Моисей Борисович Зайденбанд. Фото из следственного дела М.Б.Зайденбанда
Когда и как я познакомилась со своим дедом? Смазанные кадры из детской глубины иногда проступают отчетливее – на них высокий человек в белом халате. Шумный, нетерпеливый, обидчивый. Михаил Моисеевич Зайденбанд, отец моей мамы, он несколько раз возникал эпизодом, не связанным с общим течением семейной жизни, прежде чем для меня более или менее прояснилась причина его отчужденности. Бабушка ушла от него с двумя детьми. С прямой спиной, не обернувшись ни разу. Сутками пропадала на работе, сама вырастила-выучила дочь и сына. Никто не отрицал его существования: из фотографий не вырезали, ластиком не стирали – встречались, общались. Бабушка сохраняла дипломатические отношения с младшей сестрой деда Елизаветой Михайловной. Тогда не удивляла ни эта стратегия, ни разночтения в отчествах.
Ему было уже за 60, когда всерьез и надолго он приехал погостить из Ленинабада к нам в Душанбе. С трудом верилось, что этот седовласый, степенный, будто родившийся в шляпе красавец, всю жизнь работавший парикмахером, – дебошир и пьяница из бабушкиных рассказов. Еще до приезда он писал короткие письма кривым почерком с бесчисленными ошибками. Это смешило и укрепляло подростковую уверенность в превосходстве. И вот теперь он сидел рядом, причмокивая, поглощал бисквит с кокетливым названием «Дамский каприз» и глубокомысленно обращался к дочери: «Главное, Шура, питание!» Он щедро дарил подарки, очень хотел внимания и, прожив недели две, уехал обратно в свою жизнь.
Спустя несколько лет я приехала к нему в Ленинабад. По советским меркам дед оказался состоятельным человеком: кооперативная просторная квартира в новом микрорайоне, ковры, хрусталь. Атмосфера пенсионерского, довольно сытого быта второй половины 80-х обволакивала. Вечерами с его женой Розой мы припадали к источнику жгучей любви Волонтира и Клары Лучко. Деду нравилась красавица Лучко, но раздражал больший интерес к Будулаю-телевизору, чем к нему. Он хотел говорить об утратах: об отце Моисее Борисовиче Зайденбанде и пропавшем младшем брате Рувиме. Показывал самую главную драгоценность, добытую многолетними усилиями, фотографию отца – единственную. Он увеличил ее до размеров парадного портрета, но завитушки явно противоречили изображенному лицу. Из пыльно-коричневой сепии смотрел человек: среднего возраста, со щетиной и колючим, напряженным взглядом. Еще у него топорщился край воротничка, застегнутого под горло. Никаких чувств он не вызывал, вглядываться в него не хотелось, думать, что это твой предок, – еще меньше. Дед шумно сокрушался, что его мать, моя прабабушка Вера, не дожила до этого дня. Он целовал портрет и плакал: «Папу нашел».
Дед умер в феврале 91-го, и вместе с ним ушла живая память о расколотой семье. Все, за что он бился, вроде потеряло смысл. 25 лет спустя выяснилось, что в Москве, в Никитском переулке, в архиве МВД по Московской области, терпеливо ждет своего часа оригинал той самой карточки: фас и профиль опознавательного фото из следственного дела Зайденбанда М. Б. При виде сбоку стал заметнее фон – мятая простыня, а переносица оказалась более приплюснутой, чем можно было предположить. За спиной у прадеда ни масштабной линейки, ни таблички с номером впереди: не догадаешься, в каких обстоятельствах сделано фото, но на обороте младший лейтенант госбезопасности Родин удостоверил личность заключенного.
