Александр Неклесса
Прогресс прогрессом, а архаика не дремлет. И то и дело оборачивается смертоносными ужасами. Кадр из фильма «Вий». 1967
Мировой дух творит историю, пользуясь частными интересами.
Гегель
Истина прозревается, а правда зависит от позиции наблюдателя. Роберту Музилю принадлежит сентенция: «Ощущение возможной реальности следует ставить выше ощущения реальных возможностей». Трансформация существующего в возможное, а возможного в действительное ограничена оценкой вероятного. Прочтение реальности неадекватно реальности, но для человека, обитающего в пространствах опыта, то есть прошлого, первое доминирует над вторым. Ситуацию можно сравнить с наблюдаемым звездным небом, отражающим несуществующее положение вещей.
Факт выше суждения, а тенденция выше факта. Секрет прозорливости – в текущем узреть настоящее, которое есть будущее в скорлупе прошлого. Востребованной оказывается способность прозревать неочевидный, неописанный, неосвоенный ландшафт, что напоминает уникальную компетенцию Вия, могущего видеть в мире живых нечто недоступное рядовым призракам. Для людей, чтобы действовать в ситуации неопределенности, критически важно различать приметы и признаки, а в сфере политики – опознавать социогены, рассеянные в современности.
Сложность прогностики этим, однако, не ограничивается. Умение выделять из обыденного перспективное необходимо для воплощения запланированного, однако зазор между смущенным восприятием и действительностью – гнездо иллюзий. Вторжение неожиданного усложняет алгоритмы защиты, логику и логистику предприятия на полном ходу: неслучайно возможная реальность имеет особую коннотацию – грядущее. Мы существуем в расщелине между перепрочтениями настающего настоящего.
Рассуждение венчает вывод: успех планирования связан не только с оптимальностью маршрута, но также с динамичным и в то же время акаузальным/ценностным статусом генеральной цели. В связи с этим приходит на ум высказывание Андрея Колмогорова: «Не ищите там теорем. Их нет. Я ничего не умею выводить из исходных для этой теории уравнений Навье–Стокса. Мои результаты об их решениях не доказаны, а верны – что гораздо важнее всех доказательств», – хотя на сегодняшний день это звучит, пожалуй, чересчур экзотично.
Социальный транзит
Мир постоянно обновляется. Футур-история отбрасывает множественную тень, выбор же сценария зависит от интерпретаций и позиции. Из эпохи индустриализма люди мигрируют в новый мир, где категория количества утрачивает прежнее значение, а уникальные свойства становятся востребованной величиной, влияя на различные аспекты реальности. Комплексные системы эксплуатируют транзит, отрицая равновесие и воспроизводя критичность.
Социальным камертоном прошлого века была революция масс, связанная с индустриальной культурой и этатизацией. Индустриализм реализовал конвейерное производство копий, заложив основу общества потребления – изобилия дешевых вещей, что, в свою очередь, девальвировало семантику классовых различий: предметы и услуги – от костюма до образования – стали приобретаться по заметно снизившимся ценам. Рост дискреционных доходов повышал уровень экономической неопределенности и социальных возможностей. Мимикрия кастовой принадлежности взламывала классовые перегородки и обращала прежнюю стратификацию в пеструю социальную мозаику, порождая надежды и умножая иллюзии.
Потребность в узкообразованных профессионалах, необходимых для функционирования политических и экономических фабрик, укрепила позиции среднего класса. Сообщество людей знания претерпело собственную трансформацию: акцент сместился с познания на использование, эстафета переходила от мыслителей к инженерам, техническим и социальным. Трансформировался и политический класс. В массовом обществе множились проекты радикальных и утопических решений насущных проблем, эрзац-элита становилась лидером масс, государство обращалось в политическую машину, управляемую бюрократией или номенклатурой, властный субъект преображался в картель, регулируемый конкуренцией частей: партий или кланов.
Дефицит платежеспособных потребителей преодолевался в результате изменения поведенческих моделей (коррупции протестантской этики), интенсификации механизмов искусственного, престижного потребления, технологий моды, рекламы, маркетинга, роста численности среднего класса, развития мелкого и среднего предпринимательства, экономики услуг, борьбы с протекционизмом. Сыграла роль также экспансия военно-промышленного сектора, диалектика высокотехнологичной деструкции.
