Стоит ли мир на пороге деглобализации

Основу движения «желтых жилетов» составили жители французской провинции, ничего не получившие от глобализации. Фото Reuters

На протяжении четырех десятилетий в мире не угасают споры о судьбах глобализации. В 1980–1990-е годы в центре дискуссии стоял вопрос: глобализация – благо или зло? Сторонники «счастливой глобализации» с оптимизмом смотрели в будущее, которое рисовалось им в радужных тонах (Алэн Минк). Было принято считать, что в глобальном мире произойдет сближение стран и народов, сформируется универсальная модель ведения хозяйства.

По прошествии времени стало очевидно, что «счастливая глобализация» – это неосуществившаяся мечта. Когда в 1990-е годы нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц писал, что глобализация не принесла пользы значительной части мира, он прежде всего имел в виду развивающиеся и бывшие социалистические страны. С начала 2000-х годов объектом критического анализа все чаще становились развитые страны. Исследователи писали о росте социального неравенства (Бранко Миланович, Тома Пикетти), изменениях на рынке труда и новых формах занятости (Гай Стэндинг). Однако до настоящего времени за рамками научного анализа оставалась ключевая тема – деиндустриализация. Мне уже приходилось писать о ней применительно к Франции («НГ-дипкурьер», 02.09.19). Сегодня хотелось бы обратиться к двум сюжетам – деиндустриализации и реиндустриализации в Европе, о которых всерьез заговорили лишь по окончании мирового финансового кризиса 2008–2009 годов.

История деиндустриализации

Она началась во второй половине 1970-х годов, когда в Западной Европе стали закрываться не выдержавшие международной конкуренции предприятия. Кризис прежде всего охватил старые индустриальные районы – север и северо-восток Франции, Рурскую область в ФРГ, где производилось больше половины стали и добывалось 80% каменного угля.

На следующем этапе (1980–1990-е) в условиях открытия рынков и роста международной конкуренции производители развитых стран начали переносить промышленные предприятия на «периферию» – ближе к потребительским рынкам, в страны с дешевой рабочей силой (Юго-Восточная Азия, Китай, Индия, Мексика). К свертыванию промышленного производства привели и другие факторы: рост производительности труда, автоматизация и структурная перестройка производства.

Долгое время о деиндустриализации на Западе говорить было не принято. Французский экономист Робер Буайе вспоминает, что, когда он, молодой специалист, в конце 1970-х годов опубликовал статью, в которой деиндустриализация рассматривалась как неизбежное следствие глобализации, руководство Национального института статистики и экономических исследований (INSEE), где он работал, не могло скрыть своего раздражения. Тема действительно была крайне неудобной, а главное – ставила под сомнение господствовавшее в развитых странах представление о постиндустриальном обществе, в котором сектор торговли и услуг был призван заменить промышленное производство.

Высокоразвитые страны шли по пути деиндустриализации с разной скоростью, следовательно, социальные последствия этого процесса различались. С 1991 по 2010 год занятость в британской обрабатывающей промышленности сократилась на 41,1%, в ФРГ – на 30,7% (Франсуа Бост). Лица, занятые в индустриальном производстве в Западной Европе, в 1990-е годы составляли от 20 до 25% экономически активного населения. В настоящее время их доля сократилась до 14,8% в Финляндии, 13,5% в Испании, 13,6% во Франции. Наиболее высокий уровень деиндустриализации был зафиксирован в Великобритании, где доля занятых в промышленности снизилась до 11,1% экономически активного населения.

Деиндустриализация стала подлинной трагедией для стран Европы. Закрытие предприятий привело к кризису в прошлом развитых регионов, их обезлюдению. В городах закрывались учебные заведения, почтовые отделения, социальные службы, магазины. Активные, молодые, имеющие ресурсы люди покидали зоны социального бедствия. В городах-призраках осталось стареющее население, была высока смертность от алкоголизма и наркотиков. Тем не менее политики, чиновники, проправительственные эксперты в один голос утверждали, что свертывание промышленного производства – это естественный процесс, альтернативы которому не существует.

В реальности уничтожение промышленного потенциала стало результатом либерализации мировой торговли и экономической политики, направленной на минимализацию затрат производителей и рост доходов компаний. Большое влияние на состояние производственного сектора оказала финансиализация экономики.

