"Он бабачит и тычет",

Для Корнея Чуковского «Тараканище» было любимейшим из сочиненного. Отвратительное он превратил в художественный факт.

Несколько слов – для начала.

Как известно, с 1925 по 1990 год «Тараканище» Корнея Ивановича Чуковского, согласно академическому указателю его жизни и трудов, выдержало более 40 переизданий; с тех пор к ним прибавилось еще с десяток.

Примерно столько же насчитывается художников-иллюстраторов «Тараканища», среди которых был и известный ленинградский мастер Владимир Александрович Гальба. Его «Тараканище» вышло в свет в середине июня 1984 года в ленинградском отделении издательства «Художник РСФСР» тиражом в полмиллиона экземпляров.

Книжка получилась, как говорится, на славу: веселая, потешная сильно, каждому персонажу сказки Чуковского, к каждой картинке своей волей, от себя художник присочинил и пририсовал смешные «говорящие» и довольно смелые для детского возраста присловья, поговорки и стишата. А также намеки на «прототипов» этих вот насекомых и весельчаков-млекопитающих…

Конечно, скажете вы, иначе и быть не должно: мастер есть мастер… С другой стороны, таким неуемным «соавторством», остроумием и всеядностью отличалось большинство веселых детских книжек (с картинками Владимира Гальбы), которые зачитывались до дыр и выходили миллионными тиражами. А в данном случае судьба книги оказалась весьма занимательна и поучительна.

Ибо вся эта «отсебятина» Гальбы и рискованные намеки не сильно бы понравились Корнейиванычу (в одно слово), даже насторожили и огорчили бы его, осторожного и чуткого к «розе ветров» советской эпохи, и даже ее любимцу, а художника и вовсе могли бы прикрыть, отобрав кисти, карандаши и бумагу.

И вот почему.

Хождение в лаз

В начале 60-х годов Гальба был в Москве в гостях у Лидии Николаевны Радловой, дочери его многолетнего и большого друга, замечательного ленинградского художника-карикатуриста Николая Эрнестовича Радлова. Они решили вечер провести в знаменитом ресторане Союза писателей на улице Воровского, которой в народе называли «лаз». И там Гальба нежданно столкнулся с Корнеем Чуковским в компании с Сергеем Михалковым (Гальба и Михалков издавна были друзья-приятели и соавторы, с Чуковским – не столь близкие).

Перекинувшись приветствиями, Чуковский (он незадолго до того получил Ленинскую премию) вдруг мягко попенял Гальбе: вот, мол, почему он никак не берется сделать картинки к «Тараканищу» – главному и самому любимому им детищу из всего, что он написал детского, и что, мол, Чехонин немного устарел, Анненков был слишком академичен, Конашевич – очень хорош и быстр, но хочется свеженького, дети теперь другие, их не проведешь, этот народ ему известен. Вот, мол, Сережу Михалкова вы одариваете своим пером частенько, а меня – нет, завидно… И напомнил Гальбе, какой громадный успех у детей имели «Айболит» и «Мойдодыр» с его рисунками. Позже Гальба рассказывал мне, что тот его «Айболит» удостоился допечатки тиража в 100 тыс. и на эти денежки Владимир Александрович с женой прокатились к Бидструпу. И они отошли каждый к своему столику. Казалось бы, предложение заманчиво, Корнею Ивановичу достаточно намекнуть любому издательству – и дело в шляпе… И денег – мешок… Он готов – о чем разговор.

Но именно с «Тараканищем» у Гальбы издавна, с самых довоенных времен была одна закавыка, одна серьезная причина, по которой он не решался браться за эту сказку Чуковского, «хотя руки чесались». И тогда, посоветовавшись с Лидией Николаевной, Владимир Александрович решил тут же, в «лазе», как говорится, с колес, эти сомнения разрешить, причем прямо «из первых рук»: случай представился преотличный…

Решено – сделано.

