Лишение под видом ограничения

Фото pixabay.com

В преддверии выборов в Московскую городскую Думу вновь (причем, на этот раз в неожиданно резкой форме) актуализировалась проблема толкования части 3 статьи 32 Конституции РФ, согласно которой не имеют права быть избранными в органы государственной власти «граждане, признанные судом недееспособными, а также содержащиеся в местах лишения свободы по приговору суда».

Оставляя в стороне накаленный политический подтекст этой темы, хочу обратить внимание лишь на ее конституционно-правовые аспекты. Суть проблемы сводится к вопросу о том, может ли федеральный законодатель расширить содержащийся в Конституции перечень лиц, не имеющих права быть избранными, включив него иные категории граждан. Практика пошла именно по этому пути: законодателем последовательно был введен ряд запретов на осуществление избирательных прав граждан, подвергавшихся уголовному и административному преследованию. Начиная с запрета быть избранным для осужденных за совершение тяжких или особо тяжких преступлений и имеющих неснятую и непогашенную судимость и заканчивая аналогичным запретом для лиц, подвергнутых административному наказанию за совершение правонарушений экстремистской направленности. Однако с точки зрения правовой теории есть серьезные аргументы против такой расширительной трактовки Конституции.

Эти аргументы могут быть представлены в плоскости философии, юридико-социологического подхода и юридико-догматического анализа. Поскольку наша правотворческая и правоприменительная практика, как известно, не склонна к философско-правовой рефлексии, а социологические опросы предпочитает рассматривать главным образом как средство подкрепления собственной позиции, то с ней надо говорить прежде всего на более авторитетном для нее языке догмы права, т.е. учения о законодательстве, принципах его построения и методологии его толкования.

В данном случае речь идет о методологии толкования конституционного текста. При этом начинать следует с буквального толкования, основанного на презумпции полного совпа­дения «буквы и духа» закона. По смыслу такого толкования часть 3 статьи 32 Конституции гарантирует, что не имеют права быть избранными в органы власти те и только те граждане, кто признан судом недееспособным или содержится в местах лишения свободы по приговору суда. Из словесной формулировки данной нормы очевидным образом следует, что все, кто не входит в этот закрытый перечень, могут избирать и быть избранными, т.е. обладают активным и пассивным избирательным правом.

Однако буквальное толкование отдельных норм конституционного текста не всегда бывает верным и может быть откорректировано с позиций системного толкования. Федеральный законодатель в своем отходе от буквального прочтения данной нормы ссылался на системный подход, увязывающий ее положения с содержанием части 3 статьи 55 Конституции, где дан перечень оснований и пределов ограничения конституционных прав граждан. Закрепленные в Конституции права гражданина, сказано там, «могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства».

При этом в юридической литературе выдвинуты две версии такой трактовки системной взаимосвязи между рассматриваемыми нормами, которая, по мнению авторов, позволяла расширить круг лиц, не имеющих права быть избранными: в одном случае норма части 3 статьи 32 трактовалась как специальное ограничение избирательных прав, в другом – как дополнительное ограничение. В постановлении Конституционного суда РФ от 10 октября 2013 г. N 20-П), касающемся рассматриваемого вопроса, соединены оба подхода: «… Специальный запрет на осуществление данного права … – ввиду его особой значимости выделен конституционным законодателем как отдельный случай ограничения конституционного права». Таким образом, с одной стороны, в постановлении говорится о специальном запрете, а с другой – об отдельном запрете, который не может быть ничем иным как дополнением к некоему основному перечню.

Между тем, согласно юридической догматике, специальные законодательные нормы никак не могут трактоваться в качестве дополнительных, поскольку применительно к ним действует восходящий к римскому праву принцип «lex specialis derogat legi generali» – специальный закон отменяет общий. А распространенная практика принятия дополнений в действующее законодательство не имеет никакого отношения к проблеме специальных законов (если использовать данный термин в том смысле, который принят в догме права). Поэтому далее в своем анализе мы ограничимся двумя обозначившимися в литературе версиями обоснования сложившейся законодательной и правоприменительной практики ограничения избирательных прав и рассмотрим их по отдельности.

