобрели суверенитет, стали наследниками русской истории, восстановили вертикаль власти, ослабили центробежные настроения. Но все же чего-то – самого главного – в новой России нет.
Мы восстановили государство при помощи традиционного русского самодержавия – закручиванием гаек. Но ведь наш исторический опыт говорит о том, что Россия, которая держится на закручивании гаек, неизбежно просыпается. И тут встают страшные вопросы, от которых мы уходим: а может быть, после 70-летнего коммунистического эксперимента вообще уже невозможно создать полноценное национальное государство? Я не знаю ответа, но несомненно, что современная Россия, где соединено невозможное, очень больна. Несомненно и то, что свидетельство этой болезни – отсутствие не только у образованной России, но и у «глубинного народа» веры в будущее своей страны. И это поразительно: мы после «русской весны» 2014 года движемся вперед, устремив свои глаза в прошлое, в достижения СССР, который мы сами разрушили в 1991 году. И тут надо увидеть, где политика закручивания гаек работает на сохранение стабильности, суверенитета страны, а где – на сохранение власти и привилегий команды Путина и приближенных.
Если Путин, как он говорит, всерьез думает о будущем России, то он должен понимать, что Россия, в которой люди не верят в будущее, а наиболее высокопрофессиональная и образованная часть интеллигенции, со всех сторон окруженная врагами, смотрит на Запад, вряд ли долго просуществует.
комментарии(0)