Глобализация и усиливающаяся конкуренция вынуждали предприятия привлекать инвестиции для развития производства, спрос на финансовые ресурсы возрастал. За последние годы большое число европейских предприятий перешло под контроль иностранных компаний, хеджевых фондов, банков. В 2016 году порт Пирей в Греции был приобретен гонконгской компанией China Ocean Shepping Company. В этом же году KUKA, немецкий лидер по производству промышленных роботов, был куплен китайской компанией Midea. Франция также утратила контроль над рядом стратегических объектов. В этом списке: компания Latécoère, производитель электрооборудования для боевых самолетов Rafalе (перешла под контроль американского инвестиционного фонда); компания Gemplus, производитель чипов (куплена американской компанией Texas Pacific Group). В 2019 году лидер в области кибербезопасности французская компания Sentrуo была куплена американской компанией Cisco, а Alstom Power – General Electric. И это лишь небольшая часть списка. Среди основных покупателей европейских активов – американские, канадские, китайские компании, фонды и банки. Заметным в последние годы стало продвижение на европейском рынке Китая: в 2007 году китайские инвесторы контролировали 5 тыс. европейских предприятий, десять лет спустя – 28 тыс.

Деглобализация и реиндустриализация

В XXI веке стало очевидно, что глобализация – это не линейный, а волнообразный процесс. В экспертно-аналитическом сообществе все чаще обсуждаются вопросы, связанные с деглобализацией и контрглобализмом. А политики и аналитики задаются вопросом: следует ли в дальнейшем идти по пути глобализации? Мировой финансово-экономический кризис 2008–2009 годов усилил антиглобализационные настроения в европейском обществе. «В ближайшие 20–30 лет мы увидим ослабление глобализации, как море уходит во время отлива», – писал экономист Жак Сапир. Одними из первых о возвращении к национальному суверенитету в экономической сфере заговорили праворадикальные и леворадикальные политики. Однако под влиянием кризиса ситуация резко изменилась.

Кризис 2008–2009 годов продемонстрировал ограничения утвердившейся в мире либеральной модели экономической глобализации с характерным для нее «опережающим развитием мирохозяйственных связей по сравнению с национальными экономиками», «отказом от приоритетов импортозамещения в промышленной политике в пользу экспортно ориентированной модели» (Сергей Афонцев) и характерным для нее подчинением реального сектора экономики финансовому. Сильнее всего кризис ударил по странам с сервисной экономикой. В Испании, Греции, США развернулись массовые движения протеста, в которых участвовали сотни тысяч людей, пострадавших от последствий кризиса. Легче кризис преодолели страны, где сохранился развитый промышленный сектор (ФРГ).

Мировой финансовый кризис явился рубежом в переосмыслении роли реального сектора в экономическом развитии. В политический дискурс стали возвращаться понятия экономического и технологического суверенитета. Только теперь эти идеи отстаивали ведущие европейские политики и эксперты. В 2014 году Европейской комиссией был опубликован документ «За европейский промышленный ренессанс», в котором содержался призыв начать реиндустриализацию Европы (For a European Industrial Renaissance, 2014). Важно отметить, что речь идет не просто о возвращении в страны Европы ранее перемещенных предприятий, но о развитии европейской промышленности на новой научной и технологичной основе.

В сентябре 2017 года была принята Обновленная стратегия промышленной политики, целью которой стало превращение Европы в «мирового лидера в области инноваций, цифровых технологий и декарбонизации». В документе отмечалось, что промышленность является источником развития экономики, «двигателем инноваций, производственного роста и экспорта». Особо подчеркивалось, что возрождение индустриального потенциала стимулирует привлечение высококвалифицированной рабочей силы и создает новые рабочие места. Кроме этого, инвестируя в сферу НИОКР, промышленный сектор оказывает большое влияние на научные исследования и получение новых знаний. В документе «новая индустрия» понимается в тесной взаимосвязи с обновлением производственной базы и развитием экологически чистых возобновляемых производств.