После Тридцатилетней войны ХХ века, перемоловшей прежнюю элиту и мироустройство, инициируется глобальная, универсальная реконструкция социокосмоса. Деколонизация Юга и последующее становление третьего мира вовлекли в деятельную вселенную новых платежеспособных потребителей и акторов перемен. Усложнение социальной и технической оболочек цивилизации ведет к постиндустриальному перевороту, резко возрастает статус нематериальных активов. Пришествие постиндустриального класса предложило свою модель миростроительства: снижение уровня рестрикций, интеграцию свободы и равенства под эгидой демократии, делегитимацию авторитарных и патерналистских форм власти, радикальную интеллектуальную ревизию, культуру гибкой борьбы (soft power) за реализацию идеалов.
Неолиберальный фильтр, просеивая многочисленный прекариат, усложняет правила вхождения в социоценоз трансграничного Севера, возможность влиять на перемены, отдавая предпочтение амбициозным профессионалам, креативным предпринимателям, интеллектуалам-технологам. Революцию масс сменяет восстание элит, происходит разделение механизмов регулирования политической и экономической практики, стратегическое преимущество переходит к финансово-цифровым операциям и сложным системам, стремящимся эффективно действовать в ситуации неопределенности.
Кризис миропорядка
Мироустройство, сложившееся в эпоху модернити, переживает системный кризис.
 |
| В мире постмодерна все окутано оболочкой техносферы. Кадр из фильма «Бегущий по лезвию». 1982 |
Национальное государство утрачивает былую исключительность, сужаются его возможности властного управления человеческими траекториями, сохраняя вместе с тем качества и блага суверенного правового сообщества. В борьбе за будущее конкурируют инновационные формы внешнеполитической организации: мировые регулирующие органы, страны-системы, различного рода субсидиарные автономии, квазисуверенные государства, сепаратистские образования, геоэкономические интегрии, государства-корпорации, слабо формализованные влиятельные антропосоциальные сообщества – подвижные архипелаги, летучие острова, конституирующие de facto новый тип политорганизмов.
Растет трансграничная мобильность, мировой рынок обретает черты специфического миропорядка, усложняется элитный зонтик как регулятор власти.
Прохождение постмодернизационного барьера демонстрирует роль эффективных личностей и сообществ, действующих в сложной среде, реализуя профессиональное разнообразие как глобальную экспансию операций. Трансграничная мобильность меняет облик политико-экономической географии: образуются геоэкономические ареалы, сопряженные с доминирующим в том или ином регионе языком практики (геокультурой). Тема социокультурной конкуренции властно прописалась в мировой повестке. Основа социокультурной гравитации – коллективная идентичность, пробуждающая желание быть частью мира, вызывающего симпатию. В дисперсной среде все заметнее критическая роль личностного фактора – главного стратегического ресурса новой эпохи. Идет активное перераспределение человеческих ресурсов на планете (геоантропология).
Экономическая трансформация проявляется в генезисе новых производств, методов действия, инструментов, организационных структур произвольного масштаба и способов интеграции. Среди осваиваемых территорий – семейство нематериальных активов, финтех, генерирующий в числе прочего оригинальные финансовые реалии, наподобие блокчейна (цепочки блоков транзакций), реализовав идею криптовалют (биткойн); IT-технологии, ведущие к экспансии цифрового интеллекта, развитию облачных концептов, промышленного/индустриального Интернета, семейств hasq (электронных объектов), IoT, робототехники. В списке перспективных направлений – 3D-печать (additive fabrication), биотехнологии, включая биохимические, нейрогуморальные, генетические, социальные технологии, квантовая криптография, создание обширных цифровых и антропологических платформ.
Глобальная трансформация нелинейна по природе и радикальна по содержанию. Реконструкция социокосмоса сопровождается активным представлением будущего, аксиологическим и гносеологическим кризисом, разрушением рамок прежнего дискурса (окон Овертона), стимулируя реорганизацию исследовательского процесса. Обновление проблематики интеллектуальных корпораций, форм трансляции знания, методологии познания – действия – управления сопрягается с генезисом сложной личности, освоением ею многомерных деятельных пространств и кодов высокоадаптивной самоорганизации.
