Необыкновенный нацизм

Легендарный сериал скоро смогут показывать без опасения попасть под уголовную ответственность. Кадр из телесериала «Семнадцать мгновений весны». 1973

 «Госдума приняла в первом чтении законопроект, разрешающий использовать нацистскую символику в учебных целях», – об этом было сообщено в конце июня на сайте нижней палаты парламента. И если бы у данного документа не было своей драматической предыстории, то нашлось бы немало людей, которые сочли бы идею такого разрешения провокацией или помутнением депутатских умов.

Но причиной нового законопроекта стали поправки 2014 года, внесенные в действующий с 1995 года закон «Об увековечении Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов».

Эти поправки как раз и удивили общественность своими странными запретами, следуя которым, например, нужно наказывать тех, кто решился бы показывать кинодокументы о знаменитом Параде Победы, на котором наши воины бросали на Красной площади поверженные нацистские знамена.

Карать за этот исторический сюжет пока не решились. Но лишь в прошлом году «за пропаганду и публичное демонстрирование нацистской атрибутики или символики» в России привлекли к ответственности 1639 человек. Это было в разы больше, чем до поправок 2014 года.

Ярким примером «бдительности» стало наказание жителя Омска Ильи Фришмана, привлеченного к ответственности за давнишнюю пародию на «Семнадцать мгновений весны», размещенную в социальной сети «ВКонтакте». У актеров, игравших Штирлица, Мюллера и Гитлера, вдруг обнаружили на мундирах свастику.

И несмотря на то что Илья сообщил надзирающим, что он нашел определение Конституционного суда России от 2013 года, в котором публичная демонстрация свастики, не связанная с пропагандой фашизма, не может расцениваться как проявление экстремизма, на него все равно завели дело по той самой статье.

Не помогло даже то, что он назвал абсурдом: его, по национальности еврея, заподозрили в лояльности германскому нацизму. Не подействовала и ссылка на прадеда по материнской линии, который во время войны был летчиком и получил за боевые заслуги два ордена Красного Знамени…

Инициатор и соавтор законопроекта, председатель комитета по культуре Госдумы РФ Елена Ямпольская возмутилась тем, что практически все фильмы о Великой Отечественной войне оказались вне закона. Она-то и предложила допустить «использование нацистской символики или атрибутики в произведениях науки, литературы, искусства, СМИ, учебных материалах при условии явного и понятного осуждения нацизма и экстремизма».

На этом можно было бы и закончить. Но мы живем в России со всеми вытекающими отсюда особенностями, парадоксами, стереотипами.

Естественно, что в нашем национальном сознании сформировалось и доминирует представление о нацизме как об абсолютном зле. В 40-е годы этому сильно способствовала военная пропаганда, укреплявшая в гражданах патриотизм, мужество и непримиримость к смертельному врагу.

Позже этот враг легче всего стал ассоциироваться у нас с его образным и знаковым миром. То есть с такими атрибутами, как военная форма, флаги и знамена, знаки отличия на мундирах, жест, означающий приветствие нацистов…

Но много ли сегодняшние россиянe (особенно молодежь) знают: с какой реальной силой и против какой страшной идеологии воевала в Великую Отечественную наша страна?

«Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы». Это фрагмент из выступления Вячеслава Молотова, первым сообщившего советскому народу о нападении Германии на СССР. Но в Германии никогда не было «клики кровожадных фашистских правителей». Фашизм никогда не правил в Германии. Стыдом этой страны в ХХ веке был немецкий национал-социализм. Попросту – нацизм.

У нас же, в нынешней России, по-прежнему пишется и говорится, что мы разгромили фашистскую Германию. И дело здесь не в названии, а в самой сути. Не умея отличать таких важнейших определений, как фашизм и нацизм, мы не будем понимать многих важных процессов как прошлого, так и сегодняшнего мира.

Спасительная добродетель диктатуры

Если говорить о фашизме, то признаки этого мировоззрения возникли в Европе на исходе ХIХ столетия. Так уж сложилось в истории, что люди на грани веков чаще испытывают некое кризисное, неустойчивое состояние. Это явление даже получило французское название Fin de siеcle («конец века»).

В такую пору многие впадали в ожидания ожидание либо неизвестных перемен, либо конца света. Такая тревога чаще всего преследует среднего человека, который сам не может увидеть никаких вариантов будущего развития. Поэтому все надежды, на власть, на бога, на чудо.

Но так случилось, что уже лет за 20 до прихода ХХ века заявили о себе некоторые образованные чудотворцы, которые одновременно, на примере разных стран и режимов, пришли к выводу: мир можно спасти, если дезорганизованным большинством во всякой стране будет управлять организованное меньшинство.

Другими словами, любой власти срочно требуется легитимность политического насилия. А это значит, что в кризисную пору надо выстраивать политические режимы таким образом, чтобы усиливать регулирующие функции государства, подавлять инакомыслие, укреплять вооруженные и полицейские силы и т.д.