Образцовой с точки зрения структуры экономики в Европе принято считать ФРГ. Несмотря на частичную деиндустриализацию, страна сумела сохранить индустриальный потенциал. В ФРГ 20,7% экономически активного населения заняты в индустриальном производстве. С середины нулевых годов Германия взяла курс на поддержку инноваций в промышленности. В 2013 году была инициирована программа «Индустрия 4.0», ориентированная на цифровизацию обрабатывающей промышленности (Владислав Белов). Немецкому примеру последовали и другие страны Европы: Франция, Чехия, Италия, Нидерланды, Испания.

Программа реиндустриализации Европы предполагает тесное сотрудничество двух ведущих государств – ФРГ и Франции. Французский президент Эмманюэль Макрон еще совсем недавно в духе Йозефа Шумпетера настаивал на неизбежности «креативного разрушения», на том, что закрытие вакансий в неконкурентоспособных отраслях неизбежно. На сегодняшний день ситуация радикально изменилась. Страна утратила значительную часть своего промышленного потенциала с вытекающими отсюда социальными последствиями. На протяжении десятилетий уровень безработицы во Франции был одним из самых высоких в Европе. С ноября 2018 года Францию сотрясало движение «желтых жилетов» – рядовых жителей французской провинции, которые ничего не получили от глобализации. Многие из них в прошлом работали на производстве, однако лишились социального статуса и стабильного материального положения вследствие закрытия предприятий.

Массовое движение протеста и упор, который лидер праворадикального движения «Национальное объединение» Марин Ле Пен в своей борьбе за власть делает на идею «промышленного суверенитета», заставили французскую политическую элиту изменить взгляд на индустриальную политику. «Нет политического суверенитета без экономического и технологического суверенитета», – заявляет сегодня министр экономики Франции Бруно Ле Мэр. Впервые из уст министра-либерала звучит непривычное слово «планирование». Что же касается президента Макрона, то смена ориентиров его политики свидетельствует о верности уже высказывавшегося суждения, что Макрон – прагматик, а его политика представляет собой «синтез либерализма и дирижизма» (Марина Клинова).

В начале 2019 года в Берлине состоялась встреча министра экономики и финансов Франции Бруно Ле Мэра и его немецкого коллеги Петера Альтмайера. По результатам встречи был опубликован «Франко-германский манифест в поддержку европейской индустриальной политики в XXI веке». В документе четко обозначено: чтобы быть промышленной державой мирового уровня, Европа нуждается в сильной индустрии, которая обеспечит ей «экономический суверенитет и независимость». Механизмом реализации поставленных задач должны стать общественно значимые европейские проекты.

В декабре 2018 года Еврокомиссия утвердила первый проект в области микроэлектроники. Он предполагает налаживание производства высокотехнологичной продукции: экологически чистых чипов; «умных механизмов» для электромобилей и автомобилей с гибридным двигателем; современного оптического оборудования. В настоящее время в реализации проекта участвуют три страны: Франция, ФРГ, Италия.

Вторым общественно значимым европейским проектом должно стать производство электробатарей для аэробуса. В перспективе переход на чистую энергетику, как считают в Евросоюзе, позволит превратить Европу в «первую в мире зеленую индустриальную державу». В рамках этого проекта планируется построить два предприятия – во Франции и ФРГ. В конце января 2020 года состоялась торжественная закладка франко-германского предприятия в Нерсаке (Франция). Совместный проект стоимостью 5 млрд евро должен создать тысячи новых рабочих мест.

Сможет ли Европа?

Тем не менее российские и западные аналитики скептически относятся к перспективе реиндустриализации Европы, поскольку на мировом рынке продукция европейских производителей менее конкурентоспособна, чем у их основных конкурентов – Китая, Индии, Мексики, Бразилии, из-за высокой стоимости трудовых издержек и высоких затрат на энергию. «Возрождение европейской промышленности возможно только на базе ее глубокой модернизации с ориентацией на высокотехнологичные сегменты, в которых конкурентоспособность конечного продукта будет определяться его новизной и уникальностью, а не стоимостью рабочей силы и энергетических затрат» (Александр Булатов). Серьезной проблемой для экономически развитых стран является старение населения и сокращение предложения трудовых ресурсов. При этом подчеркивается, что «примеров динамичного роста ВВП при неизменном либо сжимающемся объеме трудовых ресурсов мировая экономика пока не знает» (Сергей Афонцев). Развитие новых производств требует огромного вклада в науку и новые технологические разработки. Сумеет ли Европа найти необходимое финансирование для новых проектов?