Михаил Моисеевич Зайденбанд. Фото из следственного дела М.М.Зайденбанда |
Он родился 25 января 1890 года в Польше, в Люблинской губернии, в Янове. Точный день его рождения нашелся в польском архиве. Никакой он оказался не Борисович и даже не совсем Моисей. Янкель Моше, сын Бенциона Зайденбанда и Лии, урожденной Гройсман. Там еще в генеалогическом анамнезе фамилия Блюменкранц и по мужской, и по женской линиям: вероятно, женились и выходили замуж за родственников, – и радующие глаз и слух имена: Руфия и Шпринца. У него сестра Эстера 1894 года рождения и брат Иосиф Альтер – 1899-го. Семья торговая, ремесленная, как и все в местечке. В 1912 году Моисея забирают в армию, больше он свою семью не видел. До 1917-го служил в уланских частях, а дальше тоже рядовым, но уже в красной кавалерии. В общем, 8 лет в седле.
Когда и где он познакомился с прабабушкой – неизвестно. Двойра Юдолевна Гер (в семье ее называли Верой) моложе его на 10 лет, родилась в Брест-Литовске, жила в Варшаве, работала на фабрике.
Их первая географическая точка пребывания в России – Воронеж. Там в октябре 1921-го родился мой дед, старший ребенок в семье. На дворе нэп, Моисей Борисович «торгует на базарах с рук», дела идут неплохо, но их учли. Они – «лишенцы», лишены избирательных прав как «живущие на нетрудовые доходы и использующие наемный труд».
В 1925 году они переехали в Орловскую область – в город Ливны. Сменили несколько адресов, пока не купили свой дом. Прадед явно не чувствовал угрозы благополучию и безопасности семьи: открыл бакалейную лавку, нанял помощника и домработницу. В апреле 1926-го родился второй сын – Рувим.
Три года спустя семья вновь ждала пополнения, а случилась страшная убыль – арестовали Моисея Борисовича. Его осудили за «спекуляцию» (то есть за торговлю) на 5 лет и сослали Ухтинско-Печорский лагерь. Вернулся из ссылки раньше, в сентябре 1933 года, и продолжил заниматься тем, что умел: обменивать, торговать, кормить семью. Советских газет прадед явно не читал, оттого не знал, что таких, как он, прямо объявили врагами государства: «Не допускать открытия магазинов и лавок частными торговцами и всячески искоренять перекупщиков и спекулянтов, пытающихся нажиться за счет рабочих и крестьян».
Прожившая без мужа четыре года прабабушка Вера страшно напугана, умоляет прекратить, но Моисей Борисович рассудил по-другому, по-хозяйски. Основной его маршрут: Ливны–Москва–Ливны. В Москву возил продукты – из столицы мыло и сахар. 1 марта 1934 года его остановили на станции Мармыжи по дороге в Киев: «При личном обыске у него обнаружено 8 шт. кур, 2 кил. коровьего масла, 3 кил. мяса, два шерстяных ковра, куплен. на базаре в гор. Ливны и 150 рублей облигациями (здесь и далее при цитировании документов сохранены особенности оригиналов. – Т.М.)». И еще 5 лет лагеря. Пытались посадить и жену, но не собрали достаточного количества свидетельских показаний.
Она опять одна: с тремя детьми, без средств к существованию, без поддержки, а народная власть говорит: плати налог. Тогда Вера Юдолевна по совету кого-то шибко умного или жалостливого возвращает себе девичью фамилию, но жить-то все равно не на что.
1 июня 1934 года Моисей Борисович прибыл этапом в Дмитровский трудовой лагерь, строивший канал «Волга–Москва». Какое-то время семьям бесконвойных заключенных лагерное начальство разрешало жить рядом. Прабабушка Вера с детьми поселилась на станции Большая Волга. Надеялись, как и тысячи других «каналоармейцев», на досрочное – «по зачету ударного труда» – освобождение. Не дождались – вернулись ждать в Ливны.
Канал достроили, в июле 37-го открыли. Оставалось семь месяцев, но в марте на теплоходе не поплаваешь…Могли бывшие зэки прокатиться по построенному ими каналу? Хотели ли?