В своем изящном блокнотике, который у Владимира Александровича всегда был при себе (с магазинчиком для карандашей – подарок Жана Эффеля), он быстро сделал пару живых набросков и потом, через официанта, вызвал Чуковского в курительную. Тот, ясное дело, с удивлением (оба – не курильщики, хотя у Гальбы была целая коллекция заморских трубок от друзей, включая и трубку комиссара Мегрэ, подарок Жоржа Сименона) согласился. И вот они сошлись, и Владимир Александрович молча протянул ему свой листочек из блокнота с теми рисунками. Корней Иванович долго все это рассматривал, дивился, потом вернул листочек Гальбе, потемнел, посмотрел со своей верхотуры по сторонам и на маленького ростом Владимира Александровича, понимающе что-то «цыкнул-мыкнул» (слова Гальбы), присвистнул, раскашлялся и сказал тихим голосом: «Да, возможно, вы угадали и с тем и с другим, особенно с моим воробьем – Мандельштамом». (Есть известная история, когда Крупская объявила «Тараканище» вредной сказкой и у Корнея Ивановича действительно были сложности с властями, но уже потом, когда наиболее ретивые цензоры-смотрители в «усатом таракане» неотвязно видели черты Иосифа Виссарионовича и якобы поэтому его не печатали много лет.)

И разошлись по своим углам, по своим столикам: Чуковский – к Михалкову, Гальба – к Лидии Николаевне Радловой…

«Я вернулся в мой город…»

Теперь вернемся в Ленинград, но прежде – для ясности и полноты картины – я позволю себе небольшое отступление.

Зачин у этой сказки – беззаботное веселье. Ритм, рифмы, созвучия... И надо же, за это приходится дорого платить.

Я познакомился и подружился с Владимиром Александровичем Гальбой (в один момент и на годы вперед до его последних дней) благодаря художнику Борису Федоровичу Семенову. Гальба, Радлов и Семенов были членами родившегося в годы войны и блокады содружества ленинградских художников «Боевой карандаш», чьи карикатуры и плакаты служили для нас – осажденных и смертельно голодных – большой поддержкой, и все мы в глаза и за глаза, взрослые и дети, называли Семенова «Дядей Борей». Это было в середине 70-х. Я пришел к Семенову в  редакцию «Невы» (Невский проспект, 3), где он служил долгие годы, поспрошать о Данииле Хармсе для «Монитора» (об этом ниже). А Дядя Боря привел меня за ручку к Гальбе, который жил тогда в тесной квартирке в Фонарном переулке (вскоре власти дали Гальбе и Анне Николаевне новую большую квартиру на Фонтанке: их начали частенько посещать писатели и художники из-за бугра, скопом потянувшиеся в Ленинград на поклон к Анне Николаевне – превосходному переводчику французской классики). А вот на стихи Даниила Хармса я «вышел» по подсказке художницы Елены Витальевны Бианки, дочери Виталия Бианки, и ее мужа Алексея Алексеевича Ливеровского, профессора химии, они же, в свою очередь, направили меня к первоисточнику – другу Ливеровского академику Петру Леонидовичу Капице, чья матушка, профессор Ольга Иеронимовна Капица, урожденная Стебницкая, одна из «крестниц» Даниила Хармса по журналам «Еж» и «Чиж», была там «генеральшей» вместе с Маршаком и Модзалевским. Вот такая генеалогия или, как говорили раньше, хитрая механика.

Итак, Ленинград. Весенний день, март 1983 года. За окном – рыжая ржавая (в этом месте) Фонтанка, пятый этаж без лифта.

В те времена я был рабочим телевизионной сцены и периодически, за штатом, выступал как сценарист – автор миниатюрных киносюжетов для программы «Монитор» (моя страничка называлась «Пешком по городу», в основном о поэтах и поэзии; я, представьте, первым на советском телевидении осенью 1973 года рассказал о судьбе Осипа Мандельштама, его ленинградских адресах, показал крупным планом две его тюремные фотографии, а актер за кадром целиком прочитал его стихотворение «Я вернулся в мой город, знакомый до слез…»).

Приближался День Победы, и я предложил редакции «Монитора» сюжет о Владимире Гальбе. Как мы знали, у него была своя война и своя маленькая победа, завершившаяся личным участием в Нюрнбергском процессе.

И вот с этим я и явился в знакомый дом, договорившись по телефону. Кстати, на всякие досужие разговоры о своем героизме и своем вкладе в победу над фашистами Гальба злился и называл героиней войны свою жену Анну Николаевну Тетеревникову; в годы войны она была на передовой и прямо под носом у фрицев читала этим паршивцам в окопы по радиотрансляции Гете и Шиллера, вызывая огонь с той стороны и тем обнаруживая вражеские огневые точки. Об Анне Николаевне мне с невероятным почтением и гордостью рассказывал Ефим Григорьевич Эткинд, который, как известно, тоже был на передовой – в той же роли и почти рядом с ней.