Согласовывать национальные и частные интересы с долгосрочными целями развития непросто. С одной стороны, считает французский экономист Жюльен Веркёй, успехи релокализации предприятий из Китая в Европу будут зависеть от сближения условий регулирования предпринимательской деятельности в Европе и Китае. С другой, осуществление общих европейских проектов требует сближения институтов и практик самих европейских стран.

Наряду с промышленной политикой в настоящее время в Евросоюзе разрабатываются инструменты контроля над иностранными инвесторами. В 2020 году вступит в силу новое правило: в случае намерения иностранного инвестора приобрести 10 или более процентов капитала европейской компании Еврокомиссия (ЕК) будет рассматривать каждое предложение и давать окончательный ответ. В настоящее время, как считает советник ЕК, покупка порта Пирей китайскими инвесторами была бы уже невозможна.

В наше время глобализация переживает непростые времена. Санкции, торговые войны, высокие тарифы ограничили свободу товарного обмена, способствовали возникновению недоверия между бывшими партнерами. Турбулентность и кризисные явления в мировой экономике нарастают, а механизмы их сдерживания практически отсутствуют.

В 2020 году глобализация столкнулась с противником, которого никто не ожидал, – коронавирусом. Заболевание, возникшее в Китае, быстро распространилось по планете. Страны вводили карантин, границы закрывались, транспортное сообщение прерывалось. На пороге третьего десятилетия XXI века мир был отброшен в Средневековье.

До начала эпидемии были известны социальные ограничения глобализации, о чем свидетельствовал рост неравенства в мире. Пандемия со всей отчетливостью продемонстрировала: в глобальном мире отсутствует солидарность между странами и народами. Каждое государство вело борьбу с инфекцией своими собственными силами и средствами. В Европе разыгралась подлинная итальянская трагедия. Италия стала вторым по значимости центром распространения заболевания, но не получила должной помощи от Евросоюза. Коронавирус опасен не только потому, что противоядия ему пока не найдено. Он угрожает, как считает президент Франции, «замыканием стран в национальных рамках». И это действительно серьезная проблема.

Заболевание сопровождалось паникой – люди в Европе, Азии, США скупали продовольствие, лекарства, антисептики, средства индивидуальной защиты. В этой обстановке стало очевидно: отсутствие собственного национального производства представляет для стран угрозу их национальной безопасности. Многие компании мира, ранее выведшие свои предприятия в Индию и Китай, решили релокализовать производство.

Во время оккупации в годы Второй мировой войны, вспоминает французский философ Эдгар Морэн, Франция смогла выжить, поскольку имела диверсифицированное сельскохозяйственное производство. Пандемия убеждает нас в том, что следует сохранять «производственную и санитарную автономию» (Эдгар Морэн). Надо также задуматься о том, чтобы сократить цепочки стоимости, поскольку «никто сегодня в мире не хочет зависеть ни от американца, ни от китайца», убежден экономист Даниэль Коэн.

Возвращение индустриальных производств в Европу, умеренная протекционистская политика, если она будет реализована, как мне представляется, не равнозначны деглобализации. Речь идет о том, чтобы придать глобализации человеческое лицо, ориентировать ее на решение жизненно важных для мирового сообщества экономических, экологических, социальных задач, о чем на протяжении многих лет говорят ведущие экономисты (Поль Кругман, Джозеф Стиглиц, Робер Буайе).

Простого выхода из глобализации не существует, убежден Жюльен Веркëй. Мир за прошедшие 40 лет изменился, разные страны и человеческие сообщества включились в глобальное информационное пространство, узнали о том, как живут люди в других странах, поняли, что богатство в мире распределяется неравномерно, и сами захотели жить лучше. Рассуждая о будущем глобализации, экономист подчеркивает, что можно создать искусственные преграды на пути движения товаров и рабочей силы, как это было сделано Дональдом Трампом, но изменить коллективные представления о желаемых формах потребления и стилях жизни невозможно. И с этим мнением ученого невозможно не согласиться.