Когда сторонники расширительного толкования части 3 статьи 32 Конституции говорят, что здесь установлены специальные ограничения избирательных прав граждан, они исходят из того, что данные ограничения не могут быть отменены или ослаблены законодателем в силу особой значимости, но могут быть дополнены за счет общих оснований для ограничения прав, предусмотренных в статье 55. Так, в одном из наиболее авторитетных комментариев к Конституции, который издан под эгидой Конституционного Суда, отмечается, что эти «специальные конституционные ограничения избирательных прав граждан … имеют высшую юридическую силу и не могут быть отменены или «ослаблены» законодателем, поскольку их цель и соразмерность уже определены в духе общей установки о допустимости ограничений прав и свобод человека (ч. 3 ст. 55 Конституции). Вместе с тем непосредственное конституционное закрепление ограничивающих требований в отношении пользования соответствующими политическими правами не может рассматриваться как установление принципиально исчерпывающего перечня нормативных ограничений этих прав, поскольку оно направлено на установление безусловных, не подлежащих законодательному пересмотру в парламентской процедуре изъятий из конституционной правосубъектности личности».

В ответ на это следует прежде всего задать вопрос: зачем понадобилось придавать «высшую юридическую силу» и статус неприкасаемости такому незначительному по своему правовому смыслу поводу для ограничения избирательных прав, как нахождение человека в местах лишения свободы? Подобный вопрос особенно уместен в России, где народная мудрость гласит: «От тюрьмы и от сумы не зарекайся» и где тюремных сидельцев отнюдь не принято воспринимать как отверженных. Если же от здравого смысла перейти к собственно юридическому анализу, то следует отметить, что конструкция, согласно которой специальная норма дополняет и усиливает общую норму, противоречит упомянутому выше принципу «lex specialis derogat legi generali», согласно которому наличие специальных ограничений тех или иных прав означает, что эти ограничения заданы только специальными требованиями и что общие ограничения на них не распространяются. Если исходить из того, что в части 3 статьи 32 говорится о специальных основаниях для ограничения прав (а такая трактовка как раз вполне возможна и целесообразна), то надо признать, что общие основания ограничения прав человека, перечисленные в статье 55, не распространяются на избирательные права граждан. Тогда мы получаем вполне логичную юридическую конструкцию, в силу которой изъятия из основополагающего для правовой демократии принципа всеобщности избирательных прав могут быть установлены лишь по специально указанным в Конституции основаниям. Кстати, помимо статьи 32, такие специальные основания предусмотрены еще и в статье 62 Конституции, где сказано, что «наличие у гражданина Российской Федерации гражданства иностранного государства не умаляет его прав и свобод… если иное не предусмотрено федеральным законом…», а также в нормах, закрепляющих возрастные цензы и требования к сроку проживания гражданина на территории Российской Федерации (для участия в выборах президента РФ). Никаких иных оснований для ограничения избирательных прав при таком подходе быть не может.

Рассмотрим далее другую упомянутую версию интерпретации, согласно которой в статье 32 установлены дополнительные по отношению к статье 55 основания для ограничения избирательных прав. Здесь мы также видим явное противоречие здравому смыслу: зачем конституционному законодателю понадобилось дополнять весьма широкий перечень оснований для ограничения прав, закрепленный в статье 55, который и так включает в себя возможность ограничений для лиц, находящихся в местах лишения свободы? Если исходить из того, что федеральный законодатель может вводить ограничения избирательных прав в рамках статьи 55 (что само по себе представляется неверным), то очевидно, что такая задача вполне решаема в рамках федерального закона и вовсе не требует специальной конституционной нормы. Включение в текст Конституции дополнения к общему перечню основных ограничений прав гражданина идет вразрез с методологическим принципом здравого смысла, получившим название «бритва Оккама»: то, что можно сделать на основе меньшего числа предположений, не следует делать, исходя из большего.

Правда, в данном случае ссылки на подобную логику толкования обычно «отметаются» фразой о том, что к здравому смыслу прибегают те, кто не владеет юридической аргументацией. Однако в правовом анализе никогда не следует пренебрегать здравым смыслом, хотя бы потому что право по своей сути  – это квинтэссенция разумных начал человеческого общежития. Кроме того, право пишется для людей и, как правило, должно восприниматься и пониматься ими на уровне обыденного правосознания. Тем более это относится к нормам Конституции, принятой на референдуме: заложенный в эти нормы правовой смысл не должен входить в противоречие со здравым смыслом тех людей, которые за нее голосовали.