Ситуация при всей ее турбулентности и неопределенности – вызов человеческому интеллекту, стимулируя поиск оригинальных решений и создание уникальных конструкций. Нас вряд ли ожидает переход к сбалансированному миропорядку. Скорее ойкумена будет окутываться усложняющейся оболочкой техносферы и пронизываться энергетикой перманентного транзита, конституируя неравновесный, неоднородный, динамичный статус антропологического империума, населенного многочисленными и разноликими персонажами.
Борьба за будущее
Мир сложнее представлений о нем – это презумпция жизни над идеей. XXI век рождает уходящие в неизвестность сценарии, упрощение которых чревато синкопами и коллизиями.
История – перманентное переписывание антропологического кодекса; эволюция личности – ее основа и квинтэссенция. Разговоры о постсовременности, постиндустриальном или сложном обществе, конфликте цивилизаций, конце истории, плоском либо подвижном мире – попытки опознать логику перехода, его сшитая на живую нитку формализация. Политкорректность – последний рубеж защиты идеалов модернити. Но вслед за констатацией транзита обнаруживается нужда в категориальном аппарате, требуется обновленный lexicon для прописи изменившегося текста.
После финала прежнего баланса – биполярности властные шахматы вытесняются политическим покером, а в раздаче карт по-своему соучаствуют объединенная Европа, развивающийся Китай, многогранный исламский мир. «До конца ХХ столетия концепция истории уходила корнями в европейскую модель государственной политики, определявшейся национальными ценностями и символикой. Наступающая эпоха будет все в большей мере характеризоваться азиатской моделью, базирующейся на ценностях экономических, которые предполагают в качестве ключевого принципа использование знаний для получения максимальной выгоды» (Шимон Перес). Идентичность модернити как доминантного персонажа оказалась под вопросом. Цивилизационный концерт, выдержав паузу и перенастроив оркестр, переходит на полифоничную партитуру, распространив мультикультурную композицию на существующий миропорядок.
Форсаж универсальной реконструкции, рост ставок в глобальном казино, метастазы мирового андеграунда – признаки и призраки неспокойного эона, во многом отличного от футурологических схем и прогнозов. Реабилитированная история обретает энигматичный маршрут: духи современности, постмодерна и неоархаизации, соприсутствуя в одном флаконе, инициируют разные цивилизационные программы. Кризис затронул как генетические конструкции модернити, так и охваченные/захваченные этой культурой территории, подчас лишь симулировавшие институты национальной государственности без воссоздания ее основы – гражданского общества. Запаздывание модернизационного строительства в ряде случаев сомкнулось с трансформацией мироустройства, приводя к локальным обрушениям цивилизации.
Симптомом нестроений, порождаемых социокультурной и конфессиональной фрустрацией, является дистопический футуризм – порыв к реконкисте современности, сопряженный с распечатыванием кодов антиистории: выходом на поверхность и легализацией мирового андеграунда. Равно как с новым типом терроризма, использующего преимущества распределенной организации и сопряженного с тягой к деструкции/автодеструкции, базирующейся на нигилистичном мировидении, имеющим глубокие, разветвленные корни.
Предельные рубежи складывающейся планетарной системы – высокоорганизованное транснациональное неономадическое сообщество (Новый Север) и территории неоархаизации (Глубокий Юг), контролируемые полевыми командирами, демонстрирующие методы автотрофного хозяйствования и отмеченные стигматами культуры смерти. Вызов эпохи – в стратегической развилке: антропологическая революция как торжество постиндустриального космоса или же глобализация метастаз неоархаики с трофейной экономикой и пиратской государственностью?
Мир как сумма взаимодействий
Подвижные сообщества рождают композиции – туманности и миражи грядущего строя. Человеческий универсум находится в преддверии Большого взрыва – масштабной революции и возможной сингулярности, последствия которой – за горизонтом событий. Сложный человек в динамичном и диффузном обществе стоит перед властными вызовами, испытывая сатанинские амбиции, прочитывая карту футур-истории как сценарий переворота в антропологическом империуме.