И вот я вхожу – и что? И вижу: прямо в прихожей и чуть ли не в исподнем мой Владимир Александрович с восторгом сообщает, что вот он полчаса назад получил по телефону заказ от издательства «Художник РСФСР» на иллюстрации к сказке «Тараканище» Корнея Чуковского. О чем мечтал давно. И что это большой праздник: какая война, бросьте в корзину, Евгений-Женя, тут такое событие! При этом (надо видеть) этот маленький седой человек едва ли не прыгал от радости, потирая руки, теребя свои усы и смущая несерьезным поведением тихо улыбающуюся Анну Николаевну, которая все никак не могла исхитриться и принять у меня плащик и берет. Радость, торжество, чай с вдруг появившейся на столе полбутылочкой заморского баккарди (какая уж и вправду война). Его восторг меня удивил и, правду сказать, озадачил. Что такого – такой мастер, мэтр детской иллюстрации, всегда нарасхват, «зачем же стулья ломать»… Но вскоре я догадался: радость потому, что его, Гальбу, вспомнили. Ведь это ужас был, вот скоро уже четыре года как серьезно хворала головой Анна Николаевна (она случайно ударилась виском об острый угол дверцы книжного шкафа), у нее начались случаи потери памяти и даже рассудка, надо было быть все время начеку. Владимир же Александрович, повторяю, человек обычно веселый, дружественный, постоянно живший открытым домом, совсем было потерялся, стал реже появляться на людях, многие его сотоварищи по цеху (даже самые близкие) понимали это неправильно и тоже решили как можно реже его беспокоить, а издатели – заказывать работу. А тут такое, да еще неожиданно, с авансом и договором…

Воробьи и прочие

Прошла неделя, вторая, третья, и я уже, право, забыл и про «Тараканище», и про этот заказ и прочее (победную страничку с Гальбой для «Монитора» мы уже сняли), и вдруг я получаю весточку: приходите, сказка готова, глянем вместе «на пробу» и на тексты, а заодно и махнем «на пробу» польской «Выборовой».

И вот картинка (вижу как сейчас). Столовая, большой стол. Мой старший друг медленно, один за другим выкладывает передо мной листы, на которых необыкновенно смешно нарисованы все подряд персонажи сказки Корнея Ивановича, сам его величество – воробей и все эти раки, козлята, птички, медведи и окружающий их растительный и иной мир, созданный веселенькой кистью и карандашиком большого художника: я читал Чуковского, Гальба отмечал на полях какие-то значки... Наша чтецко-декламаторская художественная симфония продолжалась часа два, я перечитывал, Гальба тасовал эскизы в своем порядке. За окном – темень, зажгли люстру, в кабинет тихо зашла Анна Николаевна и пригласила нас к чаю с «Выборовой».

Мы отправились. Через какое-то время, успешно справившись с «чаем», немного под хмельком мы вернулись в столовую и видим: Анна Николаевна, склонившись над столом, цветными карандашами старательно подрисовывает этим зверькам свои «знаки отличия»: кому она подправила нос, кому лапку, кому крылышко прилепила, хоботок, кому усы попушистее, ракам – клещи как плоскогубцы…

Особенной правки удостоились страшный Тараканище и сам герой Воробей. Первого Анна Николаевна сделала генералиссимусом, открыла ему щербатую пасть, сгорбила нос, сунула в лапы пистолетик, пузатому же воробью залихватски вздернула головку, клювик, подняла лоб, изогнула в талии, пририсовала бачки-колечки, как пейсы, хохолок, в одну руку – шляпу Боливара, в другую – рапиру, и он смело наотмашь тычет ею в тирана…

И в тот момент, когда я узнал в воробье Мандельштама и уже готов был вскрикнуть, за моей спиной Гальба забарабанил: «Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет, он один лишь бабачит и тычет…» Вот видите, говорит, как у Анны Николаевны здесь (он показал на рисунок) «ТЫЧЕТ и БАБАЧИТ». Как вы думаете, молодой человек, Чуковский имел в виду Иосифа Джугашвили и гибель Мандельштама, когда писал эту сказку аж в 27-м году? И рассказал мне ту историю с «лазом», Чуковским, Михалковым, курилкой и так далее, добавив при этом, что таракан постоянно и навязчиво «наводил» его на отца народов…

Вскоре Владимир Александрович показал мне готовые к отправке в издательство картинки к «Тараканищу». В них ни я, ни цензура, никто не узрел бы ничего крамольного, никакого намека на усатого таракана-тирана и на победителя – Осипа Мандельштама, все было очень точно, здорово, остроумно и мастерски легко с шутливыми текстами самого художника. Уверен, что автор бы не был разочарован.

