Властные качели преемника. России пора заняться очеловечиванием жизни народа

Владимир Путин оказался по душе Борису Ельцину больше прочих кандидатов. Фото Reuters

Нельзя согласиться с утверждением, что мы все еще живем в 1990-х и поэтому движемся по кругу. На мой взгляд, 1990-е сегодня напоминают о себе тем, что власть в России принадлежит баловням судьбы. В 1990-е мы этого не понимали и рассматривали власть Чубайсов и Березовских как нечто само собой разумеющееся. В том, что часто власть оказывается в руках у баловней судьбы, ничего особенного нет. Революция всегда приводит к власти тех, кто раньше был никем – Ленина, Троцкого, Сталина.

Волею случая

Я думаю, нет существенной разницы между вознесением во власть на волне революции или приходу к власти благодаря случаю, как это произошло с Путиным. Просто из трех преемников Путин оказался Ельцину больше по душе. Как революционер, случайно пришедший к власти, старается во что бы то ни стало доказать и себе, и стране, что его призвала сама история, так и преемник решается на немыслимое, на то, что не может себе позволить человек, поднявшийся по карьерной лестнице. Отсюда и максимализм преемника. А если преемником становится силовик, то просто в силу своей психологии он легче, чем гражданский, позволяет себе переступить красную черту.

Но все же не было в 1990-е того трагического выбора, перед которым стоит сегодня гражданин России, сохраняющий свое достоинство. Несомненно, нельзя примириться с той грязью и ложью в политике после «русской весны» 2014 года, нельзя найти оправдание тем средствам, с помощью которых власть сегодня нейтрализует оппозицию. Но одновременно лично у меня вызывает страх сама возможность прихода к власти таких революционеров, как Алексей Навальный. Я с ужасом наблюдаю, как власть, утратив разум и инстинкт самосохранения, после приезда Навального в Россию делает все для роста его популярности.

Ничего доброго начавшееся 23 января 2021 года по инициативе власти движение России к очередной революции не принесет. Обратите внимание, все авторитеты нынешней либеральной оппозиции отдают должное смелости, гражданскому мужеству Алексея Навального. Тем не менее, как сказал Глеб Павловский, надо видеть, что «Алексей Навальный не в состоянии предложить России ничего, кроме самого себя и своей смелости».

Многие участники акции протеста 23 января, особенно в Санкт-Петербурге, говорили перед телекамерами, что они «устали бояться», что они «готовы на все, лишь бы они и их дети жили в свободной России». Но люди, которые ничего не боятся, не принесут стране ничего хорошего. В России революции во имя свободы приводят не к свободе, а к очередной деспотии. Нужно признаться самому себе, что страх перед новой революцией сильнее, чем страхи, которые рождает нынешняя охота на иностранных агентов. И в этом драма русского интеллигента: всегда приходится выбирать между различными типами русского всевластия.

Авторы «Вех» оказались правы, когда говорили, что самодержавие Николая II – куда большее благо, чем самодержавие победителей грядущей революции. Поэтому я молю Бога, чтобы он вразумил Путина и увел его с пути радикализации настроений в стране. Если, как говорит Дмитрий Песков, Владимир Путин прежде всего думает о благе российской нации, то ему пора осознать, что ничто не приносит такой вред, как его преднамеренная конфронтация с Западом, как его страсть переходить от одной неокончившейся войны к другой.

Страна крайностей

Ни одной стране не суждено так часто впадать из одной крайности в другую, как России. Демократия без берегов, рожденная свержением самодержавия Февральской революцией 1917 года, а затем – самый жестокий, самый бесчеловечный деспотизм в истории человечества – всевластие Сталина. Абсолютная суверенность реформаторов 1990-х по отношению к интересам граждан РФ сменилась абсолютным суверенитетом «крымнашевской» России по отношению к Западу. Либералам из окружения Ельцина было наплевать на то, что думает о них «совок», а России эпохи обнуления сроков президента Путина наплевать на то, что о ней думает Запад. Либерализм без берегов, ведущий к преклонению перед всем западным, сменился сейчас авторитаризмом, настаивающим на кризисе умирающей западной демократии.