Но если все же сделать уступку оппонентам и отбросить соображения здравого смысла, то можно и без них выстроить систему юридико-догматических контраргументов. Правда, поиск надлежащей юридической конструкции будет не так прост, как могло бы показаться на первый взгляд. Для этого необходимо провести отсутствующую в нашей конституционно-правовой теории демаркацию границы между различными по своей правовой природе запретами на осуществление избирательных прав, содержащимися в Конституции. И тогда мы увидим, что в статье 32 речь идет не о дополнительном ограничении прав и даже вообще не об их ограничении: речь идет о лишении избирательных прав. А это качественно иная юридическая конструкция. Конституционный законодатель закрепил закрытый перечень оснований для лишения избирательных прав именно для того, чтобы федеральный законодатель не пытался вводить дополнительные основания для лишения (а вовсе не ограничения!) данных прав. Ведь и в статье 32 Конституции, и в соответствующих статьях избирательного законодательства, расширяющих ее правовой смысл, речь идет о лицах, подвергнутых уголовному и административному преследованию, к которым в дополнение к основному наказанию фактически применяется еще и запрет на осуществление избирательных прав, В Конституции этот запрет вводится не потому, что люди находятся в местах лишения свободы, а потому, что они совершили преступление, значимость которого предполагает нахождение в местах лишения свободы.Т.е. они наказываются лишением прав именно за совершение преступления, а не ограничиваются в правах по основанию их содержания в местах лишения свободы. Точно также и в избирательном законодательстве говорится исключительно о лицах, имеющих проблемы с законом, а сам запрет на осуществление прав трактуется законодателем и правоприменителем в качестве «общеправового последствия судимости».

Во всяком случае, именно такую аргументацию использовал Конституционный Суд применительно к лицам, совершившим тяжкое или особо тяжкое преступление и вышедшим из мест лишения свободы. «Федеральный законодатель, – как сказано в постановлении, – вправе установить повышенные требования к репутации лиц, занимающих публичные должности, с тем чтобы у граждан не рождались сомнения в их морально-этических и нравственных качествах и, соответственно, в законности и бескорыстности их действий как носителей публичной власти, в том числе использовать для достижения указанных целей определенные ограничения пассивного избирательного права». … Такое ограничение, не указываемое в приговоре в качестве наказания, в силу закона применяется как следующее за самим фактом осуждения к лишению свободы за совершение тяжкого или особо тяжкого преступления, т.е. за совершение предусмотренного уголовным законом деяния определенной категории, и, не будучи уголовным наказанием, тем не менее является общеправовым последствием судимости».

Между тем, когда лишение права вводится уголовным законом, такой закон не имеет обратной силы, человек может доказывать свою невиновность в различных судебных инстанциях, а судья может дифференцировать лишение права в зависимости от обстоятельств дела, соизмеряя его со степенью вины. Все эти гарантии прав человека отсутствуют, когда нормы, закрепляющие лишение прав, вводятся избирательным законодательством. Таким образом, расширение перечня оснований для лишения избирательных прав под видом конституционно-правовой ответственности, по сути, означает существенное большее вторжение в сферу прав граждан, чем применение к ним мер уголовно-правовой и административно-правовой ответственности.

Наша юридическая теория избегает говорить о лишении избирательных прав, памятуя о печальном историческом опыте эпохи диктатуры пролетариата, когда целые социальные слои получили статус так называемых лишенцев. Однако именно этот опыт, судя по всему, и породил стремление конституционного законодателя перекрыть возможность лишения избирательных прав для всех иных категорий граждан, кроме тех, что указаны в статье 32. Показательно, что когда я излагала данную юридическую конструкцию на одном из круглых столов в ЦИК РФ, то меня упрекнули в том, что я пытаюсь протащить в науку одиозный законодательный институт, закрепленный в советских Конституциях 1918 и 1925 годов. Я готова принять этот упрек при условии, что практика отойдет от буквального прочтения части 3 статьи 32 в сторону не расширения, а сужения перечня лиц, которые не могут участвовать в выборах.

Это возможно, если, руководствуясь признанной во всем мире доктриной живой Конституции, наполнить эту норму новым, более глубоким правовым смыслом, суть которого сводится к тезису о том, что исключения из принципа всеобщности избирательного права возможны лишь в виде ограничения (а не лишения!) прав и лишь в отношении лиц, признанных судом недееспособными и находящиеся в местах лишениях свободы. Предлагаемая трактовка данной нормы даст федеральному законодателю возможность такой конкретизации содержащегося здесь перечня лиц, не имеющих права участвовать в выборах, которая пойдет по пути его сужения. К чему, кстати, и призывал в свое время Европейский суд по правам человека, настаивавший на том, что полный запрет активного избирательного права для всех категорий заключенных не соответствует современному пониманию права на свободные выборы.

В противном случае отказ от категории «лишение избирательных прав» открывает широкую возможность для фактического лишения прав, осуществляемого под видом их ограничения.