Надо сказать, что среди известных интеллектуалов того времени были такие люди, как Фридрих Ницше, Чарльз Дарвин, Гюстав Лебон, Рихард Вагнер... Они не стали прямыми агитаторами этих идей. Просто их научные труды окрыляли немалое число социальных мечтателей.

Еще раньше тоталитарным мышлением проникся шотландец Томас Карлейль, неутомимый критик англиканской церкви и буржуазных ценностей. Он же проповедовал «культ героев», носителей божественного предначертания и духовных творцов исторического процесса. Все это смахивало на теорию «сверхчеловека» Ницше.

Немецкий политолог Мануэль Саркисянц пишет про него: «Как и Гитлер, Карлейль никогда не изменял своей ненависти, своему презрению к парламентской системе. Как и Гитлер, он всегда верил в спасительную добродетель диктатуры».

Таким образом, при вдохновляющей поддержке некоторых трудов известных мыслителей в первой половине ХХ века в таких странах, как Италия, Бельгия, Франция, Румыния, Венгрия, а также Япония и Аргентина, стали возникать фашистские движения. Они опирались на авторитаризм, социальный дарвинизм, элитаризм, при этом не забывая выступать сразу против социализма и капитализма.

Понятное дело, что сразу узреть в той или иной стране появление именно фашизма людям в то время было непросто. Для этого надо понимать разницу между тоталитарной и авторитарной идеологией.

На этой необходимости все годы своей исследовательской жизни настаивала Ханна Арендт, немецко-американский философ, политический теоретик и историк, основоположница теории тоталитаризма.

На первый взгляд авторитаризм тоже суров, он замешан на жесткой власти, которая часто кажется абсолютной. Да и государственный террор иногда отлажен, как говорится, по полной. Но при этих компонентах перед нами еще не тоталитаризм, потому что в авторитаризме отсутствует важнейший базовый элемент – общественно-политическое движение, ведомое своей тоталитарной идеей. Вспомним: «Идея становится материальной силой, когда она овладевает массами». Это Карл Маркс. Но мы-то сегодня не о нем, а о том, что тоталитарное государство возникает лишь тогда, когда оно рулит обществом с помощью самого общества.

Причем внешне это даже похоже на демократию, чем и вызывает живую поддержку граждан, готовых поддаться даже на введение массового террора как «на историческую необходимость в интересах всего общества».

Иногда авторитаризму тоже хочется такого успеха, какой выпадает на долю тоталитарного проекта. В довоенной Италии об этом мечтал Бенито Муссолини.

Сын столяра, без образования, в 17 лет проникся, как и его отец, социалистическими идеями, освоил азы ораторского искусства и основы популизма, сумел подняться на самую вершину политической власти Италии, которую возглавлял, будучи премьер-министром в 1922–1943 годах.

Его авторитарный режим был настолько жестким, что им восхищался Гитлер. Но это не было тоталитаризмом, хотя летом 1925 года произнес речь о «тоталитарной воле фашизма». Но мечта о таком волеизъявлении была замечена еще одним центром власти, который имел влияние не только в Италии.

В сентябре 1930 года папа Пий XI в полемике с фашистскими идеологами рассудительно произнес: «Если и есть тоталитарный режим – действительно тоталитарный и правовой, – то это режим церкви, исходящий из того, что человек тотально принадлежит именно ей».

Кто из этих искателей большей власти был прав, судить уже поздно. Но там, где сумела проявить себя хотя бы такая дискуссионность, вряд ли следующим утром настанет тоталитаризм.

«Итальянский фашизм (Муссолини) складывался из культа харизматического вождя, из корпоративности, утопической идеи о судьбоносности Рима, империалистической воли к завоеванию новых земель, из надсадного национализма, из выстраивания страны в колонну по два, из одевания всех в черные рубашки, из отрицания парламентской демократии, из антисемитизма…» Это фрагмент из известнейшей работы Умберто Эко «Вечный фашизм».

Писатель, философ, историк, он помимо прочего еще мальчиком застал этот режим в родной Италии. На его взгляд, этот фашизм, конечно, был диктаторским режимом. Но у фашистской Италии было слишком мало того, чем можно было сравняться с ужасом, производимым нацистской Германией. Недаром у Муссолини было прозвище Пикколо Дуче (Маленький Вождь).

Умберто Эко считал, что у него не было никакой философии, у него была только риторика: «Начал он с воинствующего безбожия, затем подписал конкордат с Церковью и сдружился с епископами, освящавшими фашистские знамена. В его еще антиклерикальные времена, если верить легенде, он предлагал Господу разразить его на месте, дабы проверить истинность Господня бытия. По всей видимости, тот отвлекся и просьбу не удовлетворил. На следующем этапе во всех своих выступлениях Муссолини ссылался на имя Божие и смело именовал самого себя «рукой Провидения».