Все это напоминает нам советские сказания о неизбежной гибели капитализма и великих перспективах, которые открыл человечеству ленинский Октябрь. Как мне кажется, особенность нынешней русской демократии в том, что человеку при власти можно вещать откровенную несуразицу. К примеру, депутат Петр Толстой призывал русского человека лечить все болезни настойкой коры дуба. Трудно сказать, что больше угрожает духовному здоровью русской нации: низкопоклонство перед Западом или откровенная ложь о скорой и неизбежной гибели западной демократии.

При всех различиях между идеологиями 1990-х и «крымнашевской» России у них есть нечто общее – вера в возможность невозможного, наш традиционный максимализм. Нам, особенно во внешней политике, не дано чувство меры – найти способ соединения своего суверенитета с логикой современной цивилизации. Надо быть реалистами. Кстати, чем больше будет реализма во внешней политике, тем меньше моральных и социальных оснований для популярности таких радикалов, как Навальный. В 1990-е либералы верили, что не составит особого труда сделать Россию частью Европы. Сейчас господствует еще более дерзкая вера: суверенная Россия, окруженная со всех сторон врагами, может не только выжить, но и успешно развиваться. Некоторые считают, что причина нашего скачка из одной крайности в другую – русский максимализм. Поэтому мы и шарахаемся от одной смертельной угрозы к другой, от хаоса демократии без берегов к очередному чингисхановскому всевластию, которое душит инициативу снизу, свободу мысли, отдает судьбы страны в руки тех, кто не умеет ничего, кроме как угождать верховному правителю.

Русским царям, которые верили, что они помазанники божьи, не надо было ничего себе доказывать. Поэтому Александру III не нужны были никакие войны, чтобы доказать свое право на царствование в России. Но когда власть тебе дарит господин случай, приходится все время доказывать себе, что ты оказался при власти не случайно.

Я не знаю лично Владимира Путина, но думаю, что он осознает: во времена СССР он никогда бы не пришел к вершинам власти. Это заставляет его все время обращать на себя внимание. Конечно, решение МОК провести зимнюю Олимпиаду 2014 года в Сочи было достижением Путина. Но этого ему было мало, он решил, что именно Россия должна стать победителем на этих Олимпийских играх. Отсюда – позор антидопингового скандала, за который мы расплачиваемся до сих пор. Я думаю, личностная драма Путина состоит в том, что его сверхвласть над тысячелетней Россией породил случай.

Несомненно, Путин обладает и умом, и волей, необходимыми для того, чтобы вполне квалифицированно руководить внутренней политикой России. Пример тому – его быстрое погружение в ткань российской экономики и абсолютно верная ставка на либералов-рыночников. Несомненно, Путин очень многое сделал для сохранения российской государственности, для борьбы с преступностью в 1990-е, а в нулевые – для роста благосостояния населения. Но во внешней политике Путиным руководил не столько здравый смысл, сколько желание совершить нечто невозможное. Отсюда его решение, несмотря на очевидные негативные последствия, исправить «исторические ошибки Хрущева».

Так уж получилось, что спустя несколько дней после решения Путина присоединить Крым к России Евгений Примаков собрал свой клуб бывших – номенклатуры ЦК КПСС. Последний министр иностранных дел СССР и последний руководитель КГБ говорили, что никто из бывших руководителей СССР, кроме Сталина, не решился бы на присоединение к своей стране территории другого государства, на откровенное нарушение международного права. Но Путин на это пошел, ибо он считал, что моральное оправдание присоединения Крыма к России выше требований международного права.

Трагедия августовской революции 1991 года состояла в том, что все, кто пришел к власти, кроме Бориса Ельцина, получили свою сверхвласть благодаря случаю. Что сделали для России Борис Березовский или Анатолий Чубайс, чтобы советовать президенту Ельцину, куда надо вести страну и кого надо назначить его преемником? Ничего! Что сделали для российской экономики Михаил Ходорковский, Владимир Потанин, Роман Абрамович, ставшие хозяевами национальных богатств? Ничего!