Рувим Моисеевич Зайденбанд. Фото из следственного дела М.М.Зайденбанда |
Протокол допроса очень короткий. Если б не биографические сведения, он состоял бы из нескольких слов: нигде, никому, никогда. Моисей Борисович все отрицал и виновным себя по статье 58-10 – проведение антисоветской агитации – не признал.
Его «изобличали» такие же бедолаги-заключенные Дмитлага. В их «показаниях» узнаешь фамильные черты. По словам Кашина Василия Григорьевича, «заключенный Зайденбанд, находясь в лагере выражал свое недовольство к существующему строю и свои враждебные взгляды высказывал среди заключенных. Так например, в августе месяце восхваляя старый капиталистический строй, говорил: «Мне раньше жилось неплохо, у меня всего было вдоволь, а также неплохо жил первое время при советской власти, когда имел свою торговую лавку, а теперь стало жить невтерпеж. Все, что было советская власть забрала, да мало этого ни за что в лагерь, а здесь над нашим братом издеваются». Яхиев Яхият Якубович добавлял к портрету прадеда: «В октябре месяце 1937 года заключенный Зайденбанд, выражая свое недовольство к существующему строю говорил: «Во время рассмотрения льготной комиссии с окончанием строительства канала Москва– Волга льготы давали без разбору, кто их не заслуживал – давали, а кто должен был получить хорошие льготы, тому только пыль в глаза пустили. Мне вот осталось отбывать несколько месяцев, а досрочно не освободили, несмотря на то, что я хорошо работал. Да к тому же житья не дают, семья приехала, все голые и голодные, а работать не дают им здесь, как семье заключенного. Видимо лучшего от советской власти ждать нечего. Было время я пожил, а теперь видимо придется погибать на этом канале, где над нами издеваются и ведут нас к тому, чтобы уничтожить». Показания Колюшко Петра Борисовича подгоняли обвинение под текущий момент: «В декабре месяце 1937 года в разговоре о прошедших выборах заключенный Зайденбанд говорил: «Из всего видно, что они нам хорошего не дадут, так как сама практика показывает, что вся политика советской власти ведет к тому, чтобы больше закабалить людей». В январе месяце 1938 года во время заседания первой сессии Верховного Совета СССР заключенный Зайденбанд говорил: «Она собралась (решать. – Т.М.) исключительно свои вопросы… Как например, то, чтобы за свое высокое положение и больше нажиться, а что касается нас заключенных, чтоб нам дать амнистию и освободить из лагеря, даже не ввели в порядок дня сессии. Так теперь нет никакой надежды на освобождение из лагеря, в котором придется подыхать ни за что».
31 января 1938 года начальник 3 отдела Дмитлага лейтенант госбезопасности Гороховский утвердил обвинительное заключение. 2 февраля судебная тройка вынесла приговор, 5 февраля Моисея Борисовича расстреляли на Бутовском полигоне. Еще не подозревая о своей участи, он успел отправить из Бутырской тюрьмы открытку семье.
В марте 1938-го арестовали старшего сына Мишу. Ему было 17 лет. Статья называлась «социально вредный элемент». Три года в Соликамском лагере. Через шесть месяцев арестовали жену Веру – 5 лет «за спекуляцию». Дальше – Приморлаг, Бамлаг, Севвостлаг. Младших – Рувима и Лизу – разлучили по разным детдомам: никакого специально продуманного изуверства, а порядок такой бюрократический, согласно возрасту.
Дед вышел на свободу в марте 41-го, вернулся в Ливны и разыскал сестру в Брянской области, в Белобрежском монастыре, переориентированном в детгородок. У Лизы имелся адрес детской колонии в Харьковской области, куда отправили Рувочку. Михаил успел съездить туда до начала войны, но младшего брата там уже не было.