Источник огранки мира – люди. Изменения общественной психологии не менее важны, чем многообразие событий. В глобальной среде страны – не территории это социально и культурно мотивированные кооперации, корпоративные, социокультурные интегрии, площадки вселенского театра действий. Человечество, преодолевая суггестию индустриализма, расстается с идеалом могучих машин, технических и социальных, демонстрируя свойства сверхсложной системы – такой как работа мозга (человек) или погода (природа). Пересмотр регламентов социокосмоса напоминает ревизию свойств природы, произошедшую на заре прошлого столетия под влиянием теории относительности и квантовой механики. Антропологическая галактика действительно перестает восприниматься как шахматная доска, где одна версия порядка состязается с другой, следуя неизменным правилам игры. Удержание равновесия кажется все более сомнительным: планетарная конструкция напоминает перегретый котел, приподняв крышку которого видишь мир, приближающийся к турбулентности.
Люди – движители перемен. Количество жителей Земли прирастало за прошлый век миллиардами, высокотехнологичные коммуникации ускорили и расширили взаимодействия, на трансграничной земле переселяются народы, сталкиваются культуры и мировоззрения, появляются сообщества, организованные по экзотичным лекалам. Люди обитают в мире, неоднозначность которого возрастает: чем больше мы познаем, больше акций совершаем, тем обширней сфера соприкосновения с неведомым. Обилие инструментов, разнообразие методов предполагает снижение надежности: закономерности проявляются как статистический параметр, в технических и социальных сетях фиксируются странные процессы и другие события, важность которых мы не всегда осознаем, а значение открывается лишь впоследствии.
По мере умножения проблем сокращается время на их осмысление, практика порой ставит перед людьми дьявольские альтернативы.
Трансмутация сознания – триггер взлетов и катаклизмов. Прорастающие семена иного провоцируют дестабилизацию, деконструкцию и потенциально – деструкцию, творческую либо тотальную. Статус и прогноз связаны с институтами и персонажами, создающими смысловой каркас, образы будущего, когнитивный инструментарий. Речь не только о востребованности технологий, основанных на новой рациональности, негативной диалектике, синергийном мышлении, потоковых моделях. Актуальной оказалась энергетика перфекта – стремление к воплощению идеала. Люди изменяют геометрию мира, пребывая в конфликте с порушенным естеством, движимые жаждой преображения и невнятными, но властными импульсами. Человеческие качества и метафизические свойства аксиологических ориентиров позволяют личности противостоять интеллектуальной оторопи, культурному дефолту, моральной дезориентации.
Антропологический императив проявляется в сдвиге от статичных констатаций и административных координат к рефлексии, учитывающей эмерджентный и ментальный характер социообъектов. Люди, побуждаемые желанием не только жить, но действовать, объединяются в молекулярные цепочки по принципу алхимической симпатии, соучаствуя в революционных замыслах и трансформационных процедурах. Креативные энергии – питательная среда оппозиции, в эпоху перемен и метафор прозорливая власть стремится трансцендировать среду. Критический класс становится гегемоном, провоцируя подрывающий прошлое акт. Человек-демиург, насельник творимого им же мира экспериментирует с социальной генетикой и культурной вирусологией как проектами и диверсиями практики. Сталкивая лоб в лоб антитеррор и личный суверенитет, активный персонаж востребован в роли как конструктора, так и деструктора, очерчивая театр действий, который можно охарактеризовать как власть без государства и государство без территории.
Homo sapiens оказался на распутье, его будущее чревато полифуркацией, ведущей к новому началу. Это борьба за эволюцию, предотвращение худшего и воссоздание утраченного. Обретая свободу и опровергая рутину, человек начинает жечь декорации, погружаясь во внутреннюю бездну, возможно, для того чтобы, отменив прописанный в прогностической ведомости горизонт, произвести реституцию оригинала. Образ благородства изначально запечатлен на челе Адама, присущая человеку сумма совершенств – свет надежды в ночи: когда нет героев, все мы – лишь обыкновенные люди и не знаем, насколько далеко способны зайти.
Все-таки о главном в прогностике и практике – трансформации личности – известно опасно мало. Проблема не в смущении ума, дело серьезнее – мы, кажется, на пороге кардинального изменения представлений о человеке.