И либералы, и силовики в окружении Путина – избранники господина случая, они навсегда связаны друг с другом. Когда либералы были у власти, они не покушались на власть силовиков. Сегодня, когда власть перешла к силовикам, они не покушаются на привилегии команды Гайдара, оставшейся при власти. Все наши властные либералы – западники, но они так и не рискнули сказать «нет» нынешней политике закручивания гаек.

Я не вижу вины Путина в том, что эти люди выбрали преемником Ельцина именно его – честолюбивого силовика. Люди из команды Ельцина не видели глубинного раскола между столицами и малыми городами русской провинции, между тюркоязычной и русскоязычной Россией и т.д. Если бы они понимали, что угрожает России, то сделали бы преемником Ельцина человека середины, политика, который обладал бы способностью к компромиссам. Для этой роли годились прежде всего старые аппаратчики, те, кто благодаря своему прошлому имел право на власть, на то, чтобы стать преемником Ельцина. Я имею в виду прежде всего Евгения Примакова и Егора Строева.

Евгений Примаков отличался уникальной способностью остановиться посередине. Отсюда его двувекторная политика между Китаем и Западом. Отсюда его идея отделить Северную Чечню от Южной, горной, и присоединить ее к России, предоставив при этом независимость горной Чечне. Кстати, уже в 1990-е возникла угроза сохранению дружеских отношений России и Украины. Понятно, что для сохранения этих отношений нужен был политик, который психологически был бы близок украинцам. Именно крестьянин Егор Строев пользовался большой симпатией у политической элиты Украины, сплошь состоявшей тогда из бывших крестьян. Было очевидно, что Владимир Путин – дитя Петербурга, излучающее имперское сознание, – будет чужим для политической элиты Украины. Так оно и оказалось.

Прочь от Европы

Глеб Павловский, который руководил предвыборной кампанией Путина во время президентских выборов 2000 года, недавно рассказывал, что тогда Путин был другим человеком, совсем непохожим на нынешнего, которому наплевать на то, что думает о нем Запад. Достоинство тогдашнего Путина состояло в том, что он уважал либеральные ценности Запада и одновременно был российским государственником. Если ввести мировоззрение Путина конца 1990-х в исторический контекст, то легко доказать, что тогда он был не просто антикоммунистом, но наследником сознательного патриотизма или либерального консерватизма Петра Струве, Николая Бердяева, Ивана Ильина. Об этом свидетельствует и статья Путина «Россия на рубеже тысячелетий», опубликованная 30 декабря 1999 года в «НГ».

Я был восхищен этой статьей, увидел в Путине родственную душу, сочетающую веру в западные ценности с уважением к традиции российской государственности. Не было в этой статье ничего от нынешнего «Россия – не Европа», от нынешней реабилитации Ивана Грозного и Иосифа Сталина. Все уже забыли, что либеральный консерватизм, или сознательный патриотизм, был государственной идеологией России в нулевые годы. Это был патриотизм правды, ничего общего не имеющий с нынешним «крымнашевским» охранительским патриотизмом, с патриотизмом, в котором главный признак любви к России – вера в непогрешимость Владимира Путина.

Но после «русской весны» 2014 года мы оказались совсем в другой России, с совсем другими ценностями, противоположными либеральному консерватизму нулевых. Теперь уже с утра до вечера идеологи «крымнашевской» России нам внушают, что критика Сталина, критика преступлений советской власти – это очернительство русской истории, недопустимое в новой суверенной России. Изменилась не только наша государственная идеология, но и духовная атмосфера: страх не быть вместе с властью пронизывает не только чиновников, но и их семьи. Глеб Павловский прав: Путин стал во многом другим человеком. Идейное противостояние нынешней России с Западом с каждым днем становится все круче и круче. Мы сегодня считаем, что нам в России позволено все, что невозможно на либеральном Западе.

И здесь возникает самый страшный вопрос, на который будут искать ответ наши потомки: был ли нынешний острый конфликт с Западом после распада СССР неизбежен или он – результат особенностей психологии преемника Ельцина? В посткоммунистической России было много того, что вело к сверхвластию руководителя страны. Путин, особенности характера которого привели к нынешнему глобальному конфликту с Западом, не стремился к власти, ему ее навязали. Это неправда, что силовики захватили власть и создали нынешнюю сверхцентрализованную авторитарную Россию. Я думаю, такая ситуация сложилась потому, что у нас так и не сформировалась нация.