Может быть, эта театральность Муссолини каким-то образом спасла Италию от нацистской заразы. Говорил же в свое время другой любитель театра, известный драматург, сторонник абсурдизма Эжен Ионеско: «Лишь сказанное – важно, все остальное – пустые разговоры».

В этом смысле речения Адольфа Гитлера были не столь парадоксальны. Поэтому германский тоталитаризм, ведомый идеологией национал-социализма, и совершил такое огромное число злодеяний. В основе нацистского проекта лежала идея расовой чистоты великой Германии, а затем и всего мира.

Ханна Арендт очень серьезно предупреждала, что абсолютно не может быть сравнения между фашизмом и национал-социализмом как идеологическими движениями.

Кстати, доказывая нетоталитарную природу фашизма, она привела количество жертв итальянской фашистской диктатуры. Всего семь смертных приговоров! Разумеется, что и такое число жертв не похвально.

Муссолини не только не преследовал евреев, но и утверждал, что еще при императоре Константине в Риме их проживало 30 тыс. человек. Иногда у дуче были антисемитские высказывания, но, как говорили соратники, они делались из-за нежелания конфликтовать с Гитлером.

Кстати, различия между фашизмом и национал-социализмом волновали не только Ханну Арендт, но и самих нацистов.

Гиммлер в 1943 году на одном из военных совещаний разъяснял, что фашизм и национал-социализм – это два глубоко различных, несравнимых явления.

«Геббельс, – пишет Арендт, – так думал о различии между фашизмом и национал-социализмом: «(Фашизм. – Х.А.)... ничем не похож на национальный социализм. В то время как последний идет вглубь, к корням, фашизм – только поверхностное явление».

А вот в чем главный пропагандист нацистов упрекнул Муссолини: «(Дуче. – Ю.С.)…так привязан к своему итальянскому народу, что ему не хватает широты мирового революционера и мятежника». Оказывается, привязанность лидера к своему народу – это демонстрация слабости.

Впрочем, внутри нацистской власти существовала своя драматургия. В дневниках Геббельса обнаружилось краткое мнение о работе своего коллеги по партии: «...ее (НСДАП. – Ю.С.) представляет Геринг, у которого столько же общего с партией, сколько у коровы с исследованием радиации».

Масса как радикальное ничто

Изучение природы тоталитаризма привело Ханну Арендт к гипотезе о том, что это явление зарождается в таких обществах, где наличествуют массы.

«Термин «массы», – поясняла она, – применим только там, где мы имеем дело с людьми, которых в силу либо просто их количества, либо равнодушия, либо сочетания обоих факторов нельзя объединить ни в какую организацию, основанную на общем интересе, – в политические партии, или органы местного самоуправления, или различные профессиональные организации и тред-юнионы».

Фридрих Ницше, как известно, массы не любил, считая, что всяким обществом должно править аристократическое меньшинство. По его мнению, воля людей к власти выявляется через три силы. Это «инстинкт стада против сильных и независимых; инстинкт страждущих и неудачников против счастливых; инстинкт посредственности против исключительности».

Из-за этой «аристократической» концепции философа, умершего в 1900 году, начнут считать теоретиком фашизма.

Но Ницше не увидел ни фашизма, ни нацизма. Эти движения застал другой знаменитый философ, немец, школьный учитель Освальд Шпенглер, в свободное время писавший свой «Закат Европы». В 1923 году вышел первый том, и работа, рассчитанная на узких специалистов, стала бестселлером. В ней Шпенглер предрек крах европейской и американской цивилизаций, после которого начнется «эпоха цезаризма».

Массовое общество, по Шпенглеру, – это безликая, бесформенная толпа, ненавидящая и уничтожающая все духовные и культурные ценности: «Масса – это конец, радикальное ничто». Возможно, в поисках элитарности Шпенглер дважды голосовал за нацистов. Его комментарий об этом был уклончив: «Гитлер – болван, но движение следует поддержать». Правда, нацистское движение этого не оценило. Философа стали запрещать. Перед своей смертью в 1936 году он заявил, что нацисты не продержатся 10 лет. И оказался прав.

Еще одним известным критиком массового общества был испанский философ и писатель Хосе Ортега-и-Гассет. Приведу лишь самый тревожный его прогноз: «Самоподавление личности во имя ложно понятых коллективистских ценностей приводит к вырождению нации».

Ханна Арендт считала, что потенциально «массы» существуют в каждой стране, образуя большинство из тех огромных количеств нейтральных, политически равнодушных людей, которые никогда не присоединяются ни к какой партии и едва ли вообще ходят голосовать.

