Сбой исторического маршрутизатора

У Black Lives Matter есть высшая цель: в корне уничтожить любые формы стигматизации социальных и расовых париев. Фото Reuters

Пандемия COVID-19 вкупе с движением BLM (Black Lives Matter – «Жизни чернокожих важны») продемонстрировали востребованность искусства управления сложными процессами и ориентации в масштабных – «вирусных» – ситуациях, подтвердив императив развития соответствующего мастерства и технологий. Моделирование подвижного ансамбля «Север–Юг» связано с определением меры пропорций постсовременности и постколониальности в универсальном трансформационном процессе. Миры Севера и Юга сосуществуют на одной планете; футуристичные образы высокотехнологичной цивилизации, правового, демократичного, рационального уклада перемежаются чересполосицей авторитарных систем, традиционалистских и криминальных сообществ, городских фавел, лагерей беженцев. Композиция взаимно контаминирующего мироустройства сложнее привычной политической биполярности, идеологических утопий или дистопий.

Проявления постмодернизации сложно анализировать с региональных и национальных позиций – это комплексное, интерактивное проблемное поле. Постижение причин и перспектив вселенского беспорядка требует пристального рассмотрения истоков, траектории, целеполагания цивилизационного транзита.

Эволюция истории

Мир на протяжении последнего столетия пребывал в сумятице перемен, но, несмотря на возникавшие острые коллизии, интенсивно интегрировался, осваивался, а индустриальная и рыночная унификация вытесняли и замещали социокультурное разностилье и национальное своеобразие.

Социальную ситуацию человека определяет сочетание глобального, регионального, местного и персонального. В течение века демонтаж сословных перегородок, реституция личности, либерализация социальных и демократизация политических устоев цивилизации сопровождались эмансипацией, десегрегацией, деколонизацией, а уже в наши дни обернулись возвратной волной культурно-демографической экспансии постколониального мира. Люди в своей исторической устремленности пытаются ослабить природную и социальную опрессию, угнетающую и подрывающую устремленность в будущее, устранить оболочку колониальности в различных ипостасях и модификациях, отринуть институты и идеологемы, уничижающие индивида, разрушить тиранию классового, национального, этнического, расового разделения и подавления.

Предметное поле постколониальной аналитики сегодня обретает универсальные пропорции и очевидным образом не ограничено рассмотрением ситуации на Черном континенте или даже всей калейдоскопичной реальности Третьего мира. Колониальные метастазы и тоталитарные практики, мимикрируя и мигрируя, обнаруживаются в различных частях света, политических ситуациях, иных сегментах реальности. Присутствие колониальности и постколониальности в композициях и динамике постмодерна усложняет декодирование и картографирование транзита, выявляя невидимые до поры препятствия и тенденции. Анализ же и проектирование в сфере дисциплинарного знания связаны с «режимом истины» (Мишель Фуко) и ограничены «окном Овертона» – границами, в которых предложено вести научную дискуссию. Однако при резком усложнении обсуждаемых тем возникают сложности с дисциплинарными рамками и сложившимися стандартами профессионального рассуждения, предполагая поисковую активность, интеллектуальный прорыв, творческую экспансию. Развитие общества связано с поворотами, переворотами, развилками в «дорожной карте» цивилизации, проникновением в иное, столкновением с другим и перманентное осмысление неизвестного. Сейчас человеческое общество, судя по всему, переживает исторический переворот, проходя своего рода rite of passage, реализуя новую формулу социального бытия.

Формальным стартовым рубежом последнего раунда вселенской экспансии – глобализации как колонизации планеты, ее освоения современной цивилизацией – можно считать Берлинскую конференцию 1884–1885 годов, поводом для которой послужила конфликтная ситуация, складывавшаяся в Африке. Конференция, однако, определила нечто более существенное – общие регламенты, параметры и методологию разграничения обитаемого мира в соответствии с принципом «эффективной оккупации».

Планетарная колонизация, а затем деколонизация вкупе с политическим и экономическим обустройством обитаемого мира охватили весь ХХ век, ставший периодом обширной перестройки человеческого общежития. Деконструкция имперских структур, сначала континентальных, а впоследствии морских, сформировала на постимперских просторах пестрое сообщество больших и малых национальных государств. Осваивая горизонты самостийного статуса, страны и общества, получившие политический суверенитет, подвергают сомнению и критике историческую ретроспективу и предложенный цивилизационный маршрут, внося дополнительную неопределенность в контрапункт глобальной трансформации.