Вскоре Михаил ушел на фронт. В мае 1942 года рядового саперного батальона Михаила Зайденбанда опять арестовали. Дед рассказывал, что он брил какого-то капитана, и тот высказал обидное про жидов: Михаил Моисеевич приставил бритву к горлу шутника. С передовой его отправили в Тулу, военный трибунал дал 10 лет. Он отсидел четыре с половиной в Нижнем Тагиле; в апреле 47-го приговор пересмотрели, и 29 июля 1947 года он вышел на свободу. Он и подумать не мог, что ровно через год в этот день у него родится дочь Александра, моя мама.
После пяти лет в дальневосточных лагерях прабабушка Вера вернулась почти оглохшей, она работала прачкой и сторожем в гостинице, писать по-прежнему не умела, но добрые люди помогли найти дочь. Детдом эвакуировали в Пензенскую область, там Елизавета училась в ремесленном училище. С мая 44-го почти профессиональный маляр Лизка Зайденбанд числилась «в самовольной отлучке». Они с матерью бежали на юг. Билетов не достать, но они самовольно пробрались на поезд и уехали в Таджикистан навсегда.
Дед Миша очень быстро разыскал мать и сестру в городе Ура-Тюбе. Там он познакомился с будущей женой. Эсфирь Сендеровна Безносова, ставшая Анной Сергеевной, молодой фельдшер. Яркая, энергичная. Она любила красивых. И вот крошка-дочь в беленьком платьице с бантом на голове и счастливый, очень красивый дед. Только худой очень.
В 1950 году все переехали в Ленинабад. Через два года родился сын, мой дядя, названный в честь деда Моисеем. Бабушке не нравилось слишком еврейское имя, она всю жизнь называла его Мариком. Они давно жили порознь, но дед Миша упорно настаивал: Моисей.
К началу 60-х из лагерей вернулись все, кто выжил. Но Михаил с прабабушкой Верой отказывались верить, что прадеда нет на свете. В марте 62-го подают заявление Генеральному прокурору СССР Руденко: «На наши неоднократные просьбы-розыски нам ответили, что Зайденбанд Моисей Борисович без права прописки был сослан. А поэтому мы в настоящее время не знаем, где он находится жив или нет? В случае его освобождения из ссылки, он не скитается ли где-нибудь, имея преклонный возраст». Просители заранее благодарствовали и прилагали конверт с 12-копеечной маркой.
Капитан I спецотдела УВД Мособлисполкома Зотова донесла до начальства, что Зайденбанд М. Б. осужден к «ВМН (к высшей мере наказания. – Т.М.). Приговор приведен в исполнение 5 февраля 1938 г.» – эта строчка вписана в документ от руки. Существовала директива председателя КГБ генерала Серова от 24 августа 1955 года: устно объявлять о кончине в местах заключения, искажая реальную дату и причину смерти. Далее госмашина на большой скорости восстанавливала социалистическую законность. Прокурор опротестовал дело («следствие проведено с грубейшими нарушениями закона»), суд удовлетворял протест, отменял постановление тройки, дело прекращалось «за отсутствием состава преступления». 19 мая 1962 года им выдали справку о реабилитации. На все про все два месяца. И 25 лет.
Среди бумаг 62-го года самый трогательный документ – расписка «органу милиции»: «На сообщение я не согласен потомчто сообщено неправельно я буду писать дальше сын моего отца». С чем он не согласился: с сообщением о смерти, с причиной или с датой – не узнать никогда, но слово он держал. Писал дальше. Уже Горбачеву. Добился документального признания гибели отца – в свидетельство о смерти внесли «исправления» «с крупозного воспаления легких на расстрел», неоднократно предпринимал розыски могилы. Не забывал интересоваться положенными льготами и компенсацией за отобранное имущество. Еще в мае 89-го года ему отвечали, что «реабилитированные граждане или их родственники имеют право на получение 2-х месячной заработной платы по месту работы до ареста», а «установить место захоронения за давностью не представляется возможным».