Поэтому в 30-х годах прошлого века тоталитарные движения набирали себе соратников из явно безразличных людей, от которых отказывались все другие партии как от слишком вялых или слишком глупых и потому недостойных их внимания. «В результате большинство движений состояло из людей, которые до того никогда не появлялись на политической сцене, – пишет Арендт. – Это позволило ввести в политическую пропаганду совершенно новые методы, которые отличались полным безразличием к аргументам политических противников. Они не нуждались в опровержении аргументации противников и последовательно предпочитали методы, которые кончались смертью, а не обращением в новую веру, сулили террор, а не переубеждение».

Но может быть, повышенный культурный уровень отдельных личностей и даже целых групп мог замедлить опасную «массовизацию»?

Оказалось, что как раз высококультурные люди особенно увлекаются массовыми движениями, а повышенный индивидуализм и утонченность вовсе не предотвращают, а скорее стимулируют саморастворение индивидуума в массе.

Важное место в концепции Арендт занимает анализ влияния на массовое общество распада классовой структуры: «Крушение классовой системы автоматически означало крах партийной. Главным образом потому, что структуры, организованные для защиты определенных интересов, не могли их больше представлять, как прежде… Падение охранительных стен между классами превратило сонные большинства, стоящие за всеми партиями, в одну громадную неорганизованную, бесструктурную массу озлобленных индивидов, не имевших ничего общего, кроме смутного опасения, что надежды партийных деятелей обречены.

Численность этой массы недовольных и отчаявшихся людей резко подскочила в Германии и Австрии после Первой мировой войны, когда инфляция и безработица добавили свое к разрушительным последствиям военного поражения».

Дальнейшее развитие тоталитарных движений в ХХ веке известно. Но остается вопрос: почему у нас в стране такая путаница между фашизмом и национал-социализмом?

Мне кажется, это связано с тем, что у нас, как у всякого государства, располагающего высокой сплоченностью общества, есть традиция называть своих внешних и внутренних врагов так, как нам хочется. А если уж яркое определение слетит с уст высокого начальства, тут уж мы всегда только «за».

Вынужденное послесловие

Собирая информацию для этой статьи, я вышел на название «Обыкновенный фашизм». Подумал, что это фильм Михаила Ромма. Оказалось, что это эссе Елены Ямпольской с таким же заглавием в журнале «Фома». Еще в 2010 году она выступила в защиту Никиты Михалкова и его фильма «Утомленные солнцем – 2: Предстояние». Скажу сразу и без иронии, что я считаю Никиту Сергеевича выдающимся режиссером.

И если у него случаются некоторые спады, то это временное снижение его, Михалкова, уровня мастерства и таланта.

Но у нас почему-то бездарностям ошибаться можно вволю, а живым классикам никогда.

Однако в публикации Елены Ямпольской меня озадачило не то, как она анализирует сам фильм, насколько интересно интерпретирует те или иные эпизоды или смелые, порой шокирующие зрителя режиссерские решения. Это же художественный мир Михалкова, его видение жизни, войны и мира.

Но когда я читал: «Война, объявленная «Предстоянию» в печатной прессе и на пространстве Рунета, не может рассматриваться как череда совпадений. Войны вообще случайными не бывают», – я не понимаю, о чем это. Это заявление о заговоре? Тогда где имена и явки? Какой огонь, из чьих орудий Михалков «принял на себя по многим причинам»? Дальше говорится, что «Предстояние» – это действительно фильм о той великой войне, которая идет сейчас!

«Михалков отвалил наспех залакированную фасадную доску, а под ней-то – гниль и разложение. Заволновались, забегали существа, не привычные к дневному свету. Продукт их усиленной жизнедеятельности валится на электронные и печатные страницы тоннами».

Автор прогнозирует, что Михалкова казнят, «как это делали нацисты, – за качества, свойственные человеку от природы. Те вынюхивали цвет глаз, акцент, форму черепа. Наши, сегодняшние – систему взглядов на мир, тоже передающуюся с корнями и кровью».

А дальше обращение к непонятным и невидимым врагам: «Вы – кто любит частицу «но», кто к фразе «Мы защитили Европу» непременно добавляет «но потом поработили ее»; кому ради высаженных в море пиратов не в лом оскорбить российских моряков; кто гордится хроническим кукишем в кармане, а сострадание заменил теплохладной толерантностью; кто смотрит на мир из-за занавески, – с вами мы 23 июня 1941 года подписали бы акт о капитуляции. Россия стоит не на вас».

Прошло девять лет после той премьеры. Никита Сергеевич жив-здоров. Что сегодня с «теплохладной толерантностью» – этого я не знаю. Но с теорией заговора, с невидимыми, но страшными врагами, с делением общества на своих и чужих, как мне кажется, у нас все по-прежнему в порядке.

А если серьезно, то мне даже не верится, что у столь странного эссе и мудрых поправок в важный закон – один и тот же автор…