Переход к новому миропорядку ускорился после своего рода Тридцатилетней войны, развернувшейся в первой половине прошлого столетия. Ее последствия, сгенерировавшие биполярный мир, проявились также негативным образом, создав возможность «деструктивной глобализации», ставящей под угрозу само существование цивилизации: появился шанс реализовать рукотворный коллапс антропологической вселенной, отбросив на мир тень произвольного конца истории.

Реестр перемен

На планете в наши дни развиваются два доминантных процесса: глобализация и индивидуация, сопровождаемые становлением новых и мутацией прежних политических и прочих институтов, производством инновационного технического, технологического и социального инструментария. Реорганизация современного строя, обустраиваемого, преображаемого и атакуемого с различных позиций, смещает и расширяет исторический горизонт:

– глобализация создает общую оболочку для хозяйственной практики и универсальной коммуникации, а индивидуация части обитателей планеты продуцирует множество анклавов цивилизационного транзита, служащих порталами иной организации универсума, отрицающей его прежнее устройство, формируя творческую неопределенность траекторий истории;

– территориальная, глобальная экспансия стран и народов постепенно замещается интенсивной колонизацией и конкурентной приватизацией амбициозными племенами призрачных, многомерных территорий будущего;

– цели и ментальность геополитики, связанные с обладанием и административным контролем территорий, преодолеваются и вытесняются геоэкономикой, ориентированной на управление транзакциями и организацией хозяйственной и финансовой деятельности в масштабе глобального рынка;

– растет влияние геокультуры, продуцирующей центры социокультурной гравитации, и геоантропологии, регулирующей антропотоки, перераспределяющие население планеты;

– углубляется кризис системы международных отношений, мировой бюрократии и связанных с нею институтов, формируется комплексная среда трансграничных связей, включая присутствие влиятельных слабоформализованных субъектов и неформальных агентов перемен;

– привычные форматы государственности модифицируются и в конечном счете поглощаются обществом и его корпорациями, преобразующими политические системы, а изменяющееся понимание суверенитета высвобождает скованные эпохой просвещения, модернизации силы и устремления;

– национальная государственность, утрачивая былые основания, смыслы и позиции, предчувствует/испытывает институциональную хаотизацию, пробуждая встречный ветер национализма и сопротивление уходящих в прошлое структур;

– сложные алгоритмы теории, практики, техники ведут к критическому разделению образования, интеллектуальной и корпоративной деятельности на эксклюзивную, частную и инклюзивную, общественную с соответствующими социальными последствиями;

– сфера практики пронизывается вирулентностью людей-предприятий (manterprisers), инновационных, экзотичных, радикальных стартапов, сопровождаемых пришествием генерации политиков-акционистов: визионеров, реконструкторов и популистов, действующих вне прежнего формата партийности.

Строительство русла общего будущего замещается умножением маршрутов и нарастанием противоречий – совокупным конфликтом традиционализма и секулярности, современности и постсовременности. Водоворот происходящих пертурбаций и назревающих перемен нарушает существующие балансы, колеблет столпы эпохи, подтачивая равновесие и целостность общественной конструкции. Современный мир постепенно разделяется и рассыпается в глобализированном универсуме на суверенные молекулы и конкурирующие композиции, трансгрессирующие предписания нормативной культуры, утверждая собственные версии строя и редактируя концепцию человека. Состязание инструментально оснащенных персонажей, обладающих преадаптационным инстинктом и сведенных в гибкие сообщества с различным ценностным наполнением, драматизирует и революционизирует ситуацию.

Пересекая умножающиеся «линии горизонта» (Жак Аттали), люди пытаются распознать ветвящиеся траектории грядущего, однако «человек никогда не поднимается выше, чем когда не знает, куда идет» (Кромвель).

Глобальная трансформация и социальная ментальность

Мы живем в подвижной реальности. Изгибы летописания сопровождаются и запечатлеваются кризисами, обретающими со временем символический статус. Национальная государственность теснее сопрягается с динамичным миром амбициозных корпораций и трансграничных сообществ, постсовременным акционизмом различным образом мотивированных лидеров и решительных индивидов. Очередная возникающая утопия вносит дополнительный ажиотаж, ускоряя перемены: история беременна новизной.