В апреле 1990 года деду отвечал заместитель начальника управления ГУВД Мосгорисполкома. Письмо начиналось так: «Уважаемый Михаил Моисеевич!» И дальше еще поразительнее: «К сожалению, места массовых захоронений репрессированных пока не установлены». Подпись: «С уважением, Н. В. Грашовень». Именно полковник Николай Викторович Грашовень руководил группой, разыскавшей захоронение на учебном полигоне НКВД в Бутово! Позднее это место на юге современной Москвы назвали Русской Голгофой из-за массовой гибели духовенства.
Еще три-четыре года назад оно выглядело зловеще. Автобус 18-го маршрута приезжал в тупик. За зеленым забором несколько гектаров поля: сплошные могильные рвы и яблоневый сад. На входе – информационный стенд со статистикой расстрелов по дням. 20 тысяч 762 человека, убитых с августа 1937 по октябрь 1938 годов. Это число документировано, сколько на самом деле – неизвестно. В один день с моим прадедом 5 февраля 1938 года расстреляли 246 человек. Каждый в этой разноязыкой и разноплеменной толпе не похож на другого и похож одновременно. В большинстве своем неграмотные, плохо понимавшие происходящее, напуганные, обреченные, уставшие, измученные люди. После допросов из Дмитровского лагеря их отвозили в Бутырскую тюрьму, потом на полигон, по одному выводили из барака, зачитывали приговор и стреляли. 235 мужчин, из них трое – православные священники и столько же старообрядцев; 12 женщин, из них – три монахини. 172 русских, 19 латышей, 9 немцев, 9 украинцев, 9 белорусов, 4 корейца, 4 туркмена, 4 узбека, 4 еврея, еще троих записали тюрками, двое татар, двое китайцев, двое иранцев, один поляк, один афганец, один черкес. До сих пор 59 человек не реабилитированы.
Первая хрущевская и вторая горбачевская реабилитации происходили по запросам. Родственники убитых писали и по сей день должны писать заявления в прокуратуру и суд. Реабилитация – дело семейное, частное. Если у расстрелянных не осталось родных – погибли, умерли, не родились – или они не обращались с такими прошениями, убитые просто убиты.
В последние годы 29 и 30 октября, в дни памяти жертв политических репрессий, у Соловецкого камня на акции «Возвращение имен» длинная очередь к микрофону. Каждый пришедший успевает прочесть одно-два имени. В Бутово приезжает мало людей; они читают по 20–30 имен и фамилий и вновь занимают место в короткой цепочке, чтобы читать и читать дальше. В 2017 году там открыли Сад памяти. Стелы с фамилиями жертв, удар поминального колокола. Теперь приезжать не так страшно: гранит успокаивает.
P.S. В 2014 году моему дяде, Моисею Михайловичу Зайденбанду, в «Одноклассниках» написала незнакомая молодая девушка. Заподозрив спам или что-то еще более вредоносное, дядя не открыл сообщение, но и не удалил его. Спустя полгода мы познакомились с семьей старшей дочери Рувима Моисеевича Зайденбанда. Всю жизнь он прожил в брянской деревне Березовка. Там его звали Романом.
P.S.S. В 2015 году из Орловского архива мне прислали, наверное, самую раннюю фотографию деда Миши. Вальяжно опирающегося на стул щекастого парня в косоворотке могли помнить только те, кого уже нет на этом свете. Но в деле оказалось еще фото неизвестного. Утонченного вида подросток, что-то в его лице северянинское, в галстучке, в распахнутом пальто с меховой оторочкой. Вроде бы совсем из другого социального круга. В «Мемориале» сказали: «Значит, фотография находилась при вашем дедушке в момент ареста». Ничего непонятно, только слышен беззвучный крик: «И я здесь! И меня заберите отсюда!»
Я много раз разглядывала это фото, гадала и недоумевала. Несколько дней назад, когда этот текст был дописан, наконец-то догадалась отправить его обретенным брянским родственникам. Старшая дочь Романа (Рувима) Моисеевича Лидия заплакала сразу: «Это папка!»
Мы все-таки забрали его оттуда.
Татьяна Маргулис – телевизионный редактор.
комментарии(0)