Ниточка к Мандельштаму

И последнее или почти последнее…

31 марта 1984 года. Я по дружеской просьбе Владимира Александровича тащу на пятый этаж прямиком из типографии на квартиру тяжеленную, надо сказать, пачку авторских экземпляров (50 штук) «Тараканища», хотя уж об этом можно было бы и промолчать, если бы тот день не совпал с днем рождения Корнея Чуковского (Анна Николаевна узнала раньше). И по этому случаю мы вновь выпили по рюмочке настоящего французского клико из последней оказии Жоржа Сименона, как я уже упоминал, давнего друга этой семьи.

Вот и весь сказ.

Остается добавить, что одна из лучших карикатур на Осипа Эмильевича Мандельштама (поэт сидит на краешке стула и почти летит) принадлежит Николаю Эрнестовичу Радлову, другу Гальбы. Подлинник карикатуры долго хранила в своем домашнем архиве Лидия Николаевна Радлова. И только в начале 90-х годов он стал известен специалистам. Так вот, одну из первых копий карикатуры Лидия Николаевна подарила мне и повторила, что здесь Осип Эмильевич, которого она знала лично и слышала не раз, точь-в-точь герой – воробышек из чуковского «Тараканища», победивший тирана…

Конечно, этот сохранившийся в моей памяти сюжет для большой истории – никакой…

Для меня же в нем только повод, нитка, ниточка, которая как-то неожиданно и неотвратимо привела нас к великому поэту Осипу Мандельштаму и к тому памятному стихотворению самого гордого, смелого и бесстрашного русского поэта XX века.

С другой стороны: кто ведает, скоро ли и кому придет в голову вспомнить блестящего художника Владимира Гальбу не только как художника-иллюстратора, но как невероятного шутника. Вот я вижу Владимира Александровича и Ольгу Федоровну Берггольц, вот они стоят друг против друга на фигурной лестнице Дома писателей имени Маяковского на Шпалерной и потешно мяукают и урчат по-кошачьи, вызывая дикий смех окружающих. В руках у Ольги Федоровны «Котиада», свеженький набор акварельных рисунков про домашнего кота Гальбы, с потешными стихами, где слова с корнем «кот». Это альбомчик он раздавал всем, кто попадался по пути, доставая открытки из большого кармана той блузы. Кстати, Гальба из ленинградских поэтов той поры более всех ценил именно Ольгу Федоровну (даже предпочитал ее лирику ахматовской) и ее мужа, поэта Бориса Корнилова. Он знал Бориса лично накоротке почти до самого его ареста и гибели. Однажды, в моем присутствии, Гальбе доставили из Москвы на отзыв рисунки какого-то художника к поэме Корнилова «Моя Африка». Едва развернув папку и еще не успев посмотреть, что там и как, он вдруг принялся читать на память:

Стишки в гармонии с картинкой, текст – с контекстом. Актуальные аллюзии... В. Гальба. Иллюстрации к сказке К. Чуковского «Тараканище». Л.,1984

У нас темнеет в Ленинграде

рано,

густая ночь – владычица 

зимой,

оконная надоедает рама,

с пяти часов подернутая

тьмой.

Хозяйки ждут своих мужей 

усталых, –

они домой приходят 

до шести…

И дворники сидят 

на пьедесталах

полярными медведями 

в шерсти…

И мы все трое увидели, как смешливый Гальба помрачнел и все вокруг немного потемнело. А кто сейчас вспомнит и его, и Анну Николаевну Тетеревникову, внучку генерала артиллерии (героя Шипки, близкого друга и боевого соратника белого генерала Скобелева), переводчицу главных романов Бальзака, многих классиков французской литературы, Жоржа Сименона, впервые переведшую «Военного летчика» Антуана де Сент-Экзюпери…

И вот в одну из последних встреч с Гальбой в конце октября 1984 года (ни он, ни я, конечно, не знали, что это наша последняя встреча, он умер в начале ноября) Владимир Александрович в прихожей – я тем временем копался с галошами, искал свое пальто, наматывал шарф и нахлобучивал берет – на большом листе нарисовал цветными карандашами портрет Антуана де Сент-Экзюпери. И вручил его мне с пожеланием удачи и дальнейших встреч…  

Санкт-Петербург