Самодержавие во спасение

Пора осознать, что невозможна никакая демократия в стране, где элита живет сама по себе, а простой народ – сам по себе. После 4 октября 1993 года возникло «выборное самодержавие» Ельцина в результате непреодолимого конфликта между вождями либеральной интеллигенции и народными депутатами РСФСР, которые представляли интересы «советской России». Как недавно сказал из своего киевского далека один из идеологов команды Ельцина Евгений Киселев, «мы дали Ельцину самодержавную власть, ибо боялись, что народ России выберет парламент, который будет противником реформ». Так что переход от советской формы самодержавия к нынешней, «крымнашевской», был неизбежен. А дальше самодержавие необходимо было подкрепить русским великодержавием, а русское великодержавие неизбежно вело сначала к отторжению от Запада, а потом и к противостоянию с ним. А острота этого противостояния зависела от личных качеств того, кого правящая элита наградила этим самодержавием.

Драма России, на мой взгляд, состоит в том, что Путин в результате «русской весны» 2014 года ушел от всего, что его действительно волновало в нулевые годы, от всего, что ему необходимо было сделать для преодоления русской нищеты. Была снята с повестки дня задача устранения ветхого жилья. Мы ничего не делали для того, чтобы остановить отток населения из Сибири и Дальнего Востока. Для нашей власти как не существовала, так и не существует угроза роста наркозависимых, домашнего насилия и т.д. Сегодня русской жизни угрожают высокая смертность среди старшего поколения, тот факт, что 80% детей, находящихся в детских домах и приютах, имеют живых родителей и т.д.

Думаю, нашему президенту не составит труда наконец-то повернуться ко всему тому, что на самом деле волнует подавляющую часть населения, что угрожает их жизни. Это будет свидетельствовать о том, что на этот раз нам удалось избежать скачка от одной крайности к другой, избежать очередной русской революции. Мне вообще кажется, что нынешняя политика закручивания гаек возникла не столько из-за внутренних и внешних угроз стабильности, сколько из-за нежелания власти всерьез заняться очеловечиванием нашей жизни.

И последнее. Проблема не в том, что у власти нет возможности повернуться лицом к правде русской жизни и делать все возможное для ее очеловечивания. На мой взгляд, дело не в растерянности Путина, а в том, что он устал от своего всевластия. Я думаю, он все больше и больше сожалеет о том, что согласился стать хозяином неуправляемой и непредсказуемой России. Западник Путин, дитя Дрездена, от своей сверхвласти больше потерял, чем выиграл. Никакие дворцы, пока он у власти, ему на самом деле не нужны. А когда он власть потеряет, все эти дворцы у него заберут, как Ельцин забрал у четы Горбачевых их прекрасную квартиру на улице Косыгина на следующий день после ухода Михаила Сергеевича из Кремля.

Отсюда и нынешний тупик: при жизни оставить власть рискованно, но каждый день реагировать на бесконечные русские ЧП – все труднее и труднее. Но если у Путина возникнет желание кому-то передать власть, то, на мой взгляд, это должен быть такой хозяйственник, как Сергей Собянин, которого внешняя политика мало волнует и который в состоянии сделать что-то реальное для очеловечивания русского быта.

Должен появиться преемник Путина, который получит право на власть в результате свободных демократических выборов, где его соперником будет не охранник Жириновского или Ксения Собчак, а равный ему конкурент, обладающий такой же популярностью, как и он. В этом случае у него не возникнет сознания случайности происхождения своей власти, не будет иррациональной потребности совершать невозможное, чтобы доказать самому себе, что он не случайно стал преемником.

Из нашей 30-летней посткоммунистической истории следует один простой вывод: необходимо перейти к тому, чего не было у нас в ХХ веке – к нормальной демократической смене власти. И тогда, может быть, исчезнут наши русские скачки из одной крайности в другую, и мы научимся останавливаться посередине и всерьез думать о последствиях принимаемых нами решений.