Основанием культуры является мировидение – концепт бытия, его идеальный образ, сумма ценностей, обеспечивающих идентичность, и законов, удерживающих миропорядок. Культура определяет характер общества, цивилизация – его фабулу: динамический баланс между наличной реальностью и промысленным идеалом. История – транзит плацдармов компромисса: синтез усилий и ума, композиций и осуществлений. Будущее мыслится надеждой, но обретается как цивилизационная травма – исход от истощенности и отчуждения еще при жизни отмирающих корпораций. Реальность, разрушая представления о себе, отрицает универсальность конвенций, требуя не иных трактовок, а смены языка. Вскрытие социальной плаценты, хирургическое устранение безбудущности – это эволюция общества и становление человека.

Будущее – несуществующая, однако подтверждаемая бытием субстанция, иное состояние мира. Утверждается же оно не в конфликтах культур-систем, чреватых обрушением в прошлое, а в «своих напевах» – внутреннем устойчивом сопряжении с геномом истории и следовании метафизическому целеполаганию при наличии энергийного потенциала, позволяющего преодолевать обнаруживаемые изъяны и демонтировать обанкротившиеся композиции, реализуя универсальную синергию. Борьба за будущее стимулирует протагонистов исследовать идеальное содержимое историософского замысла, изыскивая преимущества, закодированные в ментальном и культурном своеобразии. Продвижение в будущее – ажурная вязь вбираемых проектов, их реализаций, сплетение притоков мысли и протоков самоорганизации, создавая сложные коллизии, оригинальные композиции соперничества или коэволюции.

Достояние века – инициативы, формулируемые и воплощаемые поколением прошедших сквозь горнило наследников, но уже не пленников культур и народов, решившихся на деконструкцию прежнего строя. Синкретичная ментальность, равно как сохранившиеся традиционалистские анклавы либо вытесняются логикой развития, либо, используя сутолоку вселенского переполоха, пытаются вернуть и закрепить власть над национальной судьбой.

Трансгрессия эпохи модернизации, дополненной постколониальностью, осложняется сполохами неоархаизации и деструкции – прямым отрицанием футур-истории. Симптоматика разложения Модернити проявляется также в метастазах криминальной власти, перформансах современных сикариев, очагах аномизации, сливаясь с идеологией и феноменологией «культуры смерти», способной по-своему распорядиться инструментарием, созданным цивилизацией.

Когнитивные перемены предшествуют, определяют и аранжируют смену исторических декораций: политические зигзаги и перевороты предваряются революцией сознания: трансформацией социальной ментальности, продуцирующей и редактирующей картину мира, методы познания и действия, корректируя стиль практики, меняя образ жизни. Сама секулярность – этот родовой признак современности – возникает в истории как проекция иудео-христианской концепции бытия. Признание естественности высокого достоинства человека, наделенного Творцом неотчуждаемыми правами, «к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью» (Томас Джефферсон), способность к выбору, созиданию и обновлению бытия предопределили и перемалывали многие архаичные препоны, воплощаясь в личной ответственности, самоопределении нации, политических правах.

Происходило «расколдовывание мира» (Макс Вебер), сопровождаемое деконструкцией религиозного традиционализма и «дефатализацией истории» (Поль Рикёр). Процесс декларируется как преодоление «совершеннолетним человеком» в «повзрослевшем мире» (Дитрих Бонхёффер) мифологических отождествлений и патриархальных подчинений, «самоосвобождение от пут, привязывающих человека к прошлому, природе, клану, идолам» (Эрих Фромм). Утверждаются постулаты интеллектуальной и экзистенциальной самоидентификации, веротерпимости, толерантности, рациональности как освобождения ума от власти стереотипов и суеверий, а человека от тирании и безнадежности «вечного возвращения». Общество и личность обретают право на суверенитет, отделяя приватное и социальное от тотальности традиционализма и бытового синкрезиса, отражая атаки деструктивного хаоса и продуцируя со временем алгоритмы сложного автономного поведения.

Поезд истории

Секулярность обеспечивает устойчивость рациональности, предпочитая объективную рефлексию земных проблем, то есть критическое отношение к феноменологии практики, кодам сознания и канонам действия. Установления, порожденные христианской вестью, со временем вышли за пределы религиозной оболочки и были утверждены обществом в своей новаторской социокультурной и политической сущности.

Метафизические концепты, точнее, их основательность подвергается испытанию в контексте нелицеприятных обстоятельств, скверных земных подробностей, мрачных изъянов практики. Осмысленные и переосмысленные, претерпев порой непростую ревизию, они затем вновь воздействуют на мир. Взращенные социальными перипетиями, возникают атакующие мир концепции «безрелигиозного христианства» (Дитрих Бонхёффер), «политического богословия» (Йоханнес Метц), «нетеистического теизма» (Доротея Зёлле). Поиск истины, соединяясь с житейским опытом, порождает формулы поведения и осознания бытия. Сегодня теология обретает сколотые временем, но острые, асимметричные грани, а ее бескомпромиссная абсолютность переоценивается в тени обретенного за последний век знания.

