Антон Олейник
Фото Gettyimages
Писать сценарии – неблагодарное занятие. Обычно этим занимаются политтехнологи – за большой куш. Протесты 26 марта, однако, дают повод заняться прогнозированием и более широкому кругу лиц, причем практически безвозмездно.
Протесты 26 марта явились неожиданными для всех – для властвующей элиты, для социологов и даже для самих протестующих. Согласно замерам протестных настроений, регулярно проводимых Левада-Центром, потенциал протеста с политическими требованиями в конце 2016 года находился в России на одном из самых низких с середины 90-х годов уровней. Возможность таких протестов упомянули 15% респондентов, а еще меньше – 12% – заявили о своей готовности принять в них участие.
При всей их условности прогнозы в таких условиях могут касаться только ближайшего будущего – нескольких месяцев. За долгосрочные прогнозы не берутся даже политтехнологи. Как заметил еще Джон Мейнард Кейнс, в долгосрочной перспективе мы все мертвы.
Между событиями ноября – декабря 2013 года в Украине и протестами 26 марта можно провести несколько параллелей. Во-первых, в обоих случаях первоначально на улицу вышла молодежь. Российские протесты в этой связи даже получили название «бунта школоты». Во-вторых, реакция властей на неожиданно вышедшую на улицу молодежь в Киеве и в российских городах была примерно одинаковой – пороли их, видимо, мало.
Организаторы протестов и наиболее активные участники попали под административный арест. Досталось «непослушным» и по разным местам. Силу полиция при разгоне митингов и задержаниях применяла без ложного стеснения.
Помимо «легитимного насилия», монополию на которое, как известно, держит государство, в Украине и России властями использовался и аутсорсинг. То есть наказание тех, «кому больше других надо», чужими руками при бездействии или по прямой указке представителей власти. В Украине нанесением побоев активистам и уничтожением их собственности занимались «титушки» – мелкие хулиганы с криминальным прошлым и молодые люди «спортивной наружности» с лицами, не отягощенными интеллектом. В России популярны нанесение ожогов с помощью зеленки с различными примесями, поджоги квартир и порча прочего движимого и недвижимого имущества.
Здесь параллели, впрочем, заканчиваются. В Украине после особенно бесцеремонных попыток правоохранительных органов решить «проблему школоты» силой 30 ноября и в ночь с 11 на 12 декабря 2013 года на улицу уже вышли представители старших поколений – 40-летние и 50-летние зрелые люди. А с ними разговор с позиции силы не задался. Собственно, революция достоинства в Украине началась не столько с молодежного Евромайдана, сколько с применения силы против участников протестов представителями власти. В России же старшие поколения ответили на насилие выразительным молчанием.
Отсюда второй сценарий, репрессивный. Протесты 26 марта приведут к постепенному закручиванию гаек. Этот сценарий, по большому счету, повторяет уже опробованную реакцию на события декабря 2011 – марта 2012 годов. Если протесты не достигают критической массы и не представляют действительно широких слоев (а в России 2011–2012 годов в них участвовали представители прежде всего «городского креативного класса»), то за ними следует период реакции.
Длительность и интенсивность реакции зависит от конкретной политической ситуации (приближающиеся выборы несколько связывают руки представителям власти) и собственно масштабов протестов, которые ей предшествовали. По количеству участников протестов событиям 26 марта до проспекта Академика Сахарова и Болотной площади далеко. А значит, и масштабные репрессии пока не обязательны. Выразительное молчание представителей старших поколений и даже «городского креативного класса» позволяет властям надеяться, что все будет хорошо (для них) и без этого.
Мартовские митингующие наступили на давнюю и больную мозоль российских властей – коррупцию. При неспособности – и нежелании – решить проблему коррупции системным образом есть вариант избавления от тех представителей властвующей элиты, которые погрязли в коррупции наиболее явным образом. Например, от того члена российского истеблишмента, который и стал объектом желчных лозунгов 26 марта. До тех пор пока обвинения в коррупции не брошены тому, кто собственно и олицетворяет российскую систему, ее всегда можно вывести из-под возможного удара за счет отдачи на заклание отдельных личностей калибром поменьше.
С одной стороны, достигшие исторического минимума уровни одобрения деятельности главы правительства создают для такого решения благоприятные условия. С другой стороны, идти на поводу «школоты» серьезным людям как-то не к лицу. В общем, этот сценарий, видимо, будет оставлен на крайний случай, для впрыскивания адреналина в кровь избирателей непосредственно перед выборами.
От украинского сценария, описанного выше, отличается революционный. Так как российское общество пока не отторгает насилия, на сегодня нет предпосылок для превращения протестов в действительно массовое движение с представительством самого широкого спектра социальных и политических групп. Под революционным сценарием понимается другое – попытки встретить 100-летие революции 1917 года не лозунгами и транспарантами, а штурмом Кремля.
Неготовность общества сказать «нет» насилию не означает, что отдельные лица недостаточно крепки для этого. Речь идет о непосредственных вдохновителях протестов 26 марта – потенциальном кандидате в президенты и его единомышленниках. Приговоры, административные аресты и даже, не исключено, реальные сроки не оказывают сколь-нибудь серьезного ограничивающего воздействия на их решимость продолжать в том же духе. Наоборот, чем большим репрессиям они подвергаются, тем крепче их желание «разрушить мир насилья до основанья».
Проблема в том, что согласно всем социологическим раскладам у них нет абсолютно никаких шансов занять Кремль в результате выборов, какими бы свободными они ни были. Самое большее, на что они могут сегодня рассчитывать, – 1–2% голосов избирателей. И это после относительного успеха 26 марта!
Остается путь большевиков. Им тоже ничего не «светило» в результате выборов. Зато закалка, полученная в ссылках и в результате других репрессий царского правительства, позволила им превратиться в сплоченную и внутренне дисциплинированную группу, которая смогла захватить власть и без выборов. То, что новая власть оказалась столь же основанной на насилии, как и прежняя, вряд ли удивляет при реализации данного сценария, будь то 100 лет назад или сегодня.
В итоге получается, что рассмотренные четыре сценария либо маловероятны (украинский, репрессивный), либо не приведут к сколь-нибудь существенному изменению сложившегося порядка с точки зрения уровня коррупции (эволюционный сценарий) и уровня насилия (революционный сценарий). Означает ли, что, подобно демократии, существующая в России система – наименьшее зло? Отнюдь нет. Насильственный и коррупционный характер системы никто не отменял. Этот вывод говорит лишь о том, что для выведения системы из неоптимального (предполагающего насилие и коррупцию) неравновесия требуются иные, более оригинальные сценарии.