Энтузиазм тяги к трансцендентности как приближения к идеалу реализуется в секулярном мире, интегрируя социокультурную метафизическую платформу с эскизами милленаристских утопий, обретающих идеологическое содержание и практическую, властную плоть с теми или иными контрапунктами, лейтмотивами, обертонами. Так, к концу XVIII века у европейского третьего сословия уже была собственная программа продвижения к образам свободы, равенства, братства – модель политического обустройства, обеспечившая наряду с другими факторами прорыв к современному обществу. Но был и свой 93-й год, что, впрочем, в той или иной мере можно соотнести практически с любым идеологическим проектом последнего времени – сумма тиражируемых лозунгов и обрядов трансформируется в конъюнктурный эрзац: привлекательную для той или иной популяции окраску весьма схожих политических механизмов. Помимо опыта интернациональной и национальной социалистической утопии в список попадает и многое иное, к примеру, недавняя попытка построения «Исламского государства» (запрещенная в России организация), заворожившая на время не только обездоленных различными обстоятельствами акционистов и мусульман третьего мира, но также часть европейских образованных людей.

Сегодня BLМ в определенных аспектах также способно порождать знакомые реминисценции, не исключая некоторые обертоны, червоточины из обширного пропагандистского арсенала «Исламского государства» и его клонов, равно как регенерацию трайбалистских настроений в анклавах синкретичного общества, обремененных массой противоречий с идеалами и практиками гражданского общества. Как и у перечисленных выше замыслов, у движения есть высшая декларированная цель: в корне уничтожить любые формы стигматизации социальных и расовых париев. Вплоть до намеренных и ненамеренных, но ранящих намеков в обиходе. Однако социальные расценки подвижны, цена человеческой жизни меняется, бурлит пена возмущенного разума: «Я таков, какой есть, и не хочу, не могу не оставаться таковым; ваше сочувствие – лицемерная подачка, отвернувшись, вы возвращаетесь в чуждый мир, так покоритесь или просто сдохните! Вас становится меньше, мы же – растущее большинство, ваш мир будет рано или поздно уничтожен и станет принадлежать нам».

На теле цивилизации много шрамов и отметин тоталитаризма, расизма, многоликой, пестрой колониальности. Тут не только память о резне с бомбардировкой афроамериканского квартала в Талсе (США) или клетках с африканцами, индейцами, другими народностями в зоопарках Европы, список современных катастроф человечности, категорий изгоев длиннее, а проблематика глубже черно-белой оппозиции. На путях, вымощенных благими намерениями, пролагались индустриальные рельсы, а эксперименты истории по освоению культуры электрошока понуждают политически корректировать механизмы дискурса.

Происходящее – длинный общий счет разного толка людей и сообществ к современности, просто социальная ткань сегодня прорвалась именно здесь. И это уже не столько ненависть рожденных в убожестве к живущим в роскоши, но мятеж иных в органической системе рестрикций, подавления, исключения. Суть не в грабежах и насилии, которые зримы и на слуху, – «дерзость вознесется», а грязная пена как содержимое океанических недр предваряет и насыщает социальные цунами, преследуя всякий переворот. Важнее испытываемая властью, осознаваемая ею оторопь, смысловая растерянность и наметившиеся разделения. Атакуется сама репрессивная к миноритарным акционерам глобальная корпорация – непреодолимая обычным порядком организация социума, потому и сокрушаются в первую очередь модели поведения (Роза Паркс, отказавшаяся уступить место в автобусе белому) и символы угнетения: от памятников Конфедерации, европейским работорговцам до знаменитого восточноевропейского и постсоветского «ленинопада». И не только.

Совершающийся транзит – сбой прежнего и коррекция нового исторического маршрутизатора. Вселенский переворот – вселенская революция достоинства прорастает, проявляясь в различных ипостасях и регионах. Крах земных империй, метаморфозы тоталитарных и ветхость авторитарных уродств предполагают и предваряют крушение ментального империализма. Сегодня из сферы материальных претензий протест сдвигается в экзистенциальную плоскость, осваивает прочие области, отрицая, как супремаcизм, многие постулаты современности. В многогранной оптике симпатизантов так или примерно так преломляются замысел и траектория перемен. То есть это универсальный и многослойный бунт.